Я родился в маленьком полтавском селе, в котором сейчас проживает едва каких-то полсотни человек. Более полувека назад мне было неполных 4 года, когда в августе 1965 года галичанин Богдан Горынь, которому в нынешнем феврале исполняется 80 лет, уже был осужден «за антисоветскую пропаганду» к трем годам мордовских концлагерей. Его брат Михаил, который отошел в вечность 13 января 2013, вспоминал: «... И в шестьдесят пятом году получили мы: я — 6 лет, мой брат Богдан — 3 года. И, таким образом, мы отправились в мордовскую республику. И в Мордовии там встретились с уникальной личностью — Михаилом Сорокой. Михаил Сорока — это был человек, который каким-то образом осознал. Мы установили контакт. Он рассказал о том, как он в тюрьмах сидел, его готовились убить и т. д., как он за границей был. Уникальная личность ...».
Я знал лично двух знаменитых братьев Горыней — Михаила и Богдана. Они, бывшие диссиденты, происходили из очень патриотической галицкой семьи. Их «... отец, Николай Горынь, не был первым в нашем роду, кто занимался политикой. Его отец, Михаил Горынь, в 1918 году, когда возникла Западно-Украинская Народная Республика, был председателем сельской управы. Его преследовали поляки и даже хотели посадить в тюрьму или в концлагерь, однако этого не произошло. Отец с молодых лет был участником националистического движения. Сначала — членом УВО, Украинской Военной Организации. Как только в 1929 году была создана ОУН — Организация Украинских Националистов, то отец в свои 24 года стал ее членом и районным проводником ОУН. В 1929 году отец женился на моей матери Стефании, из дома Грек. Она была дочерью богатого мужчины. Дед Данила накануне I Мировой войны уехал в США, там заработал немного денег, вернулся, купил земли около 40 моргов. Это где-то более 20 гектаров. Для нашей территории, это большой кусок земли, поэтому дед считался солидным богачом. Мама воспитывалась в семье, которая не была так политически заангажирована, как семья отца. Но тогда, после революции 1918 года, молодежь была настроена против Польши. Мама рассказывала, что дети, которым было по 8-10 лет, когда гнали мимо полицейского отделения скот, то пели:
«Породила жаба ляха, москаля — кобила, українця породила мати чорнобрива». А уже в 30-х годах — можете себе представить — отца поляки арестовали, а на второй день мы, ученики третьего класса, идем в школу и срываем портреты президента, премьер-министра и министра обороны и идем топить в реку! Мы, ученики третьего класса, топим тех польских выдающихся личностей ... Какой я хотел видеть Украину? Я взбирался на чердак, ложился на сено и мечтал, какая будет хорошая Украина. Но та Украина была тесно связана с нашей хозяйкой, и я думал, что если будет Украина, то у нас будут лучшие в селе лошади. Я очень любил лошадей. В 1941 году выслали в Сибирь моего деда и бабушку, и моего дядю (фамилия их было Грек). И деда Грека выслали в Сибирь, и жену деда Грека ... Они были отправлены в сорок втором году. Какая большая драма была, что в сорок втором году умер дед, умерла бабушка. Остался из вывезенных только один ребенок, который в Сибири был. Он все-таки выжил. Такой момент. Наша деятельность была тесно связана с тем, что из Греков был молодой Грек. Ему было 20 с лишним лет. И он стал председателем, так сказать, руководителем областной организации Украинской повстанческой армии. Дядя Грек — мы были им увлечены. И всегда, где была возможность, он со своим полком мог зайти к нам домой. Но в 1945 году дядя Грек был убит в тяжелом бою .... », — вспоминал позже светлой памяти Михаил Горынь.
СЕМЬЯ ГОРИНОВ, 1950 ГОД
Однако я знал Михаила и Богдана Горыней преимущественно как политических деятелей и бывших диссидентов, мать которых была двоюродной сестрой Николая Лебедя, который во времени Второй мировой войны был главным организатором противонацистского движения сопротивления, руководящим проводником ОУН-революционной и одним из создателей Украинской Главной Освободительной Рады, поэтому о Николае Лебеде и УГОР я в конце 1990-х годов уже издал несколько своих книг.
С творчеством же Богдана Горыня, как журналиста и искусствоведа, я ближе познакомился гораздо позже. Пожалуй, это произошло, когда в 2005 году вышла в свет его книга «Туга Віктора Цимбала», в которой он очень искусно и задокументированно осветил жизненный и творческий путь этого выдающегося художника, автора многочисленных произведений живописи, рекламной, книжной и станковой графики, создателя экслибрисов, карикатур и фельетонов, общественного, политического деятеля и мецената, — уроженца Приднепровья Виктора Цымбала, который почил в Нью-Йорке 28 апреля 1968 года. На фоне жизненного пути и многогранной творческой деятельности в контексте времени, на широком историческом и общекультурном фоне, галичанин Богдан Горынь ввел в этой книге в оборот большое количество незнакомых тогда мне имен украинских государственных и политических деятелей, художников и писателей, с которыми на чужбине был знаком художник-надднепрянец В. Цимбал, или тех, которые влияли на его гражданскую, политическую и художественную позиции либо же были причастны к его судьбе.
