Чахотка долгое время была своего рода литературным заболеванием: есть ряд классических сюжетов, преимущественно ХIХ и начала ХХ веков, с благородно изнуренными героями и героинями. В реальности все не так изысканно, хотя и не менее драматично. Час езды от Киева, Боярка, лес, забор, синие металлические ворота, несколько кирпичных зданий. Это и есть Киевский областной туберкулезный диспансер. Главный корпус не так давно отремонтировали, внешне выглядит более-менее прилично, но внутри — картина, знакомая по другим государственным медицинским учреждениям: однообразные, плохо освещенные коридоры и нищета, которая, несмотря на все попытки еe замаскировать, бросается в глаза. Главврач — Василий Шурыпа — руководит заведением с дня основания. Начинает сразу с лекции о природе туберкулеза. О своем хозяйстве рассказывает как заботливый хозяин, от которого, к сожалению, не все зависит.
— Заведение у нас на 260 коек. Есть три терапевтических отделения, одно хирургическое и детское на 20 кроватей. Желательно бы больше, потому что эпидемия зарегистрирована в Украине с 1995 года, имеем по стране 80,2 больных на сто тысяч населения, по Киеву — 27,2. Кроме того, лечебные заведения Киевской области не соответствуют санитарно-гигиеническим нормам. На одного больного в палате должно быть 7,5 м 2 площади, вместо этого у нас — 4,5 м 2 , по области в среднем — 4 м 2 , а в остальных больницах — 3,3 м 2 . Финансируют нас как из центрального, так и из местных бюджетов, также получаем помощь на закупку медикаментов и оборудования благодаря займу Мирового банка. Не хватает средств на строительство нового корпуса, на некоторые медикаменты, на питание для детей.
— Трудно поверить...
— Мы стремимся им дать полноценное питание. Но не всегда получается. Во-первых, стоимость питания на одного пациента составляет где-то восемь гривен в день, и для детей, которые должны кушать хорошо, этого мало. Кроме того, мы проводим закупку на тендерной основе, что не всегда просто. Вот, например, на сегодняшний день мы остались без молока и масла — потому что на них цены выросли более чем на 10% по сравнению с тем, когда мы заключали соглашение. Ни один маслозавод не может нам отпустить по той цене, которую мы обсуждали сначала. И сейчас есть постановление Тендерной палаты, что мы не имеем права закупать ничего, если цена возросла более чем на 10%. Поэтому в этом году мы уже вряд ли сможем закупить молоко и масло, потому что не имеем разрешения. Казначейство не пропускает ни одной накладной, ни одного платежа. Как следствие — у нас проблема с молочной продукцией для детей. Однако, повторюсь, все больные в первую очередь нуждаются в полноценном питании. От одних только таблеток результата не будет никакого. Ведь туберкулез — в первую очередь социальная болезнь.
— Что вы имеете в виду?
— Если взять по социальным параметрам — болеют пенсионеры, имеющие маленький прожиточный минимум и плохое питание, но по большей части — молодые люди трудоспособного возраста, которые не работают. Это 40—50%. Болеют и обеспеченные, но в меньшей мере, к тому же, сами знают и лечатся. А так среди наших пациентов много наркоманов, алкоголиков; следует добавить ВИЧ-инфицированных, каждый второй из которых имеет туберкулез, а треть от этого количества умирает от туберкулеза в первый год. И, повторюсь, это преимущественно молодежь до 40 лет. При этом у нас до 45% выписываются из стационара за нарушение режима — злоупотребление алкоголем, самовольные отлучки. И они же плохо лечатся, являются носителями инфекции.
— Бывшие заключенные тоже, очевидно, относятся к группе риска?
— С ними большая проблема. Они там лечатся плохо, а потом выходят, как они это называют, на волю, и вместо того, чтобы в первую очередь идти к врачу, наслаждаются этой свободой. Встречи и выпивка — с опасностью для окружающих... А потом приходят в больницу, но мы не в состоянии эффективно помочь, потому что защитные ресурсы его организма исчерпаны, болезнь запущена.
— А заставить лечиться можно?
