Предыдущую часть читайте — «День» №103-104
После колебаний Шелест попросил Ступака изложить все письменно. Тот поколебался, но к утру письмо все-таки принес. Шелест позвонил в Москву Николаю Подгорному и сказал, что хочет доложить лично Брежневу. Подгорный ответил: «Смотри сам, как поступить, но имей в виду: тебя могут неправильно понять».
Не очень опытному в дворцовых интригах Шелесту снова пришлось делать нелегкий выбор. Информацией с ним поделился чекист. А вдруг он первым сообщит об услышанном своему руководству, а потом окажется: Первый секретарь ЦК КПУ был проинформирован и промолчал? Разумнее, то есть безопаснее, позвонить. После разговора по телефону Брежнев настолько встревожился, что послал за Шелестом самолет в Киев, чего раньше никогда не бывало. «Расчетливый» Подгорный уже проинформировал Генсека. Передавая Брежневу письмо Ступака, лидер Компартии Украины имел целью сделать «как лучше», но следствие было — «как всегда».
Слушая Шелеста, Генсек очень переживал, выглядел даже растерянным. Затем вполне по-деловому поинтересовался, знает ли еще кто-то о письме. Знал только Подгорный. «Я, — напишет потом Шелест, — не раз сомневался в целесообразности своего поступка: что сообщил и передал письмо Брежневу. Вскоре мой честный, добрый «жест» начал в какой-то степени проявляться. Постепенно началось отчуждение и охлаждение отношений, и оно становилось все более ощутимым».
Знал бы Шелест, с кем разговаривает. Например, Брежнев (которого его телохранитель-чекист Медведев называет в воспоминаниях «добрым человеком») предлагал председателю КГБ СССР Семичастному физически устранить Хрущева (устроить аварию самолета, автокатастрофу, отравление или арест). При этом Леонид Ильич блестяще играл испуганного, подавленного человека. Помните: зло порой таки может выглядеть беспомощным и даже вызвать сочувствие...
Правда, сам Владимир Семичастный — тот еще «перец». Когда в определенный момент подготовки свержения Хрущева Брежнев начал колебаться, он шантажировал будущего генсека. Аргумент был простой и действенный: если Хрущев узнает о заговоре против него, прежде всего он отдаст приказ председателю КГБ арестовать Брежнева как члена «антипартийной группы». «И я, Леонид Ильич, — добавил Семичастный, — буду вынужден это сделать».
К слову, Семичастный считал, что с ним и с другими «комсомольцами» (так называли руководящих деятелей, которых вокруг себя собирал Шелепин и которые хорошо понимали истинную «цену» нового лидера КПСС) «злую шутку» сыграл именно Шелест, сообщив в 1966-м Брежневу о письме Ступака: «Все это сеяло сомнения и подозрения, и Брежнев «клюнул» на живца, начал нас опасаться. Вот тогда и начались все эти кадровые рокировки с целью укрепления своей власти».
УСТАНОВЛЕННЫЙ НА ОСТРОВЕ ХОРТИЦА ПАМЯТНЫЙ КАМЕНЬ, НА КОТОРОМ ЕСТЬ ИМЯ ПЕТРА ШЕЛЕСТА. 2011 ГОД. ФОТО ЮРИЯ ШАПОВАЛА
Это правда. Не сразу, с годами, но постепенно и последовательно Брежнев отодвигал от властных рычагов тех, кто его привел к власти, но видел его «минусы» и мог быть потенциальным конкурентом или создавать политическую опасность для него. Генсек применил беспроигрышный прием, который его иронические номенклатурщики на русском языке обозначали как «посол вон» (укр. — «посол геть»).
Близкий к Шелепину и Семичастному Николай Егорычев, возглавлявший Московский городской партийный комитет, поехал послом в Данию. Дмитрия Полянского сделали послом в Японии, а затем (до пенсии) он возглавлял Посольство СССР в Норвегии. А вот такими были назначения других членов группы «комсомольцев»: Николай Месяцев (в 1964-1970 годах глава «Министерства телеправды», то есть Гостелерадио СССР) был направлен послом в Австралию, Сергей Романовский (в 1965-1968 годах председатель Комитета по культурным связям с зарубежными странами при Совете Министров СССР, а раньше был на комсомольской работе) начал выполнять миссию посла в Норвегии, Дмитрий Горюнов (в 1960-1967 годах Генеральный директор ТАСС при Совете Министров СССР, также комсомольский номенклатурщик) стал послом в Кении, а затем в Марокко.
