ПОЗДРАВЛЯЕМ!
Помню, как на уроках литературы почти весь класс облегченно вздыхал, когда по программе была Лина Костенко. Мы радовались возможности «облачиться» в особенную поэзию, «примерить» к себе гражданскую позицию, возможно, почувствовать чистые, не приукрашенные официальным толкованием мысли и поступки, стоявшие за ней. Она (Л.К. — Авт.) выгодно выделяется. Не только на страницах учебника, но в и жизни в целом. То есть эта поэзия значительно больше ямбо-хорейных рамок. В ней просматриваются реальные шаги. Не думаю, что быть неприспособленцем в разные эпохи — одно и то же. Например, шестидесятники — это генерация, на мой взгляд, титанов с титановыми позвоночниками. Отстаивать право на собственное мнение, на действия или бездействие, не бояться иметь «инакомыслящие» убеждения и требовать цивилизованную страну — многие ли homo sovieticus осмеливались идти таким путем?!
Пауль, герой романа «На Западном фронте без перемен», осознал, что после войны его поколение уже не сможет стать молодежью в традиционном смысле слова — что-то безвозвратно оборвалось. И эта фраза довольно симптоматична и для постнаселения СССР: после жизни в Союзе создать новое — независимое, прогрессивное (и особенно — интеллектуально незаангажированное) государство стало в разы сложнее. Влияние Советского Союза, вероятно, повредило цивилизационную струну, которая должна была держать организм невидимым корсетом. Но не у всех, к счастью, она оборвалась. Кое-кто таки сумел сохранить ее неповрежденной. Оградиться от мира во времена общего советского приспособленчества и впасть в сознательный анабиоз.
Как это блестяще воплотила в жизнь Лина Костенко. Непубличность, отсутствие видимых признаков общественной жизни, но при этом — непрерывная работа. Как только сложились благоприятные условия (или уже было невозможно молчать?), Лина Васильевна по-снайперски попала в гипоталамус общественной мысли первым прозаическим романом, а через некоторое время — и изданием поэтических сборников. Это вызвало резонанс. Были сторонники и оппоненты, но это было обсуждение. То, которого не хватало долгие годы. Включение в дискуссию украинцев разных социальных статусов и возрастов.
Это все мы. И НАШИ проблемы. И собственный путь их преодоления.
Особенно не может не радовать, что студенты (и молодежь в целом), например, на своих аккаунтах в социальных сетях хвастаются книжными подарками с именем Лины Костенко на обложке или размещают фото со встречи либо презентации, или пишут, что идут на спектакль по мотивам стихотворений автора «Берестечка». Наконец, не могу назвать Лину Васильевну просто поэтессой. Она давно вышла за эти рамки. Еще тогда, когда отказалась плыть по течению.
И еще. Благодаря такой позиции мы имеем уникальную возможность слышать мнение ИМЕННО ТАКОЙ Оксаны Пахлевской.
Теперь Лина Костенко вдохновляет. Вдохновляет создавать цивилизационную реальность.
Неля ВАВЕРЧАК, «День»
Сергей ТРЫМБАЧ, кинокритик, Киев:
— Только вчера получил письмо от родственника. Из России. «Читаю «Записки самашедшего». Все уже забылось, и теперь вспоминается. Так интересно! Если не читал — прочти».
Характерная реакция: уже все забылось. Хотя, напомню, события книги Лины Костенко начинаются в 2000 году. «Мы живем под собой не чуя страны», — сказал другой поэт. А может, не только в этом дело: скорее всего мы забываем то, что было вчера. И рвется связь времен. Разрываемся мы — неслышно так, хоть иногда — в клочья. Где та живая вода, чтобы окропить, чтобы исцелить?
Не тем ли и озабочены в первую очередь великие поэты: они хотят, чтобы мы услышали свою страну, самих себя, собственно. Архитектура нередко представляется так: Поэт — это колокольня, которая возвышается над пространством, над вот этим, нередко, одичалым покоем. Его дело — звонить, а там как Бог даст.
Впрочем, колокольня ли? А может, какое-то другое сооружение? «І все. І ніц. Живу, як в дзоті. Прощайте, птиці какаду. Мій обрій сів на горизонті та й каже: — Далі не піду. Бо що там далі? Далі долі? Які там радощі й дива? Німі, зневірені і кволі, навіщо вам мои слова?».
