Замахнулись действительно хорошо, с оттяжкой, собрав неплохой арсенал имен. Принадлежат эти имена одному периоду времени настолько четко и недвусмысленно, что так и тянет назвать эту статью на манер «1990-е наносят ответный удар». Полноте, да к чему здесь устраивать бойцовский клуб, разве кто- то затевал драку? В том-то и дело, что никто. Конквистадоров 1990-х никто и не думал бить или обижать; просто их раздражала вся предыдущая культура, — самим фактом своего существования. Это раздражение отливалось в самые причудливые формы, объединенные, за неимением лучшего, на общем фундаменте постмодернизма. Стать героем здесь было нельзя, но обрести громкую репутацию (неважно, какого свойства) — запросто. Логично, что последняя премьера в Молодом театре интересна именно редкостным единообразием главных персоналий — авторами выступили те, кто играючи покорял свои вершины в предыдущее десятилетие.
Конечно, сразу же возникает соблазн спроворить что-нибудь благостное о сценическом манифесте нового поколения, но театр, как никакое иное искусство, отторгает любое деление по возрастным резервациям. Скорее, следует говорить об идеологической близости. Автор пьесы «Стальова воля» Максим Курочкин, режиссер Дмитрий Богомазов, художник Василий Цаголов и композитор Александр Кохановский в той или иной степени взращены эпохой языковых игр и выравнивания низкого и высокого на холодноватой плоскости авторской иронии. Уж времена иные, уж и о новой искренности заговорили, но прежняя «масть» в искусстве по-прежнему сильна и держит командные высоты. Сегодняшняя участь Курочкина — лучшее подтверждение. Начав в Киеве почти десять лет назад остроумнейшим одноактовым скетчем про беременного мужчину, Максим ныне — любимец театральной Москвы, модный драматург. Его «Кухню» привозила в Киев антреприза Владимира Меньшикова; ажиотаж вокруг того спектакля помнят многие. Нынешняя постановка «Стальовой воли» для Максима нечто вроде дебюта на родине.
Для театра, даже склонного к экспериментам, эта пьеса — безусловный вызов. Колорит казацко-шляхетского противостояния 17 века, воссозданный на борту гигантского космического корабля «Стальова воля», способен, мягко говоря, озадачить любого постановщика. Пьеса, сложная по замыслу, также и написана сложно: блестящие диалоги накладываются на затемненность фабулы и временами чрезмерную замысловатость сценических положений. Трудности в сценическом прочтении «Стальовой воли», судя по многим эпизодам спектакля, у Дмитрия Богомазова и его музыкального визави Александра Кохановского, возникали неоднократно. Единство культурного наречия не спасает, увы, от сложностей чисто профессиональных. Однако это уже иной разговор, начинать который не хочется. В основном — из-за присутствия своего рода «четвертой силы», которая безоговорочно стала первой — художника Василия Цаголова.
Для него, как и для Курочкина, это был дебют в Киеве — с той лишь разницей, что Цаголов, известный по громким галерейным проектам, впервые в своей практике занимался сценографией. Без преувеличения, уже сейчас можно сказать, что оформление «Стальовой воли» стало для Василия как художника новым рождением. Он не просто выстроил сценическое пространство, адекватное замыслам режиссера, но и создал в нем свой спектакль, выполнив работу и драматургическую, и постановочную. Казалось бы, ничего сложного — три черные выгородки в ярко-зеленую осциллографическую клетку, бочки между ними с вырезанными «иллюминаторами», за которыми застыли подсвеченные мертвенным светом фигурки младенцев, и среди всего этого — жупаны, вышиванки и сабли беспокойных персонажей. Однако статичное описание неадекватно и недостаточно. Ведь сценография Цаголова живет и развивается в процессе представления по законам целостного, становящегося организма (сам художник определил реальность «Стальовой воли» как некую систему, пораженную компьютерным вирусом). Словам здесь находятся убедительные и страшные соответствия, событиям — емкие, значимые воплощения. Взлетают к потолку во время монолога Феськи (Наталья Кленина) о своих загубленных детях из бочек куклы-младенцы — и многих в зале пробирает озноб. Меняется свет на ультрафиолетовое кислотное свечение — и возникает сильнейшее ощущение присутствия именно на космическом корабле, в экстремальной ситуации. Сценография в комбинации с освещением играет подчас и за самих актеров, словно выталкивая из себя полувиртуальные, полугаллюциногенные фигуры — наподобие футуристической Богоматери или обольстительного альтер эго «Стальовой воли», сыгранных Ирмой Витовской. В такие моменты ловил себя на том, что попросту не слушаю реплики исполнителей, полностью поглощенный наблюдением за этими овеществленными фантомами. Действительно, трудно отделаться от ощущения, что актерам ничего и не надо делать — достаточно лишь существовать в этом странном, машинно-гуманоидном интерьере, чем-то напоминающем технотронную матрицу, пропущенную сквозь мясорубку классического абсурда. Наиболее убедительно это существование, кроме Витовской, удается Станиславу Боклану (Бадальский). Пожалуй, этим двум исполнителям удалось приблизиться к тому, что сделал художник, — соединить миф техники с мифом истории, примирить космический вымысел с земными фантазиями. Однако Цаголов пошел дальше, сумев придать фантасмагории еще и человеческое измерение, внести в нее ту долю страстей и страданий, без которой на корню иссякают и самые окрыленные замыслы.
Повторюсь, «Стальову волю» сложно рассматривать как манифестацию предполагаемого театрального поколения Икс. Однако все же в этой работе есть один неразменный парадокс. Он в том, что истинно новаторское, всецело устремленное в будущее прочтение пьесы преложил художник-актуалист — Василий Цаголов, до того не соприкасавшийся с театром и исходивший, в общем-то, только лишь из своего опыта живописца, создателя инсталляций и устроителя перформенсов. Можно списать это на уникальность единичного дарования. Но, кажется, наш театр, после всех аннигиляций и сверхновых вспышек ныне оказался в идейном и артистическом вакууме. Вполне возможно, требуется инопланетный десант, пришествие тех, кто знает, как преодолевать черные дыры, не становясь при этом белыми карликами.
Цаголов — знает. Взлетная площадка на новой территории у него готова. Осталось лишь взять верное направление.
