Я – Мнемозина
Дочь Урана и Геи. Я даю людям то, без чего нет человека – память. За это я требую: постоянно напоминай себе о самом себе, ибо, забыв, кто ты есть, не сможешь уже вспомнить, зачем ты есть. Кто-то может сказать о своих предках, что они проливали кровь за какие-то там дела, кто-то увидит свое имя на древнем гербе, а кто-то вдруг вспомнит, что его предки пасли скот по всей Тавриде, и таврийская степь, а не лес и не горы, делала его существование на земле комфортным, а море, что рядом со степью, дало ему возможность и силы коммуницировать с миром и жить в цивилизации, предложенной Богом или запрограммированной Универсумом. Это и есть особенность общей памяти. Но именно это и затрудняет ситуацию, при которой, называя общность нацией, а, значит, опираясь на других по праву территории, вы, люди должны решать, можно ли и насколько доверять конкретной личности в моменты наибольших напряжений ВСЕХ. Для того, чтобы ответить на вопрос, каким образом личная память поддерживается, а память групп передается следующим поколениям, я предлагаю каждому иметь свой аргумент относительно того, как общества помнят.
Я – гуманистический ландшафтовед
Интерпретатор ландшафтов. Я даю людям то, без чего универсалия «ландшафт» не будет полной, а значит, и гармоничной. Человек идентифицируется нацией, ландшафт – местом. Принадлежность к нации говорит об у-мещении человека в геопространстве. Ландшафт без понятия места не человечен, как и человек без ландшафта, его вместившего, – ничто. Человек вне нации исчезает с ландшафтной «поверхности». Принадлежность к определенной нации дает ему право искать свой жизненный комфорт на определенной территории. У него также есть право самоопределиться, к какой нации он себя относит. Но нации не будет, если нет территории. Территория как земная реалия определяется ландшафтом, и он, вмещающий человека, соизволяет ему вмешиваться в свою структуру. В этом и состоит сущность «ландшафтности» человеческой жизни, суть ландшафта как очеловечивания бытия.
Я – писатель
Я наполняю смыслами душу человека. Но человек вне нации бессмысленен, как и национальный ландшафт бессмысленен без человека. Моя задача состоит в том, чтобы человек, воспринимающий образы в художественной форме, смог осмыслить сущность национального ландшафта. Для этого я объединяю усилия музы-памяти и ученого-специалиста, чтобы в заметках о путешествии по украинскому Крыму образца 2001 года, приблизиться к искомому образу.
О первых впечатлениях
Начало миллениума… мир полон надежд… о российских претензиях на Крым не догадывались даже политики, что уж говорить о простых украинцах. А Крым для Украины – это Флорида для американцев, это Сочи для русских: высший класс приморской рекреации! Из окна троллейбуса, с каждой минутой приближающего нас к морю, с интересом наблюдаю, как успешно обустраиваются здесь татары – крымчацких домостроений в каждом селении оказывалось немало. Впереди нас сидел татарский парнишка призывного возраста – непоседливый и о-о-чень деловой; он всю дорогу делился своими видами на урожай лука в этом году и… редиски в следующем. Мы медленно карабкались по взгорью, ожидая смены ландшафтов. Нас, мыслящих горизонтальными перспективами степняков, горы поразили величием. Вдаль убегала дорога на Судак, а внизу лежала Алушта и 9 км беспрерывного скатывания перед этим. И вдруг… оно появилось сразу, внезапно – море, слитое с небом, никакого тебе перехода, никаких полутонов – рраз и всё: словно одно дитя одной матери-природы, всё в полудымке и безо всякого движения.
О статичности…
Я отметил про себя эту климатическую сингулярность Крыма: едино-статичное-едва-заметное колыхание моря и квази-неподвижную – в преддверии барического перепада – серость (не голубизну!) неба. Хотя нет: небо было голубым, также и в движении, по большому счету, чаще всего, но – «на меже» с морем оно сдерживало невидимой преградой и шевеление белых, безвредных для погоды, облачков, в образном восприятии сероватых, и подозрительное «насування» тёмно-серых влагонесущих кумулюсов (кучевых, потенциально дождевых).