Этому распылению «комсомольцев» по миру предшествовало перемещение двух искренних друзей — Александра Шелепина и Владимира Семичастного. Именно их — и не без основания — Брежнев считал ядром возможного мятежа против себя. В 1965 году Шелепина (который, напомню, в 1958-1961 годах был председателем КГБ СССР и награждал убийц Льва Троцкого и Степана Бандеры) убрали с должности председателя Комитета партийно-государственного контроля при ЦК КПСС и Совета Министров СССР, а также с должности заместителя Председателя правительства. В 1967-м отправили руководить профсоюзами СССР, освободив в сентябре того же года от обязанностей секретаря ЦК КПСС (хотя до апреля 1975-го он находился в составе Политбюро).
Семичастного, который не был членом Политбюро, в 1967-м уволили с должности Председателя всесоюзного КГБ. Он поехал в Киев в качестве первого заместителя (до 1971 года) Председателя Совета Министров СССР, а затем — до 1981 года — был одним из заместителей.
Поехал Семичастный в Украину не случайно, ведь здесь начиналась его карьера. Его отнесли к украинцам. Но вот как он сам относился к своему украинству: «В моем паспорте в графе «национальность» записано: «украинец». Паспортист, который выдал мне документ, думал, наверное, так: поскольку парень родился и живет в Украине, учился в украинской школе, говорит и читает по-украински, то он — украинец... Так я стал единственным украинцем в нашей многодетной российской семье. Моя мать и мой отец — уроженцы Тульской губернии, из крестьян. Они поженились молодыми и вскоре после свадьбы поехали на юг России на заработки». Почему-то Семичастный считал нужным в самом начале воспоминаний подчеркнуть свою неукраинскость...
Наоборот поступал деятель, который также попал под прицел «дорогого Леонида Ильича». Речь идет о Петре Шелесте. Мне довелось неоднократно писать о нем, готовить к печати два издания его дневниковых записей, а потому я познакомился с «кланом Шелестов» — с сыновьями Борисом Петровичем (старший сын) и Виталием Петровичем, а также с внуком Петром Борисовичем. Сыновей, вынужденных после опалы Шелеста жить в Москве, уже нет на этом свете, а с внуком мы, к счастью, время от времени общаемся до сих пор. Сквозной темой наших многолетних разговоров стали преимущественно две темы — «национализм» и «местничество» Петра Шелеста.
«Наш род, — рассказывал Виталий Петрович, — берет начало в Запорожской Сечи, в летописях появляется наша фамилия, о запорожцах ему (П. Шелесту. — Ю.Ш.) рассказывал его отец, мой дед Ефим Дмитриевич, Георгиевский кавалер. Он с большим уважением относился к этому этапу украинской истории. Я бы даже сказал так: Запорожская Сечь была для него идеалом общественного строя. Отречься от этого он не мог... Если называть националистом человека, который любит свою страну, чувствует корни, интересы своей страны ставит впереди интересов любых других стран, в том числе дружеских, то в этом плане он был националистом. Если говорить о государственной независимости Украины, то она для него была неприемлемой. Политическим украинским националистом он не был».
С «национализмом» Шелеста разобрались. Теперь — о «местничестве», в котором его также обвинят. Здесь нам поможет историк Иван Лысяк-Рудницкий, который в 1963 году (именно тогда, когда Шелест стал во главе Компартии Украины) написал статью «Украина в эволюции советской системы». Автор касался проблемы так называемого местничества, о которой тогда часто писали в советской прессе. Самым популярным было предостережение, что нельзя отдавать предпочтение местным интересам над интересами общегосударственными. Лысяк-Рудницкий утверждал о том, что местнические уклоны сами по себе не должны носить характер политической оппозиции. Это, скорее, стремление бюрократических групп, объединенных на территориальной основе, к (по возможности) бесконтрольному хозяйствованию в своих «удельных княжествах». Такие тенденции могут проявляться в самой России, например, в Сибири или на Дальнем Востоке.
