Когда о Тарасе Шевченко говорят — «пророк», в основном речь идет об определенных общеабстрактных признаках пророчествования. По такой же схеме называют Кобзаря мифотворцем и даже шаманом (например, «Шевченко-шаман, Шевченко-пророк (в ветхозаветном смысле), Шевченко-«кобзарь»...» — А. Окара. Прогулки с Шевченко. «Независимая газета», 13.08.1998). Схема достаточно примитивная и поверхностная: известно, что Кобзаревыми устами провещали высшие силы, но ведь не в процессе камлания! Бесспорно, что Шевченко создал миф, но мифотворчество вообще присуще творчеству великих мастеров словесности.
Пророк — определение вполне конкретное; пророков (в отличие от шаманов) можно назвать и посчитать. И если мы, называя Шевченко пророком, не просто жонглируем формальными дефинициями или красивыми метафорами, а даем заявку на причисление нашего Кобзаря к сонму пророков (народных и человечества), следует отметить конкретные составляющие такого сравнения. То есть провести компаративный анализ жизни и творчества Кобзаря.
Предположим, Шевченко является пророком «в ветхозаветном понимании». Кого же из многочисленного сообщества библейских пророков — «пишущих», «непишущих», «больших», «малых» — выбрать для сравнения? В небольшом труде с примечательным названием «Шевченко-пророк» Омелян Прицак, соглашаясь с Василием Щуратом (и отрицая отрицание Иваном Франко щуратового сравнения), указывает на Иеремию. В пятой главе Иеремиевого плача, указывает О. Прицак, «подана трагическая ситуация евреев, которые за грехи отцов попали под высокомерных чужестранцев. Князья их повешены, старшины не имеют признания, молодые забраны на принудительные работы, а избранные поэты-пророки замолчали. Очевидно, ситуация ассирийской неволи евреев теперь повторилась на Украине с украинцами- казаками после ликвидации Гетманщины. Только слово поэта-пророка может спасти его народ... вдохновить на освободительное действие».
Собственно говоря, каждый библейский пророк выступал в роли вдохновенного проповедника — с объявлением, которое должно было разбудить онемевший народ израильский, вдохновить его на освободительное действие. Вот, скажем, страстные, вдохновенные слова Исайи: «Восстань, восстань, облекись в силу твою, Сион! Облекись в одежды величия твоего, Иерусалим, город святый! Отряси с себя прах; встань, пленный Иерусалим! сними цепи с шеи твоей, пленная дочь Сиона!» (Ис. 52:1 2). «Восстань, светись,Иерусалим, ибо пришел свет твой, и слава Господня взошла над тобою» (Ис. 60:1). На мой взгляд, на освободительные действия такие слова вдохновляют куда как сильнее, нежели причитания Иеремии.
Действительно пророческие признаки мы найдем, если пророчествование будем понимать, во-первых, как творческие действия человека, которого Бог избрал для святой и беспрецедентной по итогам работы, а не простым орудием, медиатором (наподобие всяческих «блаженных», «юродивых» и даже «бесноватых»), и, во-вторых, — не «в ветхозаветном понимании», а шире. Таким образом перед нами предстает величественная фигура создателя ислама, «печати пророков» — Пророка Мухаммеда (да благословит его Аллах!)
Я понимаю, что глубокое уважение правоверных к своему Пророку может не произвести впечатление на иноверцев и не обязательно будет служить доказательством его величественной исключительности. Но послушаем постороннего исследователя — научного атеиста: «Ислам, пророческая деятельность Мухаммада были частным и закономерным проявлением общих процессов (это утверждение является сакральной жертвой на алтарь науки. — Е.З. ). Однако в идейном и политическом плане МУХАММЕД БЫЛ ЛИЧНОСТЬЮ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОЙ и это стало причиной того, что провинциальное хиджазское движение с идеологией, близкой иудо-христианским сектам, приобрело оригинальные черты, духовную и политическую мощь, сделавшую рождение ислама одним из важнейших исторических событий» (М. Пиотровский). С этой во всех отношениях выдающейся личностью мы и будем сравнивать нашего пророка.
