Сегодня, когда Талибан опять становится доминирующей силой в Афганистане, возникает много вопросов относительно причин такого положения и угроз, которые порождает показательная победа и господство радикального насильственного движения в нестабильной, но важной региональной стране.
По-видимому, сначала стоит коротко напомнить, что Талибан - это исламистское движение, с самого начала реализованное в форме военной организации повстанческого типа, что в течение длительного времени ведет войну переменной интенсивности внутри Афганистана. В сегодняшних терминах оно может быть охарактеризовано как радикальное насильственное движение, мотивированное идеями исламского джихада.
Талибан возник в 1994-ом как одна из фракций в гражданской войне в Афганистане, и в основном он состоял из студентов (буквальный смысл слова «талиб») с пуштунских районов восточного и южного Афганистана, которые получили образование в традиционных исламских зарубежных школах и воевали во время советско-афганской войны 1979-1989 гг.
Идеология талибов может быть описана как сочетание «новаторской» формы шариатского исламского права, основанного на «деобандийском фундаментализме» - школе исламского суннитского возрождения (специфической версии т.н. Ханафийского мазгаба), сформированной в исламской семинарии Дарул-Улум (или Дар уль-Улюм - «Обитель знания») в индийском городе Деобанде, и воинственного исламизма в сочетании с пуштунскими социальными и культурными нормами, известными как Пуштунвали («кодекс жизни» пуштунов, что происходит еще из доисламских времен и распространен среди пуштунских племен в Афганистане, Пакистане, Индии и Иране). Социальной и мобилизационной базой талибов являются преимущественно пуштунские племена, которые составляют около 42% населения Афганистана.
Под руководством легендарного и харизматичного лидера муллы Мохаммеда Омара, движение распространилось на большую часть Афганистана, отняв власть у полевых командиров антисоветских повстанцев-муджахидов. В условиях войны, функционально направленный на выполнение исключительно военных задач, Талибан оказался «наиболее эффективным хищником», что и определило его тогдашнюю победу. После фактического захвата страны в 1996-ом талибами был создан Исламский Эмират Афганистана, а его столица была перенесена в город Кандагар.
В период своего максимального могущества, с 1996-го до 2001-го, талибы удерживали контроль над приблизительно тремя четвертями территории Афганистана, где сначала требовали строгого соблюдения своей версии исламского права - шариата. Талибан контролировал большую часть страны до тех пор, пока не был свержен в результате американского вторжения в Афганистан в декабре 2001-го после терактов 11 сентября.
На пике популярности официальное дипломатическое признание правительства Талибана было получено только от трех стран: Пакистана, Саудовской Аравии и Объединенных Арабских Эмиратов. После потери контроля над страной, талибы объединились с некоторыми другими радикальными исламистскими группами для борьбы с кабульской администрацией, НАТО и Международными силами содействия безопасности (ISAF) в Афганистане.
Талибан неоднократно был осужден на международном уровне за излишне жесткое толкование исламских законов, что привело к жестокому обращению с гражданским афганским населением. Во время своего правления с 1996-го по 2001-й талибы и их союзники осуществляли массовые преступления против афганских мирных жителей, отказывали ООН в снабжении продовольствия голодающим и проводили политику «выжженной земли», уничтожая большие площади посевов, плодородных земель, объекты инфраструктуры и десятки тысяч домов.
Во время своего правления они вводили запреты и ограничения на многие традиционные занятия, такие как запуск воздушных змеев, музыку или содержание птиц в качестве домашних животных, дискриминировали разные религиозные, гендерные и этнические меньшинства. По данным ООН, талибы и их союзники несут ответственность за более чем 75% жертв среди гражданского населения Афганистана в период 1994-2012 гг. Талибан также участвовал в культурном геноциде, разрушая многочисленные памятники истории, включая знаменитые Бамианские статуи Будды.
Большинство распространенных в мире и устоявшихся даже в качестве клише представлений о Талибане были сформированы именно в период 1994-2001 гг., когда талибы представляли собой достаточно узкую группу глубоко индоктринированных фанатиков, которые свободно и широко применяли методы, что даже позволяли определить их как террористическую группировку.
