В конце февраля мнекак журналисту газеты«День» в составе делегации из Украины довелосьпобывать в Стокгольме.Поездка происходила поприглашению и благодарясодействию Шведскогоинститута в рамках подготовки экспозиции специального оборудованиядля детей с ограниченными возможностями «Правона радость. Выставка длядетей, которым судьбабросила вызов», котораяпройдет с 20 мая по 29 июня в Киевском центресовременного искусства(улица Сковороды, 2). Вобщей сложности мы провели в столице королевства Швеции четыре дня, насыщенных встречами, беседами, посещениями организаций, которые такили иначе помогают инвалидам. Крайне интересной получилась наша первая встреча — со шведским омбудсманом по защите прав детей ЛенойНИБЕРГ. Разговор с ней япредлагаю вниманию читателей.
— Честно сказать, название вашей должности для постсоветского уха звучит довольно необычно. Уточните, что это за работа?
— Я работаю поверенной при правительстве Швеции по делам защиты прав детей уже пять лет. У меня три главные задачи. Я представляю интересы детей и подростков, исходя из Конвенции о защите прав ребенка. Кроме того, наша задача — проследить и надавить на все три уровня администрации в Швеции — муниципальный, региональный и государственный, — чтобы все принципы конвенции были исполнены. И третья задача — оценка и анализ проделанного в стране. Большая часть нашей работы заключается в том, что мы встречаемся с детьми, выслушиваем их впечатления, пожелания. Сегодня, кстати, достоянием общественности стал отчет о состоянии школьного образования: мы провели интервью с 800 учащимися... Я и сама провела сегодня по телефону три интервью, но это — не самая главная часть моей работы, просто в те периоды, когда выходят наши отчеты, моя работа в значительной мере заключается в раздаче интервью. А так — мы собираем различные впечатления детей о ситуации в школьном образовании и на этом основании смотрим, что же еще нужно сделать. Мы — небольшой государственный орган, работаем по заданиям как парламента, так и правительства. Всего у нас 25 сотрудников, а наш общий годовой бюджет — 17 млн. крон. Наша деятельность определяется законодательством, и мы четко поставлены в рамки невмешательства в какие-то частные случаи. В целом, мы очень много составляем всевозможных циркуляров, постановлений.
— От кого исходит инициатива тех или иных исследований?
— Чаще всего мы получаем эти темы от самих детей. Для нас дети и подростки являются очень важным источником информации. Мы смотрим на то, что интересует детей, что они считают важным. С другой стороны, мы получаем и задания от правительства. У нас, конечно, две стороны: с одной — мы являемся отдельным органом, и в этом качестве можем быть совершенно независимы, на нас даже по закону не имеют права влиять правительство и парламент. А с другой — наша деятельность в том, чтобы чисто стратегически настаивать на том, чтобы все три уровня власти в Швеции исполняли все принципы Конвенции по защите прав ребенка, которую подписали все страны- члены ООН, кроме США. И конечно, вот в этой части правительство определяет, какие сведения хотело бы получить от нас. И поэтому каждые два года мы посылаем анкеты по интересующим нас вопросам в муниципальные и национальные органы, и это — огромная работа, занимающая очень много времени.
— А как вы добиваетесь исполнения ваших рекомендаций?
— Работаем по методу кнута и пряника. Очень большая часть рабочего времени уходит на составление отчетов, с помощью которых мы пытаемся воздействовать на создателей законов. Иными словами, оказываем давление на тех, кто создает новые законы и принимает политические решения...
— Но ведь власть — это, в некотором роде, ваши работодатели, очевидно, вы обязаны выполнять их поручения в первую очередь?
— Конечно, мы работаем над их заданиями. Но часто у нас в центре внимания вопросы, касающиеся очень небольших групп детей, которые мы считаем не менее важными, — например, сексуальные посягательства и насилие по отношению к несовершеннолетним. То есть мы занимаемся проблемами, касающимися и всех детей в Швеции, и небольших, незащищенных групп. Есть еще и постоянная работа по положению дел в школьном образовании, и несколько других очень важных моментов.
— Каких именно?
