Вечером 4 марта 1987 года я напечатал на машинке «Оптима» под копирку 10 листовок на желтоватой тонкой бумаге, которой в нашем доме было много, — мама работала в газете. Жили мы в Днепропетровске, который, несмотря на расцвет перестройки, представлял собой образцовый коммунистический заповедник.
Текст уже не помню, но в целом речь шла о том, что сегодня годовщина смерти кровавого тирана, уничтожившего миллионы людей в лагерях.
5 числа, около семи утра, холодея от собственной смелости, я вышел из дома.
Сталин в советский период моей жизни присутствовал хотя и на периферии будней, но постоянно. Родители слушали «Свободу» и «Голос Америки», где о нем много рассказывали, приносили «Один день Ивана Денисовича» 1963 года издания (каюсь, так и не прочитал). Почти все 1970-е наблюдалась стойкая мода: маленькие портреты генералиссимуса на стеклах автомобилей, преимущественно грузовиков — парадные фото, иногда черно-белые, иногда подкрашенные от руки, — этакий тоталитарный китч. Откуда появилось увлечение — можно лишь гадать. Скорее всего, это была фронда, произраставшая еще из хрущевских времен, — демонстрировать полузапрещенного вождя. По крайней мере, мама несколько раз приносила из редакции списки произведений, которые партийные цензоры рекомендовали не упоминать в печати — в каждом случае называлась конкретная причина запрета, «культ личности» в том числе.
Для меня Сталин также был связан с определенной оппозиционностью, но с иной стороны: на посвященных ему страницах в учебниках истории вездесущий железобетонный оптимизм уступал более-менее правдивым интонациям. Я ходил в нашу школьную библиотеку, брал том Большой советской энциклопедии с огромной статьей о Сталине. О репрессиях там тоже рассказывалось достаточно подробно. Библиотекарша была худощавой женщиной восточной внешности с суровым характером. Ученики ее не любили. Однажды, когда я пришел за своим любимым чтивом, она сказала:
— В этом году празднуют столетие со дня рождения Сталина, а здесь его критикуют, потому я эту книгу тебе не дам.
На следующий день я очутился в библиотеке с неотложной потребностью почитать о стегозаврах, проживавших в том же томе. Почитал.
В свою очередь, наша учительница истории по прозвищу Дюймовочка построила урок, посвященный 1930-м, так, что на разговор о репрессиях просто не хватило времени. Но я все равно подошел после звонка и поставил ей пару вопросов. Она подтвердила написанное в книгах.
В конечном итоге, одних лишь книг мне стало мало.
Первую листовку, оглядываясь по сторонам, я приклеил в телефонной будке около кинотеатра «Октябрь» в центре города. Потом еще где-то, а затем несколько в Горном институте, где я тогда учился — в том числе на институтской доске объявлений. Вернулся домой. Позавтракал. Около 9-и отправился на занятия. Ни одной листовки не нашел, все сорвали.
Это уже не имело никакого значения. Я сделал то, что сделал, как бы смешно это не выглядело.
С того момента Сталин начал исчезать из моей жизни — вместе со страной, которая то явно, то тайком боготворила его почти все время своего существования.
Потом произошло много разного, но главное — Сталин умер.
Он мертв. Бесповоротно.