Из этой книги Богдана Горыня я узнал о непростой судьбе своего земляка скульптора и керамика Сергея Литвиненко, который родился в конце позапрошлого века неподалеку от Лохвицы, в Пырятине, а классическую гимназию окончил в соседних Лубнах в 1917 году, позже он воевал в армии УНР в ранге хорунжего, впоследствии учился в Краковской академии искусств у Константы Ляшки, увлекался французской модернистской скульптурой, в частности творчеством Огюста Рене Родена и Антуана Бурделя. Примечательно, что как раз из книги Богдана Горыня я узнал, что уроженец полтавского городка Пырятин Сергей Литвиненко является автором надгробного памятника Великому Каменяру Ивану Франко на Лычаковском кладбище, а также — других местных памятников Ивану Левинскому, Василию Пачевскому и Ивану Кивелюку, героям украинской Галицкой Армии в Рави-Русьской, украинским героям на кладбище в Яворове и т. п. Вспомнил Богдан Николаевич в своей книге о В. Цимбале и о выдающемся уроженце Лохвицы Михаиле Сергеевиче Дмитренко, — действительно непревзойденном украинском художнике-монументалисте сакрального искусства, графике и историке искусства, — который почил в Детройте в 1997 году и в честь которого возле центральной улицы нашего городка мною была открыта мемориальная табличка.
А среди творчества Виктора Цымбала, которое мне открыл Богдан Горынь, я нашел знаменитые масляные композиции мастера — «Три души», «Катаклизмы», «Год 1933» (Голод в Украине), графические портреты Тараса Шевченко, В. Липинского, Т. А.Эдисона, А.Тосканини, гетманыча Данилы Скоропадского, Богдана Хмельницкого, Ивана Мазепы и других.
... Богдан Горынь награжден за свою подвижническую работу орденами «За заслуги» III и II степеней, был членом редколлегий Самиздата журналов «Український вісник» и «Кафедра», выходивших в конце 1980-х годов, был главным редактором Самиздата ежемесячного бюллетеня «Львівські новини» стал автором многих статей по вопросам литературы, искусства, психологии творчества, истории, политики в различных периодических изданиях, а также книг «Крим не тільки зона відпочинку» (соавтор), «На пути в Европу», «На пути в Европу», «Опанас Заливаха. Вибір шляху», «У пошуках берега», «Любов і творчість Софії Караффи-Корбут».
Мне очень понравилось, что в своих воспоминаниях галичанин Богдан Горынь пишет о моем незабываемом земляке, уроженце лубенских Биевец Василии Симоненко: «... Еще задолго до знакомства с Василием Симоненко мне было известно это имя из газетных и журнальных публикаций, из книги «Тиша і грім», вышедшей в Киеве в 1962 году. Но должен признаться (пусть это будет для всех нас наукой), что наспех прочитанные стихи в периодике и в первом сборнике не дали мне ни чувства, ни представления о масштабности этой личности. Уже гораздо позже, когда я познакомился с поэтом лично, когда знал не только печатные, но и неизданные произведения, часто размышлял, почему именно такое название — «Тиша і грім» дал он своему первому сборнику. Несмотря на исключительную скромность, нешумность, которые сопровождали Симоненко в литературе, поэт осознавал взрывную силу своих замыслов и ждал эха тех взрывов в сердцах людей, в сознании народа.
Как свидетельствуют записи в дневнике, он не переоценивал свой талант, но в то же время понимал, что вносит свой неповторимый вклад в духовную культуру народа. Название первого сборника «Тиша і грім» в какой-то мере стало суммарным, определяющим и символическим для всего его творчества. Пришел я к такому выводу не сразу. И только личное знакомство раскрыло мне, какого небудничного человека, какого долгожданного поэта имеет Украина. Работая с 1962 года во Львовском музее украинского искусства, я часто бывал в Киеве. Это были музейные командировки и поездки, связанные с конференциями, семинарами, отчетом (как молодого критика) в Союзе писателей, подачей документов для поступления в аспирантуру и т. п. Во время каждой из таких поездок я заходил к Ивану Свитличному, который притягивал людей из разных концов Украины (да и не только Украины) неугасающим костром доброты и ума. В начале сентября 1963 года, зайдя утром к Свитличному сразу же по прибытии поезда «Львов-Киев», я застал у него Василия Симоненко. В тесной комнатке, часть которой была отгорожена шторой как спальня, у небольшого, зажатого в угол (из-за тесноты) стола произошло наше знакомство, первый обмен новостями и впечатлениями из литературной и художественной жизни. «Прочитай что-нибудь, Василий», — попросил Иван. «Да лучше включить магнитофон — все записано», — как-то приглушенно, с неподдельной скромностью, без малейшего желания похвастаться, ответил он. Или слушали Иван и Василий вместе со мной, или, возможно, вышли в соседнюю комнату, в которой была размещена библиотека — не знаю, я был в плену неизвестного мне мира образов, мыслей, чувств ... ».