— Это вопросы травли в школьной обстановке, вопросы насилия, стресса у учеников и, кроме того, спорные ситуации об опекунстве после разводов. Раньше мы обращали внимание только на конфликты вокруг опекунства, нам это казалось самым тяжелым. Но на сегодняшний день мы все больше внимания обращаем на неблагополучные ситуации в семьях, где очень много ссор, конфликтов, от которых дети очень страдают. И все больше поступает жалоб от детей во всевозможные организации по поводу неблагополучной ситуации в семье...
— А на сколько вообще высок уровень насилия в семьях по отношению к детям, и как вы можете с этим бороться, если не имеете права вмешиваться в частные случаи?
— Нет, мы, конечно, обращаем внимание на частные случаи, и в них мы пытаемся увидеть какую- то закономерность. В этом смысле частные случаи для нас также важны. Административное устройство Швеции позволяет обжаловать любое решение какого-либо органа власти в вышестоящем органе. Поэтому мы помогаем людям понять, в какую инстанцию подать обжалование или первую жалобу. Кроме того, иногда некоторые случаи наводят на идею рассматривать всю проблему целиком. К сожалению, свежих цифр по случаям насилия у нас нет. Последние статистические исследования проводились в 2000 году. И тогда пришли к выводу, что восемь процентов детей подвергаются насилию. В 2003 м мысамостоятельно провели исследование по вопросу восприятия детьми своей ситуации, и что они сами считают тяжелым. Оказалось, 20% детей опасаются возникновения насилия в семейной обстановке. Но, с другой стороны, в семье есть разные члены, и поэтому, вероятно, во многих случаях речь идет об опасениях насчет каких-то действий со стороны старших братьев и сестер... Мы сейчас требуем общенационального исследования ситуации с насилием в семьях. Но могу сказать, что за последние годы количество заявлений в полицию по поводу насилия в семье выросло вчетверо. Однако нельзя точно сказать, выросло ли в данном случае желание жаловаться в полицию или же само количество инцидентов.
— Каковы по-вашему основные причины насилия в семье?
— Причины, так сказать, классические. Это — конфликты между родителями, между родителями и детьми, стрессы, злоупотребление алкоголем и наркотиками...
— Каким образом дети узнают о том, куда можно обратиться?
— Мы сами информативной работы не проводим, поскольку, как я уже сказала, в частную жизнь не вмешиваемся, но тесно сотрудничаем с организацией БРИС — название расшифровывается примерно как «Права ребенка в обществе». Они как раз занимаются информированием. У нас есть информация в интернете, мы выпускаем специальные брошюры, которые распространяем в тех местах, где находятся дети. Дети звонят нам, многие присылают электронную почту.
— Как вам, наверно, известно, наша делегация пребывает в Швеции в связи с подготовкой проекта, направленного на защиту прав детей с ограниченными возможностями. Работаете ли вы в этом направлении?
— Для нас все дети в первую очередь — дети, а потом уже носители других качеств. Но мы занимаемся и детьми-инвалидами. Во всех наших исследованиях мы всегда исходим из анализа пола ребенка, возраста, наличия физических или умственных отклонений и национальности; несколько таких исследований мы провели для детей как с физическими, так и со скрытыми отклонениями. И пришли к выводу, что уже во многих случаях является проблемной ситуацией для здорового ребенка, то усложняется для ребенка-инвалида. Так что во всех наших отчетах мы ставим вопрос также о положении детей-инвалидов. Например, о доступности помещений для таких детей. Кроме того, мы совместно с одной из организаций, защищающей права инвалидов в Швеции, делаем проект по расширению возможностей таких детей в проведении свободного времени. Также мы постоянно находимся в тесном контакте с другими поверенными при шведском правительстве — по делам инвалидов и по делам равноправия между полами. Мы посылаем анкеты в органы муниципальной власти, интересуясь именно положением инвалидов.
— И как, все благополучно?
— Мы беседовали с людьми из советов по делам инвалидов год назад, и создалось впечатление, что члены этих советов считали, что инвалидами становятся, очевидно, после выхода на пенсию. Все их мероприятия были направлены на пожилых инвалидов, совсем не на детей. И во многих советах началась дискуссия о том, как нужно рассматривать эту проблему. Но, повторюсь, мы всегда исходим из того, что ребенок в первую очередь является ребенком, и уже во вторую очередь рассматриваем другие вопросы. И, естественно, дети никогда не могут быть подвергнуты дискриминации.