— Есть закон, предусматривающий принудительное лечение. Но практического механизма, как это сделать, на сегодняшний день нет. Все должно быть официально. Если делать своевольно, то это будет нарушение прав человека. Но ведь, с другой стороны, нет ответственности человека за то, что он заражает окружающих. То есть здесь такая коллизия: если лечить принудительно — нарушаются права больного, если же не лечить — нарушаются права окружающих. К тому же, палочка Коха привыкает к противотуберкулезным препаратам. Сейчас есть проблема резистентного туберкулеза. Бактерия становится нечувствительной к лекарствам, принимаемым больным.
— Почему?
— Это происходит, если больные — особенно те, кто нарушает режим — нерегулярно принимают лекарства. Должно быть контролируемое лечение в присутствии медицинского персонала. Раньше, в СССР, так и было. У нас же больные лежат месяцами — два—три месяца интенсивной фазы, а потом еще до пяти месяцев — в зависимости от того, какой процесс; и за это время им надоедает, они начинают уклоняться. Тем более уже в первые два месяца человек чувствует себя намного лучше, из-за чего избегает процедур: мол, зачем я буду травить организм препаратами, если я уже здоров? Но в легких остаются те изменения, воспалительные процессы, болезнь еще есть, и если больной нерегулярно принимает лекарства, палочка привыкает. А этих препаратов назначают как минимум четыре—пять. И когда инфицированный заражает других людей, то они уже болеют резистентным туберкулезом, из лечения сразу пару препаратов выпадает, поскольку возбудитель к ним нечувствителен. И мы же не можем сразу посмотреть, чувствительна ли бактерия к тому или иному препарату. Для этого нужно посеять палочки в специальную среду, где они растут 2— 2,5 месяца. Потом пересеваем уже в другую среду, содержащую препараты, и определяем, к какому из них чувствительна эта форма.
— Но хотя бы лекарств хватает?
— Да, противотуберкулезными препаратами мы обеспечены полностью благодаря государству. А вот на сопутствующие патологии, нуждающиеся в других препаратах, — не всегда есть деньги. Еще ведь нужно обеспечить защиту персонала — дезинфекционных средств, расходных материалов наподобие перчаток и шприцев требуется очень много. А на остальное финансов иногда не хватает.
— Кстати, насчет персонала...
— У нас обеспеченность врачами меньше половины — 46%. Со средним медперсоналом лучше — до 70%. И все равно медсестры справляются благодаря совместительству. У нас был период, когда в детском отделении при необходимых пяти — было три медсестры. Пытались откуда-то взять, переставить... но это временный выход.
— Почему же не идут на туберкулезную службу?
— Понимаете, в большинстве отраслей медицины люди имеют какую-то дополнительную прибыль. Во фтизиатрии и пульмонологии этого нет. Это же в основном пациенты неплатежеспособные. И болезнь очень долго лечится, и заработать что-то дополнительно невозможно, да и риск заболеть тоже большой. Были у нас заболевания медсестер... Мы имеем по закону отпуск 42 дня, бесплатное оздоровление в санаториях, 30% надбавки к окладу за вредные условия труда, однако зарплаты все равно низкие. Обещают повысить. Но для того, чтобы победить эпидемию, нужно поднять зарплату значительно, чтобы было кому работать, и чтобы за эту плату спросить с сотрудников — что они сделали для ликвидации эпидемии...
После разговора с Василием Петровичем идем к тем, кто страдает больше всего. Эпидемия, лечение — все же слова достаточно абстрактные. Болезнь, если только она не получена из-за преступного отношения к своему здоровью, — это несправедливость. А в отношении детей — это несправедливость по определению, несправедливость вдвойне. В прошлом году по области заболело 24 ребенка, в этом году — 25. Часто это недосмотр родителей, или вообще их отсутствие — сироты или сыновья и дочки алкоголиков и наркоманов также входят в группу риска. Но беда приходит уже и в благополучные семьи. Что хуже всего — растет количество совсем маленьких больных, которым год и меньше. Только в этом году четверо таких, фактически, младенцев попало в Боярку. Наш визит в детское отделение начинается со знакомства с одним из них, восьмимесячным Васей. Чудесный, золотой ребенок, с синдромом Дауна. Ко всему еще имеет врожденный порок сердца, уже оперировался кардиологами. Поступил очень тяжелым. Сейчас более-менее выходили, набирает вес.
