Перефразируя знаменитое высказывание Толстого, люди, преданные своей стране, преданны одинаково. Они сражаются в армиях, платят налоги и голосуют на выборах. А вот предателем каждый становится по-своему.
В посткоммунистических странах, похоже, назревает новая волна судебных процессов по обвинению в государственной измене. Судебное преследование двух 78-летних стариков в Чешской Республике (Милоша Якеша и Йозефа Ленарта), которые участвовали в советской оккупации Чехословакии в 1968 году, а также четырехлетний судебный процесс во Владивостоке над Григорием Пасько, российским офицером Военно-морского флота, — это, возможно, первые ласточки процессов, в которых пострадавшие страны, почувствовавшие факты предательства, реагируют на это обвинениями в государственной измене.
Основным обвинением в измене было начало войны против короля, но масштаб преступления был ограничен одним обстоятельством. Для того, чтобы быть предателем, нужно вначале иметь обязательство быть преданным. Француз не имеет такого обязательства в отношении английской короны. Его имеют только англичане. Таким образом, одно из требований, по которому могут обвинить в измене, практически повсеместно сводится к тому, что только граждане или те, кто постоянно проживает на территории страны, могут совершить предательство. Если вы преднамеренно убили иностранца, то вы виновны в совершении убийства. Но, следуя определению, если у вас нет обязательства быть преданным чужой стране, то вы тогда не можете совершить измены по отношению к ней.
Американцы, подписавшие Декларацию Независимости, будучи гражданами Британии, все были виновны в измене, так как начали войну против короля Георга III. Понятное дело, после того как они завоевали независимость и избежали судебного разбирательства, они убрали определение измены, пришедшее из XIV столетия. Их представления об измене записаны в американской конституции, в которой преступления такого рода ограничены действиями, приводящими к войне, и известной фразой, взятой из закона XIV столетия: «Присоединяться к врагу, предоставлять ему помощь и оказывать поддержку».
Как видно, такое широкое определение может охватывать практически любое проявление симпатии по отношению к иностранной власти, однако американцы с неохотой добиваются возбуждения уголовных дел по принципу: «хватай всех». Свидетельством этому являются споры о том, следует или не следует возбуждать судебное разбирательство против Джона Уокера, жителя Калифорнии, сражавшегося в Афганистане на стороне Талибана.
Слабые государства скорее обнаруживают акты измены. Советы, с их хрупкой легитимностью, всегда боялись измены. Они называли это преступление изменой Родине — предательством Отечества — и использовали этот высокоморальный слог в отношении незначительных прегрешений, таких как нелегальный выезд из страны. Любой, кто представлял угрозу международной безопасности Советского Союза, считался предателем, заслуживающим смерти.
Когда в 1970 году группа евреев-диссидентов сговорилась угнать самолет, их обвинили в попытке измены. Двое организаторов были приговорены к смертной казни. (Прокатившиеся по всему миру демонстрации протеста вынудили Советы изменить меру наказания.) Когда Анатолий Щаранский, как бездоказательно утверждалось, предоставил связанный с государственной тайной материал американскому журналисту, его обвинили в измене. Дело Щаранского помогает нам понять недавнюю историю Григория Пасько, осужденного после длившегося четыре года судебного разбирательства за то, что он якобы предоставил информацию для телерепортажа на японском телевидении о том, что российская армия сбрасывает ядерные отходы в море. Россияне изменили коммунистическое определение измены Родине, изъяв оттуда смертную казнь и назвав это «государственная измена». Но они сохранили параграф, согласно которому каждый россиянин подлежит обвинению в измене за создание угрозы международной безопасности государства. Безопасности, как она понимается россиянами, по-видимому, может угрожать то, что иностранные журналисты подпортят репутацию Российскому государству.
В Чешской Республике — другая история. Якеш и Ленарт, возможно, были на стороне русского врага в 1968 году, но не совсем ясно, какую пользу получает государство от избиения мертвого режима посредством еще одного судебного процесса.
Немецкий опыт в отношении предательства полон парадоксов, но он, возможно, указывает на то, как это все будет выглядеть в будущем. Если вы изучите действующий сегодня закон, вы обнаружите, что там явно отсутствует требование гражданства. Любой человек, будь то иностранец или немец, могут совершить Hochverrat (государственную измену), используя силу или угрозу применения силы для подрыва основного закона — немецкой конституции.
Можно предположить, что немцы после войны, испытывая неприязнь к национализму нацистского периода, устранили обязательство национальной верности. Но на самом деле все намного сложнее. Гитлер изменил закон в 1934 году, находясь под воздействием мании величия, заключавшейся в том, что весь мир обязан проявлять верность по отношению к нему. Затем, подставляя основной закон вместо фюрера в послевоенную поправку к закону о преступлении, современные немцы в результате этого аннулировали предательство как преступление. И хотя ярлык предательства используется, обвинение в предательстве сейчас походит на американское понятие подстрекательства и имеет целью предотвратить насильственное свержение правительства.
Начиная со времен английского короля, американской республики и до русской Родины и немецкой конституции, предмет того, чему необходимо быть преданным, постоянно изменяется. Скорее всего, победит немецкая модель, и мы будем связаны долгом уважать не лидера или отечество, а совокупность демократических принципов. Но боязнь «внутренних врагов», таких как Пасько в России или сражавшихся за Талибан мусульман, живущих во Франции, Великобритании и других европейских странах, набирает силу. Предательство уже мертво или, возможно, только зарождается.
Джордж П. ФЛЕТЧЕР — профессор юриспруденции Колумбийского университета