Миновав Алушту, трудно оторвать глаз от окна: ландшафт все время меняется, а сама дорога извилиста – и потому все время ждешь ракурса, открывающего «вид на море». Я задаю себе вопрос: а почему вид моря так важен; он что – входит в перечень обязательных идеальных ценностей в жизни человека? И сам же отвечаю: без моря можешь ты прожить, но вот без вида на него жизнь будет пресной. И море должно шлепаться вòлнами о берег, а не наслаивать его бризом! А то: утром смотришь – словно щенок молоко лижет; увы, на этот раз море всегда было спокойным: штилевым.
В отличие от прошлого раза, когда я вообще не помню дня, чтобы видеть море спокойным. Лишь волны, нарастающие бурунами к обеду, предвещали обязательный шторм ближе к вечеру. В мозгу с тех пор возник такой порядок аллегорий, в котором морской простор (бытие) – это до горизонта поверхность (жизнь) вечных волн (намерений), которые, возносясь к небу барашками (желаниями), накрывают тебя с головой (надеждами), и не дают устоять на дне (заякориться), и уносят от пляжа (дома) прочь; в этом смысле Одиссей-странник не одинок…
Неожиданная встреча
Наше рекреационное время сплошь и рядом наполнено случайными встречами. Тропа, на которую мы ступили, вела через заросли к обитаемым «опушкам» вокруг возвышения, местными называемого «гора Кошка». Её обжили экстремалы, а некоторые разбиваются здесь насмерть. Дорога внизу, извилистая и узкая, ведет из окраины Симеиза в Кацавели – посёлок, жители которого ведут разговор с Космосом. На тропе, что убедила нас отличной от других тропинок шириной, и мы выбрали ее, возникла фигура женщины, навстречу идущей. И вот мы сближаемся, и встреча неизбежна. «Добрый день» «Добрый…» «Хорошая нынче погода» «Да уж…» «А вы куда идёте?» «А вы куда?..» «А я переночевать – куда-нибудь на природу» «И мы…» «А давайте вместе?» «Давайте…» Интересно!
«…а не хочет ли, случайно, милая барышня совместно переночевать где-то на скрытой поляне горного Голубого залива?..» Надо сказать, что живописное предгорье одного из наполовину заповедных, а наполовину «для всех» уголков ЮБК сплошь залесено – спрятаться нам «ото всех» труда не составит. Молодая женщина с радостью согласилась: «Наташа, – протянула она руку другой Наташе, моей жене, – …из Полтавы». В ответ улыбка. Полное согласие. Впереди –- ночь разговоров у костра.
«Вот послушайте мои географические измышления…»
И я обращаюсь к заметкам, оставшимся с тех пор, которые не имеют прямого отношения к личным встречам, но имеют отношение к более серьёзным вещам, о которых, собственно, речь…
«На каждом повороте» путешествия нам благоприятствовало сама ТЕРРИТОРИЯ, ландшафтный Бог, что её опекает. Земля, или лучше сказать «край», «land» – то, что окружает человека в течение его жизни, что подпитывает его жизнь, как говорят, «своими соками», влияет на человека таким образом, что заставляет подчиняться внутренним «законам», другими словами: открывает перед ним строго определенные ментальные горизонты. Эта «земля», «край», «land» становится субъектом и начинает продуцировать идеальные смыслы: ценности, символы, значения, перспективы, проекты. Эта земля уже не земля, а… геообраз. Реальность, воспринятая геообразно, зиждится на знании, что ландшафт (в широком смысле) вбирает в себя человеческие смыслы, ценности и цели. Что ландшафт – как полноправный субъект бытия – экстраполирует эти смыслы, ценности на человека. Ландшафт становится «ментальным эго» человека. Вместилищем его бытия («ландшафтным Богом», по определению). Геообразы ландшафтов, что представлены объективно, но субъективно трактованы (а мы уже знаем, что и сам ландшафт часто выступает в жизни человека как субъект), придают содержание исходящим от «самой земли» ценностям. Эти ценности (идеально отображенные в понятии нации) материально обогащаются благодаря геокультуре и онаследуются человеком благодаря антропичности ландшафтов – тем свойствам, что приписаны человеком. Сложность, загадочность, одновременно – согласованность и пространственность ландшафтов полуострова и составляют суть географического феномена Крыма. Как географический феномен (а Украина – это чётко прослеживаемый зональный строй геопространственных феноменов) он становится неотъемлемой частью национальной идеи и принимает социальную форму государства, украинского по сути.
