Московский театр «Сатирикон» привозит в Киев поставленный петербургским режиссером Юрием Бутусовым «Ричард III» Шекспира, который будет сыгран на сцене Октябрьского дворца 11, 12 февраля. И хотя играющий в спектакле Ричарда Глостера Константин Райкин считает, что актеру говорить о своей роли небезопасно, поскольку существует соблазн уйти в теоретизирование, он все же позволил себе высказаться о своем персонаже, к которому примерялся уже давно.
— Я с молодости интересовался этим героем, который считается средоточием зла, великим символом злодейства эпохи Возрождения, — сказал К. Райкин. — Ричард — титан зла, титан обмана, лицедейства, безнравственности. Когда читаешь шекспировскую пьесу, то Ричард прямо таки восхищает своим, если можно так выразиться, гениальным даром злодейства, дьявольским даром абсолютно отрешиться от того, что называют человеческой моралью и совестью. Его ошибкой было то, что он недооценивал в себе человека. Он все время пытался себя убедить в том, что он, раз люди его изгоняют, и не человек вовсе. А раз так, то и может жить не по человеческим законам, а по законам, которые сам устанавливает. Он недооценил в себе присутствие совести, которая его изнутри разрушает. В пьесе есть еще один важный мотив — нелюбви, которую Ричард испытывал с рождения. Он никогда не был любим никем и от этого происходит его моральное уродство.
— Относится ли Ричард к ролям, которые актеры из-за какого-то своего, актерского суеверия боятся играть?
— Нет, Ричард к таким не принадлежит, я, в этом смысле человек осторожный. Конечно, есть произведения, которые отмечены неким мистическим контролем со стороны Судьбы: «Мастер и Маргарита», «Пиковая дама», у Шекспира это «Макбет», а не «Ричард III», невзирая на то, что это самая злодейская пьеса. Мне приходится много играть отрицательных ролей, и я считаю, что это полезно. Берясь за роль злодея, ты ведь в себе эту скверну находишь. А как еще? У нас ведь есть все. Но, находя в себе эту скверну и раздувая ее до размеров художественного образа, ты исторгаешь ее из себя, уходя от опасности самому стать в жизни таким, как Ричард. Полезно играть положительные роли, но и полезно играть также и отрицательные. Это очистительный, я бы даже сказал, оздоровительный процесс, вопреки разговорам каких-то церковных или медицинских деятелей. Кстати, на этом основывается психодрама. Некоторые психологи таким образом вылечивают пациентов, они заставляют их что-то проиграть, для них очень болезненное, и благодаря чему те отторгают от себя свои комплексы. Я думал, что более мерзкое существо, нежели Ричард я уже не сыграю. Оказалось, это еще не предел, у нас сейчас на выпуске спектакль «Косметика врага», который я, худрук театра «Сатирикон», репетирую вместе с худруком театра имени Пушкина Романом Козаком. В этой замечательной бельгийской пьесе я играю персонажа, который вполне может претендовать на рекорд Гиннеса по части воплощенной в нем мерзости и ужаса. Так что, оказывается, Ричард — это еще не предел.
— Вы сознательно лишили Ричарда ореола внушающего ужас злодея, превратив трагедию в трагифарс?
— Сейчас отсутствует трагедия в чистом виде, количеством жертв теперь уже никого не удивишь. Кстати, у Шекспира «Ричард» по жанру принадлежит даже не к трагедии, а к хронике. Жизнь — странная вещь, рядом с трагедией в ней присутствует юмор, рядом с горем соседствует чье-то счастье. В наше время это смешение жанров, которое всегда меня интересовало, очень обнажено. Ошибочно считать, что страшно бывает только в трагедии, трагифарс — это не менее страшно, потому что злодейство совершается с юмором, с циничным отношением к крови. Кто видел на сцене в последнее время трагедию или комедию в чистом виде? Кстати, мне комедия в чистом виде неинтересна.
— Ваша дочь готовится стать актрисой, как вы относитесь к театральным династиям?
— Да, моя дочь учится в Щукинском училище, в Школу-студию МХАТ, где я преподаю, она срезалась на экзамене. Я не вмешиваюсь в ее учебу, ничего ей не навязываю. Когда ты выбираешь ту же профессию, что и твой знаменитый отец, то приходится не легко. С детства я не хотел пользоваться услугами отца. Мне это казалось пошлым, отвратительным и невозможным. Не знаю, может кому-то другому это не столь тягостно, но меня сравнения с отцом, мягко говоря, не радовали. Мне это очень сильно мешало. Так что моя дочь занимается своим делом и нельзя говорить, что она продолжит дело своего отца. Также как я не продолжил дело своего отца, я занимаюсь своим делом и в этом смысл искусства. В искусстве не может быть никаких буквальных последователей, это иллюзия, что кто- то продолжает чье-то дело. Конечно же, мне будет приятно, если она станет хорошей актрисой. Что же касается актерских династий, то хорошо, если они складываются естественно, и плохо, когда они возникают неестественно, или кем-то разрушаются, чтобы уничтожить семейственность, которую кто-то заклеймил.
— Что для вас было главным в творчестве отца?
— Я постоянно веду с отцом внутренний диалог. Считаю его просто великим артистом, для меня он не сатирик. Хотя ему приписывают какие-то сатирические достоинства, восторгаются тем, что он говорил правду… Все это было, но для меня самое важное, что он был совершенно уникальным актером, потому что слова правды говорят самые разные люди в дозволенных им размерах. Отец же по своему таланту, обаянию был совершенно фантастическим артистом, уникальным, ни с кем не сравнимым по мастерству. У нас были непростые отношения, мы шесть лет работали в одном театре, при том в его театре. У нас случались жаркие споры, но мы любили друг друга. Я был ему необходим, он нуждался в человеке, на которого мог опереться. Разное было. Отец не обладал педагогическими способностями, он не мог буквально чему-то научить, но он мне дал очень многое своим способом жизни, он воспитывал меня не назиданиями. Он пару раз поговорил со мной тихим голосом, и я от ужаса чуть не стал заикой. Я хожу по театру и ору, а он тихо разговаривал и люди просто падали в обморок от его тихого голоса, если он был недоброжелательно на кого-то направлен. Когда он хотел, у него была очень тяжелая энергия. И при этом он раскрепощал людей, когда был в духе.