Видимо, самая драматичная история — у восьмилетней Алины. В диспансере уже четвертый месяц. Перенесла туберкулез позвоночника — туберкулезный спондилит. Была трижды прооперирована. Необратимые изменения после оперативного вмешательства — нижние конечности практически парализованы. Положение усложняется еще врожденной аномалией почек, которая, к сожалению, прогрессирует; собственно, Алинка и попала в реанимацию с почечным кровотечением. Семья очень неблагополучная. Когда они с бабушкой, Екатериной Григорьевной, приехали в Боярку — у них ничего не было. Все что есть сейчас, — книги, игрушки, две инвалидных коляски — помощь от благотворителей. У Алины светлое умное лицо, она улыбается нам. Похоже, впервые в жизни она встретила человеческое отношение именно в больницах.
В соседней палате — три девушки-подростка из вполне благополучных семей — Марина, Аня, Маша, — живое свидетельство того, что туберкулез давно уже не является болезнью маргиналов, прямо по словам завотделения Ларисы Жовтяк: «деньги есть — здоровья нет». Как все подростки — непоседливые, скучают в однообразных больничных буднях, хотя Аню навещает ее парень.
Палата мальчиков — на десять кроватей. Детей сейчас мало — многих родня разобрала на Новый год. Обитатели — ребята разных возрастов, обычные сорванцы, как и их одногодки. На журналиста и фотографа смотрят с неподдельным любопытством — хоть какое-то событие. Собственно, все дети здесь — такие же, как и их здоровые товарищи, но вот эта обыкновенность в вынужденном больничном заключении угнетает больше всего — неизвестно за какие грехи вычеркнуты из жизни на несколько месяцев, а то и на больше.
Еще до начала нашей поездки казалось, что именно детское отделение произведет самое тяжелое впечатление. Но по-настоящему стало страшно, когда немного прошлись по территории, и нам показали на приличном расстоянии корпуса для больных открытыми формами туберкулеза. Дело даже не в том, что те здания, кажется, не ремонтировались со времен Второй мировой войны, а может и раньше. Просто такое ощущение, будто от ледяного сквозняка из бездны... И никакого другого сравнения, чем чумной барак, в голову не приходит. Эти подслеповатые темные окна, облезшие зеленые стены, допотопные кастрюли с обедом на повозке перед входом, медсестры в масках почти на все лицо — видны только глаза... Оттуда далеко не все выходят живыми, но умереть в человеческих условиях, в светлых и не переполненных палатах, на полах, которые не пучатся буграми, — даже такой привилегии у этих людей нет. Никаких привилегий и у тех, уже не очень молодых женщин, которые там, ежедневно подвергаясь смертельной опасности, ухаживают за больными — никаких привилегий и развлечений, кроме собственного бодрого настроения и помощи больным собственными вещами и продуктами.
Что им нужно? Чтобы к детям ходили учителя — потому что пропускают по несколько месяцев, скучают ужасно, а кое-кто даже никогда нормально и не учился. Чтобы баловали и детей, и взрослых фруктами. Чтобы дали наконец возможность закупать лекарства и продукты без идиотских тендеров. Чтобы спонсоры помогли с покупкой заграничного прибора «Бактек», который позволит диагностировать палочку Коха и испытывать ее на стойкость к лекарствам за семь—десять дней, а не за два месяца — экономия времени равна спасению жизней. Чтобы построили новые корпуса. Чтобы платили обреченным на бескорыстный энтузиазм врачам и медсестрам приличную зарплату.
Чтобы помнили о них, в конце концов.
P.S. Обращаемся к нашим читателям: детское отделение Киевского областного туберкулезного диспансера нуждается в мебели. И персонал, и дети были бы очень благодарны, если бы кто-то купил или подарил наконец детскому отделению приличную мебель — потому что те шкафчики для одежды, стулья, обеденный стол, которые там есть сейчас, для использования непригодны.
Редакция «Дня» желает пациентам и работникам диспансера в Новом году крепкого здоровья, достатка и счастья.