Но все эти годы талибы существовали не в социальном, коммуникативном и политическом вакууме и не на маргинесе восприятия западной аналитической мысли, а в сложной местной социальной среде - очень разнообразной, с высокой степенью фракционализации, что во время кризиса быстро превращается в непримиримое сектантство, со сложными, высококонтекстными коммуникациями, со сложным и развитым комплексом социокультурных практик и культурных традиций, с мощной и длительной историей, в том числе и историей конфликтов.
Следовательно, структура, функционал, политика, идеология и практика применения первичных нормативов талибами не были статичными в течение последней четверти века. Постепенное расширение социальной базы, что привело к проникновению более широкого круга социокультурных практик, передаваемости управленческих функций местным советам, - джиргам, гибель наиболее радикальных лидеров в результате спецопераций западной коалиции, - все это привело к значительной эволюции движения, что проявилось в его создании разнообразия, увеличении гетерогенности, снижении радикальности и относительном увеличении общей политической умеренности.
Фактически, из узкой группы глубоко индоктринированных фанатиков-террористов, которой - в большинстве случаев достаточно обоснованно, - пугала нас пропаганда, создавая нужный информационный фон для военной операции в 2001-ом, талибы превратились в достаточно аморфную, зависимую от локальных общин структуру, плохо управляемую своими политическими лидерами, очень разнообразную структуру, объединенную идеями создания национального государства на основе исламского права и традиционного самоуправления, и непринятии практик действующей власти. Сейчас среди талибов сосуществуют на удивление разнородные группировки - от предельно радикальных до существенно умеренных, разнообразно и нелинейно связанных между собой, с местными сообществами и внешними силами.
Эту интересную эволюцию стоит принимать во внимание сегодня, когда талибы опять близки к тому, чтобы обрести статус доминирующей политической силы в Афганистане.
В этот раз секрет успеха талибов заключается не в военной эффективности, а в успешности социальной и политической. Их пропагандистский нарратив был очень хорошо воспринят в искаженном войной афганском обществе.
Здесь стоит помнить, что Афганистан является молодой страной - больше половины населения младше 20 лет, то есть, они лично не помнят ни борьбы муджахидов против советского вторжения в 1979-1989 гг., ни господства талибов в 1996-2001 гг., - вся их жизнь прошла во времена прозападного правительства, и даже недавняя история является для них лишь набором отчужденных нарративов в сложном социальном конкурентном дискурсе. В то же время, именно эти молодые люди и составляют мобилизационную и социальную базу талибов, которые сегодня, имея в 10-20 раз меньше ресурсов, играючи, сметают правительственные силы и замещают правительственные институции в своем стремлении социальной справедливости.
Это свидетельствует не только о том, что никаких правительственных сил или институций не будо в действительности построено за эти 20 лет, но и о том, что в Афганистане локальная идентичность вчистую проигрывает идентичности общей, построенной на религиозном нарративе, который обрел четкие черты национально-освободительного. Иначе говоря, правительственным солдатам просто не за что воевать, в отличие от мотивированных бойцов-талибов.
Этому есть объяснение. После того, как центральная власть оказалась неспособной (из-за целого ряда объективных и субъективных, внешних и внутренних причин и обстоятельств) внедрить ожидаемые уже более чем 40 лет системные реформы, она отдала полномочия на усмотрение власти местной. И здесь на арену вышли не только шумные популисты локального разлива, но и многичисленные варлорды, лендлорды, лидеры уголовных группировок, вожаки этнических вооруженных групп, монополисты местных промыслов и другие уродливые порождения продолжительной войны и социальной деградации.
В результате страна погрязла в такой коррупции, непотизме, религиозно-этническом и социальном разделении, что возник вопрос о легитимности любой власти вообще. В этой ситуации талибы, с их четким и понятным национально-освободительным, религиозно обоснованным нарративом, постепенно начали казаться меньшим злом для существенно радикализованного, уставшего и разрушенного сорокалетней войной афганского социума.