Пространство замкнулось. Дальше собственной судьбы — пустота. И своя ли? Из «Записок самашедшего»: «Приїздив Сорос, каже, що Україна у світі має дуже погану репутацію, а до чого тут Україна, нам же її підмінили, а куди ж ми дивилися, так нам і треба! — я не помітив, що розмовляю сам із собой». У Гоголя Поприщин так же сам с собой разговаривает — об Испании. Ага, там произошли события незаурядные. «Год 2000 апреля 43 числа. Сегодняшний день — есть день величайшего торжества. В Испании есть король. Он отыскался. Этот король я. Именно только сегодня об этом узнал я».
Герой «Записок...» живет в том же фантастическом 2000-м и пространство его открыто — по крайней мере информационное — на все четыре стороны. Интернет-сайты, газеты... «Якби ти так любил жити, як ти їх любиш читати!» — говорит ему жена. Отсылание к Гоголю, который кое-кому показался чем-то формальным, в действительности куда более содержательный: оба персонажа живут в мире вымышленном, и совпадение летоисчисления никак не случайно. Они замурованы в том 86-м Мартобря... Хотя герою Костенко кажется, что все это он делает ради того, чтобы «проламатись крізь абсурд». Так и у Поприщина те же ощущения. Он приходит на службу, в департамент, чтобы этот абсурд хотя бы как-то скособочить. К примеру, подписывает бумагу как Фердинанд VIII... Ну, так же правильно будет, так мир внутренний законтачит с миром внешним.
Правда, у героя «Записок...» есть жена. Женщина... Которая, собственно, сознание мужа и стремится хотя бы немного остранить, вывести за рамки управляемой автоматики. В ответ на вопрос «Як ти думаєш, чому українці ніяк не можуть ідентифікувати себе як націю, навіть у власній державі», она говорит: «А чайка, яку зварили в каші, може себе ідентифікувати с собою? Тільки з кашею...».
Это отвечает сама Лина Костенко. Нам, украинцам, — мужчинам преимущественно, которые сами себе кажутся своего рода отечественными Фердинандами, мужчинам, которые присели на информационную иглу, которая и вращает нас по граммофонному кругу: и нет числа тем оборотам голов и судеб. Какими здесь словами Поэта проломить ежедневный абсурд нашей жизни?
Какими? Включаем телевизор — вот они, Фердинанды. Еще не короли, но — короли. Как несут себя, как ощущают себя. А орденов, а лент, а злата — и все такое надутое, напыщенное. Хоть слева, хоть справа, хоть наверху, хоть ниже. «Але з дива не сходжу, як це можна було за такий короткий час довести Україну до такого стану? Так її обдурити, так обікрасти, збити з магістрального шляху, загребти під себе ресурси, прибрати до рук пресу, радіо й телебачення і фактично дати нашій історії зворотний хід?».
«Лев, інвертований на пустелю», из книги Костенко, предлагает такую метафору: морские пираты, прежде чем атаковать корабль, подкладывали под штурвал топор. Корабль сбивался с курса, и тогда они брали его на абордаж. «Начитаний. На все має метафору», — читаем о Льве. Возможно, что это авторская самооценка. Ее стихотворения — прежде всего — тем и поражают: одним штрихом, образом или и образком — проясняют картину целого бытия. Вот как с теми пиратами и судном, которое беспомощно вращается, без компаса, штурвала и парусов. Такого ограбить —ничего не стоит. Выдерните топор из-под штурвала, он пригодится для чего-то лучшего, более полезного.
А пока обществу — две «манечки». Одним — в Фердинанды, пусть играют в королей и подданных, что вот-вот рухнут на столичные площади для них престол отвоевывать. Другим — привычный комплекс неполноценности. Своеобразная болезнь для масс, болезнь, опаснее СПИДа. Так как «від манії величі станеш іспанським королем, як Поприщін у Гоголя. А від комплексу меншовартості відчуєш себе комахою і побіжиш по стіні, як Ґрегор у Кафки». Еще одна метафора, которая представляет точную фотографию нас самих, пропущенную через мировые мыслеобразы.
Насекомым разуверенным — молитва не нужна. У них нет горизонта, они не знают направления движения. «Мій обрій там, де вас немає. Звідкіль прийшла, туди й піду. Як плем’я інки, плем’я майя. Прощайте, птиці какаду».
