Несмотря на преобладание иракской темы в средствах массовой информации, о Китае снова заговорили, одновременно подвергая его резкой критике за неискренность в связи с эпидемией «тяжелого острого респираторного синдрома» и осыпая похвалами за неожиданно проявленный конструктивный подход к решению северокорейской ядерной проблемы и содействие в организации переговоров между США и КНДР. О чем же говорит реакция Китая на эти два, казалось бы, несопоставимых явления — о самом Китае и его роли в современном мире?
Реакция Китая на эпидемию «тяжелого острого респираторного синдрома» — это почти автоматическая, инстинктивная попытка самозащиты в ответ на предполагаемое вторжение внешнего мира во внутренние дела страны и потенциально оскорбительную и унизительную для Китая угрозу с его стороны. В этом смысле чувство унижения со стороны Запада и Японии, перенесенное китайским народом в XIX и начале XX века, все еще имеет огромное влияние, несмотря на вызванное процессами глобализации появление «нового Китая» в течение последних двух десятилетий. События прошлого настолько глубоко врезались в психику китайского народа, что даже нынешний экономический и политический подъем Китая не в состоянии побороть чувство виктимизации (от victim — жертва. — Ред. ) и обиды.
Не будет сильным преувеличением сказать, что Китай превратил историческую виктимизацию в отличительную национальную особенность. Маоистская идеология уходит корнями в ленинскую теорию империализма, которая в сочетании с нескончаемым заградительным огнем пропаганды против капитализма, колониализма и иностранной гегемонии, только укрепляла чувство национального унижения. Представители партии до сих пор часто говорят, что иностранное вмешательство «ранит чувства китайского народа», когда считают, что интересы Китая несправедливо ущемлены.
Это глубоко укоренившаяся уверенность в угрозе международной эксплуатации усиливает восприятие отношений с внешним миром по типу «хищник — жертва», где основная вина падает на внешний мир. Так что, первой реакцией Китая на эпидемию «тяжелого острого респираторного синдрома» было скрыть ее от мирового сообщества.
Такая скрытность, в основе которой лежит страх унижения, представляет собой традиционную реакцию Коммунистической партии Китая на нежелательные происшествия в стране. Например, для КПК было предпочтительнее умолчать о массовом голоде, последовавшем за «великим скачком вперед» в конце 1950-х и начале 1960-х годов и унесшем жизни 30 миллионов человек, чем обнаружить потребность в иностранной помощи.
В ситуации с эпидемией «тяжелого острого респираторного синдрома» коммунистическое руководство страны повело себя так, словно считало, что открытое объявление об эпидемии в стране подорвет веру в «экономическое чудо» Китая и вызовет отток прямых иностранных инвестиций, составивших в прошлом году 50 миллиардов долларов США или 80% всех прямых иностранных инвестиций в страны Азии. Так почему бы в таком случае не скрыть начинающуюся эпидемию от остального мира, надеясь, что она пройдет так, что никто ничего о ней не узнает?
Когда эпидемия разразилась в южной провинции Гуандун, первым побуждением правительства, действительно, было скрыть случившееся от общественности, исказить статистические данные, заставить молчать средства массовой информации, занизить масштабы эпидемии и воспрепятствовать вмешательству Всемирной организации здравоохранения на ранней стадии распространения заболевания. Даже после того, как эпидемия распространилась сначала на Гонконг, а потом дошла до Пекина, государственные чиновники продолжали утаивать информацию. Только под шквалом резкой международной критики в адрес китайского правительства Китай был вынужден признать наличие 340 зарегистрированных и более 400 предполагаемых случаев заболевания в Пекине.
Такого рода изоляционистская реакция на серьезную глобальную проблему саморазрушительна. Она отражает продолжительный дискомфорт, ощущаемый Китаем в связи с мировой тенденцией к большей открытости и свободе выражения, а также в связи с ослаблением роли абсолютного суверенитета в современном мире. Одним словом, первая реакция Китая на эпидемию «тяжелого острого респираторного синдрома», как и пагубное первоначальное отношение к эпидемии СПИДа, было шагом назад к старому предреформенному подходу к проблемам.
Однако если в подходе Китая к эпидемии «тяжелого острого респираторного синдрома» проявилось его старое отношение к участию в решении глобальных вопросов, то страна продемонстрировала новый, более космополитический и интернационалистический подход, выступив в качестве принимающей стороны во время трехсторонних переговоров между Америкой, Северной Кореей и Китаем. Эти переговоры представляют собой более открытый, прогрессивный и многогранный подход к пониманию положения Китая в мировом сообществе и его более активной и конструктивной дипломатической роли посредника и примирителя на мировой арене.
В прошлом Китай в основном уклонялся от возможностей многостороннего решения проблем, опасаясь, что это может создать прецедент, позволяющий другим государствам вмешиваться во внутренние дела страны. Однако если Китай поможет наладить отношения между Пхеньяном и Вашингтоном, Сеулом и Токио, что может помешать этим странам предложить возможности решения проблемы Тайваня, вопроса Тибетской автономии или проблемы воинствующих мусульман в провинции Синьцзян?
Конечно, выступая в роли принимающей стороны во время переговоров, руководство Китая тем самым признает, что абсолютный суверенитет больше не является выгодной позицией для Китая. Действительно, если Китаю удастся хоть в какой-то мере добиться восстановления отношений между США и Северной Кореей, или даже просто несколько ослабить текущий кризис — это будет огромным достижением. Любой успех такого рода даст Китаю возможность обретения нового чувства национального достоинства и нового положения в мире.
По этой причине неохотное и запоздалое вступление Китая на международную дипломатическую арену является обнадеживающей тенденцией, достойной внимательного наблюдения. Уже само поведение Китая, наряду с продуктивностью встреч, будет иметь огромное значение. Однако действия Китая могли бы стать символом более значительного и долгосрочного достижения — окончательного преодоления страной страха перед внешним миром и принятие на себя роли активного участника процессов многостороннего сотрудничества.
Орвиль ШЕЛЛ, декан Калифорнийского университета в Беркли, ведущий специалист по Китаю.