А всё потому, что закономерности восприятия ландшафтов всюду одни и те же: содержание, которое люди вкладывают в понятие ландшафта и региона, сказывается на восприятии конкретных ландшафтов и регионов; когнитивная оценка человеком образов ландшфтов (геообразов) влияет на восприятие им региона, в котором эти ландшафты выступают уже как идеально обоснованная перцепция («Крым – украинская территория») и становятся выразителем одной из ментальных черт. Ведь место на планете, занимаемое одним государством, представляет собой определенное единство, а граждане этой территории-государства являются, по определению Аристотеля, общинниками (koinȫnoi) этого государства. Немалые преимущества имеет тот способ пользования территорией, который освящен обычаями автохтонов, в случае Крыма – крымских татар, и упорядочен законами этой страны – Украины, а не навязан извне (русскими). Иначе территория как субъект геореалий (совокупность только ей присущих ландшафтных комплексов) проиграет, а проигравший субъект хиреет и умирает».
И я развиваю эту мысль дальше. Вот та Наташа, что из Полтавы, что на некоторое время составила нам компанию, – она посещает Крым как украинка, она воспринимает его геокультурно. Полуостров для нее – часть Украины, такой же равнозначный топос, как и Миргород, как Киев, Одесса или Франковск. За ментальными горизонтами кроется национальное самосознание. Оно – украинское. Она не мыслит научно-рефлексивно, но разговаривает и действует в Крыму как хозяйка: это ее земля, она слита с ней. Вот тот татарский юноша, гордо заявляющий о себе как предприниматель – он тоже украинец. Идея нации (Украины) в нем первична (хоть и ощущает он себя татарином-крымчаком), потому что в его случае произошла реализация антропических соотношений и реалий, заложенных в ландшафте, а это, напомню: этнокультурные (переходящие в нациетворческие), мемориальные, духовные. А все почему? Потому что человек переживает ландшафт целостно: как личное бытие – онтически; как одинокое существование в общем существовании – экзистенциально. Однако в этой природной целостности рассеяны феномены – приметы гуманистического ресурса ландшафтов. Одна из них – способность влиять на человека в его национальной идентификации. Татарский мальчик – априори крымчак. Он же ощущает себя украинцем в понимании государство-нация. Его этнические корни нисколько не мешают ему чувствовать себя украинцем, потому что через свой личный (и предыдущий, этносодержательный) опыт он понимает и оценивает феноменальность своего прожития-в-ландшафте именно так. И мы с Наташей ощущаем себя в Крыму по-украински: с достоинством, трепетностью и бережливостью по отношению к этому геопространству. А многие из тех, с которыми мы столкнулись, – чужие. Это сказывалось по разговорам, поведению, по отношению к себе и к другим – по отношению к земле, на которой они временно находятся, тоже… Это сказывались «ихние» (чужие) ментальные черты. Русские приезжающие как туристы-рекреанты и русские-здесь-живущие – разные люди. Первые, судя по своим ментальным горизонтам, принадлежат к российской нации, и земля эта для них чужая; вторые, сросшиеся-с-ландшафтом, – украинцы (их ментальные горизонты следует рассматривать в плоскости рассмотренных ландшафтных категорий), и Россия как нациетворческий субъект для них чужда. Они – не россияне. Они украинцы с русскими фамилиями. Они – вместе с крымскими татарами – входят в тело украинской state-nation.
Post scriptum
Я интуитивно коснулся щепетильной стороны национального вопроса, потому что уверен: ландшафтный бог Крыма (genii loci: «дух местности» у древних), заранее предназначающий удачу, приветствует такие воззрения, хочет и дальше видеть нас, украинцев, в своих владениях.