Однако союзным республикам Иван Лысяк-Рудницкий же «давал» шанс: здесь местничество может принимать политическую окраску, будет сливаться с центробежными стремлениями нероссийских наций. «Мы, — писал Лысяк-Рудницкий, — были бы очень наивными, если бы в современной украинской советской бюрократии хотели видеть затаенных «мазепинцев» или хотя бы даже коммунистических «национал-уклонистов» в стиле 1920-х годов. Эти люди — воспитанники сталинской школы, в ней они потерпели долгую и обстоятельную дрессировку и подавление морального инстинкта и способности к независимому политическому мышлению. Мы не ошибемся, если этих людей будем считать прежде всего безоглядными карьеристами, а в лучшем случае — хорошими администраторами и хозяйственниками... Однако скопление краевых экономических интересов в одно организованное сообщество будет способствовать углублению «территориального патриотизма» среди слоя, управляющего Украинской ССР».
Среди историков и политологов утвердилась точка зрения, что Петр Шелест до некоторой степени «местничеством» занимался, то есть способствовал некоторым хозяйственным реформам с целью большей автономизации Украины. Более того, часто говорится о том, что он формировал «контролируемый украинский автономизм», поддерживал ограниченную «украинизацию». Бесспорно, шелестовская политическая линия базировалась на своеобразной двойной лояльности — общесоюзной и республиканской, постоянном маневрировании между двумя политическими дискурсами: централизаторским и антицентрализаторским. Шелест упорно посылал в центральные московские инстанции письма, в которых требовал поддержки конституционных прав Украины как суверенной республики в рамках СССР, критиковал центральные управленческие (хозяйственные) структуры, не уставал указывать на нерациональность или экономическую эгоистичность их действий, вносил предложения. К слову, многие документы они подписали вместе с Владимиром Щербицким, которого Брежнев сделал главным конкурентом Шелеста, а с мая 1972 года — его преемником.
Несомненно, поставленный оживлением украинского культурно-национального движения начала и середины 1960-х годов в сложные условия, Шелест вынужден был лавировать, компенсируя (по давней украинской политической традиции) свой ограниченный «автономизм» (или же «местничество») политическим рвением. Шелест был искренним «антизападников», подтверждением чего, в частности, было его активное участие в организации вторжения СССР и стран Варшавского пакта в Чехословакию в августе 1968 года.
Однако не забывайте и другое: даже после того, как в политической жизни воцарился «неосталинизм», идеологический диктат, преследования любого инакомыслия, в Украине Шелест не давал разгуляться страстям. Возможно, поэтому даже те, кто оказался в заключении, как-то иначе, не так, как Щербицкого, вспоминают Шелеста. Например, киевский журналист-нонконформист Валерий Марченко, который жизнью заплатил за сказанную им правду о режиме «развитого социализма», констатировал: «Творческая атмосфера в Киеве при Шелесте была немного свободнее...» Политический заключенный Михаил Хейфец отмечал, что Шелест сделал идеологическую ставку на «национальную самобытность», и поэтому «украинцы в зонах вспоминали его без злобы».
Наверное, Шелеста и можно назвать едва ли не единственным из украинских членов Президиума / Политбюро, который не просто имел собственную позицию о необходимости соблюдения прав УССР, а решался эту позицию декларировать и отстаивать. Он мог брать на себя ответственность и не боялся этого. Вместе с тем, как показывают его записи, несмотря на его решимость, требовательность и даже порой жесткость, Шелест терялся перед проявлениями политического интриганства, перед закулисными политическими комбинациями (в первую очередь со стороны Владимира Щербицкого, с которым они порой спорили на заседаниях Политбюро).
Владимир Семичастный, которому можно в данном случае доверять (все-таки бывший председатель КГБ СССР!), подчеркивал: «С приходом Щербицкого всех этих национальных (кто-то их называет националистическими) проявлений меньше не стало. Но не собирали, их не аккумулировали, не подводили под конкретную фигуру. А при Шелесте все шло целенаправленно против него. Федорчук собирал все факты национальных и националистических проявлений по крупицам, и все это направлялось против Шелеста, и только против него».
Продолжение следует