Кем только не работал Богдан Горынь после возвращения из мордовских лагерей: и рабочим Отделпромстроя, и заведующим читального зала библиотеки Ходоровского сахарокомбината, и маляром ремонтно-строительных предприятий во Львове и реставратором в межобластной мастерской, а также кочегаром Львовской детской больницы, а еще он был одним из основателей Украинского Хельсинского Союза (УХС), председателем Львовской областной организации УХС, позднее — председателем Львовской областной организации Украинской республиканской партии (УРП), членом Провода и совета УРП, народным депутатом двух созывов, директором Института исследований диаспоры, членом Большого совета Руха, членом совета Общества украинского языка имени Тараса Шевченко ...
А с какой большой теплотой он вспоминает о своей женитьбе!
«... После всех мытарств, стабильность в мою жизнь внесли встречи с односельчанкой Оксаной Худяк, которую знал еще с детского сада, организованного моим отцом — председателем «Просвіти» и руководителем центра ОУН Николаем Горынем. С Оксаной время от времени виделся, когда она устроилась на работу во Львовскую детскую больницу и жила на окраине Львова в доме своего дяди (маминого брата) Максима Телишевского. Меня привлекали ее большие, немного тоскливые глаза, сдержанность в разговоре, неброская глубокая душевность. Когда думал об Оксане, перед внутренним взором вставали картины детства. В ноябре 1944 года на нашем дворе разместился гарнизон. В большом котле солдаты варили кашу. Масла было мало, носили с чердака школы спрятанные там отцом книги из домашней библиотеки и библиотеки общества «Просвіта» и бросали их в огонь вместо дров. Помню, как щемело мое детское сердце, когда в пламени корчились любимые детские книги. Их было немало — сгорели все ... ».
Так получилось, что спустя долгие годы о браке Богдана и Оксаны вспомнил как раз уроженец моей семейной Лохвицы, литератор Николай Петренко в своей книге воспоминаний «Лицарі пера і чарки» (2000). Мой земляк писал «... А Богдан Горынь устраивает свою жизнь основательно, надежно — женится! — Первый день свадьбы — это для родных. На следующий собирает нас, своих давних коллег, и никого больше. И вот мы за тесным столом, словно все хорошо знакомы друг с другом, доверенные и ответственные. Однако, как оказалось, в каждом коллективе найдется свой «доброжелатель», своя черная овца. Хотя сначала заметили незнакомцев перед дверью, почему-то пропал свет в подъезде, и то на несколько часов, что в то время было подозрительным. Через день или два звонки из обкома, из райкома — к председателю правления, к секретарю партбюро. Опять разбирают нас на партийных собраниях: меня, Романа Иваничука, Романа Лубкивского. Опять покаяние: мы же хотели втянуть его в здоровое общество, чтобы не замыкался в себе!.. Нет — вы поддерживаете своей благосклонностью вчерашнего преступника. Николай Ильницкий особенно переживал: он как раз должен был защищать докторскую, а с выговором не допустят к защите. Но обошлось, стукач не назвал его фамилии ... ».
... В последнее время я стал лауреатом многих общественных и церковных наград, а также премий, однако короткая собственноручная надпись на недавно подаренном мне нынешним юбиляром Богданом Горынем библиографическом указателе его трудов, которые публиковались на протяжении последних 55 лет, вышел в свет в киевском издательстве «Пульсари»: «Уважаемому Александру Панченко — неутомимому труженику на полях науки и общественной жизни на добрую память ... 10 ноября 2015, Киев», — является для меня особенно весомым и очень дорогим, потому что написал его действительно удивительный человек, которого я очень ценю.
Когда Богдан Горынь писал о нашем земляке-пырятинце выдающемся художнике Сергее Литвиненко: «…его творческое вдохновение, трудолюбие, неутомимость вызвали удивление ... Как человек был одарен особым очарованием, умел завоевывать себе друзей и сторонников, поэтому наслаждался в обществе большой симпатией ...». — Мне кажется, что эти трогательные слова можно безоговорочно отнести и к самому Богдану Николаевичу Горыню, который отмечает свои славные 80 лет!