Поэт в пространстве «Заблокованої культури» живет, «як в дзоті» — вот так. То что же, когда и «мій перший вірш написаний в окопі...» И пронзительная констатация: «Я тільки у слові жила». И рядом сомнение сомнения: «а може, я тінь мого слова, от тінь мого слова, і все». То есть акцентируется первичность Слова — сам Поэт есть производным от него.
А Слово тогда — откуда? Борис Зайцев написал когда-то о Гоголе: «Да и сама жизнь его, и судьба входят в его творение: он нечто написал собой». Александр Довженко в начале войны понял: только в Слове и только Словом можно что-то изменить в жизни народа. Жизнь можно изменить только жизнью, Житием, которое и прорастает словом. «Писать собой» — вот принцип, который, мне кажется, исповедует — без деклараций и ламентаций, конечно, — и Лина Костенко. А по этой причине она настолько интересна сама по себе. Потому что ее Слово является ею самой, а она входит в свои творения.
Кстати, недавно Лина Костенко в первый раз, кажется, рассказала (в разговоре с Оксаной Пахлевской) о Довженко, встрече с ним. Что поразило: его рассказы о том, как хотел делать один фильм, а склоняли в сторону другого. Нет, лучше уже в дзоте сидеть и не подпускать тех «нагиначів» и «нагінників» и на пушечный выстрел. Там ты равен своему Слову, там Ты есть Ты.
Не всем это нравится. Не всеми это принимается. Потому что многим — и поэтам тоже (тем, которые как церковь, колотят по сторонам) — кажется, что мир — театр и на его кону следует играть роли. И слово здесь вписано в маску роли, его текст продиктован нам: давайте играть! Давайте будем в той карнавальной или маскарадной карусели, и «неча на зеркало пенять», так как не нами это все выдумано. А Лине Костенко думается по-другому. Так и Слово её ею рождается, ею живет, а не надевается, как театральный костюм. И так хочется и нам — прорастать и прирастать в Слове и Словом. Может, тогда и мир наконец появится — не подменный, не сфальсифицированный и наигранный, кем-то напетый, а тот первичный, тот настоящий, которого давно хочется. Слово может только родиться, а не смастериться...
P.S. Я уже дописывал текст, как тут жена позвала к телевизору. «Дым, дым пошел!» На экране из Ватиканской трубы шел густой белый дым, что означало: Папа избран, католическая церковь имеет своего лидера! А я, глядя на улыбающиеся, радостные лица паломников, вдруг подумал о нас, украинцах: когда же мы — Мы! — выберем свою Украину? Когда?
Но пока еще из нашей печной трубы валит густой черный дым. На все, на все находится метафора. Мое зрение воспитано Поэтом...
Анна ЧЕРКАССКАЯ, журналист, Запорожье:
— В двух словах: «Украине повезло на двух гениев — Лесю Украинку и Лину Костенко».
Более разлого: «Собственный тяжелый путь от ненависти... Я с детства ненавидела поэзию. Ненавидела, когда меня заставляли протарабанить какой-то фальшивый стишок. Точно так я делала и в школе. В конечном итоге, мой мозг выработал тормоз: я могла добровольно выучить страницы прозы, но не заданное стихотворение. Не было у меня тетрадей с переписанной лирикой, не было романтичных слез над томиком. Я читала поэзию, потому что должна была знать программу. Даже, работая учителем, я вызывала учеников прочитать поэзию только по желанию.
И вот спектакль «Маруся Чурай». Я лечу в Киев, где гастролирует театр им. Заньковецкой. Покупаю билет на галерку, на одном дыхании живу с героями.
В антракте около меня образовалась толпа: все просили автографы у Лины Костенко, которая, оказывается, сидела рядом со мной. Гордая, красивая пани Лина взяла мою программку и поставила автограф.
С того времени я перечитала все ее сборники. Есть у меня полочка с ее произведениями, выступлениями. Временами открываю наугад томик — и наслаждаюсь: мыслями, которые как будто меткий выстрел: «Нації вмирають не від інфаркту — спочатку їм відбирає мову», «Мужність не дається напрокат. Не бува бароко барикад»; тонкой огранкой каждой фразы:
«Злазьте з барикад,
герої до першої скрути.
І припиніть
міщанські тари-бари.
На барикадах мають
право бути
повстанці,
вороги
і санітари.»