Этому способствовала и значительная эволюция самого Талибана, которую «упустило» ослепленное привычными клише западное общество, его дерадикализация и превращение в политическое движение, даже с признаками популизма контр-элитарного типа.
Следовательно, в том, что Талибан вскоре будет доминировать в политическом пространстве Афганистана или, иначе говоря, захватит власть, сомнений практически нет. В том числе и потому, что структурированной институционной власти в Афганистане в общепринятом смысле фактически не было создано, поэтому там нечего было захватывать.
Принципиальные вопросы заключаются в другом. Во-первых, какой будет власть талибов, принимая во внимание их разнородность, плохую управляемость и неоднократно продемонстрированную недостаточную способность к продуцированию общественно важного ресурса.
На этот вопрос в действительности однозначного ответа нет. Талибан уже совсем не та крипто-террористическая повстанческая структура, которой он был в середине 1990-х; но и пытаться втиснуть его в терминологию культуры западных политических партий не стоит. Они быстро изменяются в сложной местной среде, пытаясь решить непростые задачи социального, политического и экономического характера, которые в прошлый раз им решить не удалось.
Вероятно, стоит ждать общей более умеренной позиции и политики, но в то же время, на территориях, контролируемых более радикальными группами талибов, можно ожидать отдельных более радикальных проявлений. Потому что как бы то ни было, мы имеем дело с радикальным насильственным движением со всеми присущими такому явлению чертами.
Сейчас талибы по большей части проникаются легитимацией своей власти и поиском адекватных инструментов управления вне рамок военной парадигмы джихада, который обязывает их как удельных партикуляристов обращаться преимущественно к социокультурным практикам локальных общин и, соответственно, предопределяет дальнейшую дерадикализацию.
Во-вторых, насколько четким является понимание иностранными политиками текущей ситуации в Афганистане и, соответственно, насколько адекватными будут коммуникации, которые придется выстраивать с новой властью.
Частичным ответом на этот вопрос является то, что сейчас четче становятся голоса тех, кто утверждает, что «западно-центричный» подход в зарубежной политике является ошибочным, что использовать чужие, зависимые и ослабленные войнами и кризисами страны для достижения своих внутриполитических целей является неэтичным и опасным, что игнорировать мнение местных жителей, базируясь исключительно на опиниях западных политологов, является несправедливым и ослепляющим подходом. Насколько сработает потенциальный отказ от ошибочно воспринятой «прагматичной политики» – вопрос времени.
В-третьих, насколько способными окажутся талибы отвечать на внешние вызовы. Например, уже сегодня раздаются осторожные призывы относительно «вдохновенной большой победой над мощнейшим империалистическим агрессором» помощи в «освобождении порабощенных побратимов» в Синьцзяне, Туркменистане и Узбекистане, которые пока что смущают партикуляристично настроенных талибов, традиционно сконцентрированных на локальных вопросах и не склонных к экспансии.
В данном контексте, скорее, стоит рассматривать угрозу активизации региональных национально-освободительных движений, вдохновенных победой талибов как такой себе «историей успеха». В условиях значительного ослабления центральноазийских режимов и на общем фоне глобальных социальных трансформаций эта угроза полностью может стать реальной, невзирая на слабость таких движений.
Единственное, от чего в действительности хотелось бы предостеречь - это от проведения поверхностных аналогий, базирующихся на произвольно выдернутых мемчиках или картинках из сложного и непонятного для внезапного нашествия комментаторов и аналитиков контекста. Этот контекст на удивление хорошо понимают талибы, которые размещают на своих информационных ресурсах очень разный контент на разных языках: даре, пушру, урду, арабском и английском, ориентируясь на разные паттерны восприятия разными в культурном плане сообществами, и совсем не понимают наши доморощенные «специалисты по всем вопросам». Поэтому Талибан оказался успешным, чего нельзя сказать о других, потому он оказался генератором угроз, которые мы пока не в состоянии адекватно понять.