— Вы упомянули насчет доступности помещений. Это, на самом деле, очень важно — чтобы ребенок с ограничениями мог свободно попасть в любое здание, зайти в кафе, клуб... Как с этим обстоят дела в Стокгольме?
— Какие-то особые инспекции мы не проводили, это, скорее, к омбудсману по делам инвалидов, к Центру по организации доступности помещений для инвалидов, который стал недавно отдельным органом. Конечно, вопрос принципиальный. И наше задание — настоять на том, чтобы учитывали также интересы детей с ограничениями. Сейчас, кстати, принят новый закон, думаю, такого в Украине нет, — о том, что все, что строится — как офисы, так и жилье, — можно перестраивать для проживания инвалидов.
— У нас были и законы, и указы... Но очень трудно отследить их выполнение уже на стадии проектирования домов.
— Наш офис приспособлен для нужд инвалидов, и почти все государственные учреждения также должны быть перестроены. Но вот частные заведения — клубы, кафе — далеко не всегда соответствуют этим требованиям, также не перестроены очень многие старинные дома. Но у нас есть и проблемы с детьми со скрытой инвалидностью. Они выглядят совершенно как обычные дети, нет проблем с доступностью — но их не принимают в группы. Дети с некоторой долей умственного отставания, с психическими отклонениями не всегда могут войти в детскую группу, чувствуют себя изолированными и одинокими. И, кроме того, надо сказать, сейчас ситуация на рынке труда ужесточилась, в том числе и для людей с ограниченными возможностями. Мы занимаемся этим вопросом, потому что в нашей сфере — дети до 18 лет, которые не работают. Не так уж весело думать о том, что им как взрослым невозможно будет получить работу.
— В нашей стране семьи зачастую отказываются от ребенка- инвалида, отдают его в интернат. Есть ли такая система у вас?
— У нас такого нет, за исключением очень сложных случаев, когда ребенок в таком состоянии, что ему нужна помощь круглосуточно. Практически все дети-инвалиды живут в домашних условиях, и они, так же как и все обычные дети, имеют право находиться в детсадах, школах, в группах продленного дня, если их родители освобождены от них днем и могут работать. Но интернатов у нас нет.
— Горький опыт проживания на территории бывшего СССР свидетельствует, что даже для самых благих начинаний есть практически непреодолимое препятствие — чиновники. Как вы взаимодействуете с бюрократами? Приходится ли преодолевать их сопротивление?
— Этот вопрос, конечно, не такой легкий... Но интерес к проблемам, касающимся детства и юношества в Швеции, очень велик. Так что, говоря спонтанно, мне легко влиять на бюрократию. Но нужно сказать, что интересы детей иногда противоречат интересам других слабых групп, и поскольку все упирается в экономические вопросы, то часто приходится выбирать, куда направить средства. Во всяком случае, среди всех взрослых жителей Швеции распространено мнение, что проблемы взрослых гораздо важнее. У нас тоже есть неблагополучное наследие прошлых времен; может, оно и не похоже на советское, но это — наследие очень авторитарного отношения взрослых к детям. Еще даже мое поколение выросло в условиях, когда можно было сказать, что воля взрослого сидит в розгах. И это отношение, конечно, кардинально должно измениться, и взрослые должны понять, что дети — самостоятельные личности, которые могут решать за себя. Ну что касается самого понятия «розги», то мы очень серьезно относимся к вопросу о недопустимости физического наказания.
— А у вас есть дети?
— Трое. К сожалению, все одного пола — три мальчика.
— И кем вам с ними больше приходится быть? Омбудсманом или мамой? Или эти роли совпадают?
— В общем, я гораздо дольше была мамой в своей жизни чем поверенным... Поэтому я и сейчас дома больше мама. Я так отношусь к воспитанию: дети должны участвовать в принятии решений, но сами они не должны решать. Например, все переговоры, ведущиеся дома по поводу позднего часа возвращения домой, — для меня очень тяжелы. Так что каких-то особых конфликтов, которые бы исходили из моей профессиональной роли поверенной, не было. Я думаю, все наши конфликты точно такие же, как у всех других родителей и детей такого возраста...