Следовательно, Лина Костенко для меня — открытие высокой мудрой поэзии.
Ростислав СЕМКИВ, директор издательства «Смолоскип», преподаватель Киево-Могилянской академии, Киев:
— Лина Костенко для огромного количества людей, которые считают себя украинцами, — центральный поэт нашей современности. Это значит, что ее слову верят как откровению, высшей правде, чистой истине в утонченной и отшлифованной форме стихотворения. Ее поэтические произведения знают наизусть, сентенции и афоризмы из них цитируют, строфы кладут на музыку. Не только своему поколению, но и нескольким последующим Лина Костенко стала и физиком, объясняющим законы жизни, и лириком, который смотрит в неизвестное.
Нация на стадии становления должна иметь национального поэта/поэтов, которые будут говорить от ее имени, будут выстраивать поэтическое воображение для нее самой о ней самой. Такой процесс коллективного самоосмысления всегда требует масштабных обобщений опыта и целостных емких описаний окружающего мира. В начале ХХІ века, как и в начале века ХХ, украинцы опять вынуждены самоопределиться как отдельный символический и политический организм. Лина Костенко как раз и является тем национальным поэтом, который будет говорить от имени сознания целой нации.
Игорь ИСИЧЕНКО, (УАПЦ) архиепископ, доктор филологических наук, Харьков:
— Поэтический опыт Лины Костенко уникален своей мощной креативностью слова. Мужественному таланту автора оказалось по силам противостоять его профанации. Ее слово не становилось двусмысленным, не теряло аутентичного смысла, национальной идентичности. Оно хранило в себе отпечаток Извечного Слова, по Которому все случилось (Ин. 1:3), — Его вечную свежесть, энергию, радость открытия перспективы вечности. То, что даруется каждому из нас вместе с талантом творить слово, и то, что мы так часто расточаем. И когда в мои студенческие годы, во время брежневско-сусловского застоя, течение времени казалось вавилонскими реками, преисполненными скорби и безнадежности, она напомнила нам в 1977 году, что поэтическое слово всегда может открыть над берегами вечной реки жизни перспективу возвращения к Обетованной Земле свободы. Свободы, которая рождается в нашей душе и манифестируется в честном и искреннем слове, эталоном которого стало поэтическое слово Лины Костенко.
Марина ГРЫМИЧ, писательница, Киев:
Наверное, у меня встреча с поэтессой Линой Костенко состоялась несколько иначе, чем у других читателей. Воспитываясь в писательской среде, ее имя я услышала раньше, чем начала интересоваться поэзией, то есть в детстве. Оно всегда (а речь идет о конце 1960-х — начале 1970-х гг.) произносилось в узком кругу друзей почти шепотом и с большим пиететом. Я тогда не знала всех обстоятельств, однако знаю точно, что звукоряд «ЛИНА КОСТЕНКО» всегда рефлексивно вызывал состояние какого-то тревожного возбуждения, подобного тому, которое возникает при приближении к запретному плоду. А знакомство с поэзией произошло через романс «Поїзд із Варшави спогади навіяв...». В нашей семье была традиция петь романсы под аккомпанемент фортепиано по любому поводу, в честь семейного праздника или встречи друзей. В репертуаре всегда был «Поїзд із Варшави». Каждый раз, исполняя его и аккомпанируя себе на пианино, я переживала драму любви, как в первый раз. Честно говоря, я, пока не поступила в университет, даже не знала, что слова к этому романсу написала Лина Костенко. А уже как студентка филологического факультета, познакомившись с другой — очень интеллектуальной — ее поэзией, никак не могла ассоциировать «Поїзд із Варшави» с поэтессой: слишком уж лирическим как для ее гражданской позиции выглядел текст. Однако факт оставался фактом, и я его мужественно приняла (шучу!). А «Поїзд із Варшави» вошел в певческий репертуар моей собственной семьи. Только теперь я редко аккомпанирую себе на фортепиано, как правило, мы с мужем, Игорем Осташом, поем ее под сопровождение его гитары.
«ДУША ЛЕТИТЬ У ПОСВІТІ ЕПОХ»
Вірші з книжок: «Річка Геракліта», 2011; «Мадонна Перехресть», 2011; «Триста поезій», 2012 читайте в газете «День» № 47-48 за 15 марта 2013 года