МУХАММЕД
В 570 году от Рождества Христова, в семье Абдаллаха из клана Хашим племени Курейш в небольшой Мекке, затерянной среди песков и гор Аравии, родился мальчик. Никаких чудес, никакого благовествования или предтечи; сорок лет достойной, но вполне обычной для своего времени и своего народа жизни. И вдруг — преображение. Внутреннее, духовное, без свидетелей, просиявшего лица и побелевших одеяний. Он пророк и посланец Бога! Только на этой убежденности, причем со скоростью до сих пор не виданной (в десятки раз, по оценке В. Соловьева, быстрее христианства), им было возведено величественное здание третьей, на сегодняшний день последней мировой религии — ислама.
Четырнадцать веков Мухаммед остается «печатью» великих пророков единого Бога, и все говорит о том, что этот почетный титул Господь решил сохранить за ним вовеки. Последний у ряду всемирно признанных классиков монотеизма начал свою проповедь, когда учение его предшественника, испытанное на прочность десятками разнообразных ересей, вот уже три века как утвердилось в качестве государственной религии империи ромеев. В разбросанных по аравийской пустыне оазисах другие соседи арабов свято почитали законы Моисея, в незапамятные времена вырезанные на каменных скрижалях великим Яхве. Что же нового об едином, вечном, вездесущем и всемогущем Боге мог рассказать людям Мухаммед ибн Абдаллах? Давайте разберемся.
Мухаммед именует своего Господа «Рахман» — Милосердный. Перед каждой из ста четырнадцати сур Корана (кроме девятой) Пророк дает басмалу — «Во имя Аллаха милостивого, милосердного», и правоверный мусульманин не начнет ни одного дела, не помянув милосердие и милость Господню. В отличие от ветхозаветного божества — жестокого, ревнивого, коварного, мстительного Яхве, с его придирчивыми распоряжениями и мелочной опекой над избранным им народом, Аллах воистину велик милостью своей. «Мы не возлагаем на душу ничего, кроме возможного для нее» (6:153). Гармонией и мудростью определяется место человека в этом мире. Даже в вопросах культа, где якобы следует дистанцироваться от природного и быть ближе к вышнему, Аллах толерантен и либерален. Не можешь простаивать ночь в молитве, помолись позже; нет воды для обмывания, очистись сухим песком; не можешь выдержать пост — накорми бедняка; нет возможности осуществить хадж — за тебя его осуществит другой. «Аллах хочет облегчить вам; ведь создан человек слабым» (4:32) (впрочем, кстати, и «козни сатаны слабы!» — 4:78). Властителю миров чужд фанатизм тех, кто готов погибнуть ради соблюдения буквы религиозного закона. Бессмысленные муки за веру (вспомните ужасную смерть иудейской семьи от рук селевкидских палачей за отказ есть свиное мясо), которые очевидным образом тешат самолюбие Яхве, смущают взор Милосердного. Мерзость, конечно, употреблять в пищу мясо нечистого животного, однако кто «вынужден, не будучи нечестивцем и преступником, — нет греха в том: ведь Аллах прощающ, милосерд!» (2:168).
Божья милость заключается, между прочим, еще и в том, что в 610 году после Рождества Христового «оказал Аллах милость верующим, когда воздвиг среди них посланника из них самих; он читает им Его знамения, очищает их и учит их писанию и мудрости, хотя они и были раньше в явном заблуждении» (3:158).
Курайшиты отреагировали на эту ошеломляющую новость более чем прохладно. Ссылки на писания и пророчества, которые безотказно действуют в атмосфере религиозности, здесь, в здоровой языческой атмосфере научности, вызывают только насмешки. «И сказали они: «Сказки первых! Он приказал записать их для себя, а читаются они ему утром и вечером«» (25:6). «И когда читаются им Наши знамения, они говорят: «Мы уже слышали. Если бы мы желали, мы сказали бы то же самое. Это — только истории первых!» (8:31). Вызывающе насмехаясь над достоинством «печати пророков» (демонстрируя при этом знание Писания), язычники спрашивали: «Почему не дарено ему того же, что и Мусе?» (28:48), «пусть же он придет к нам со знамением, как посылались первые!» (21:5).
Насмешливая фантазия самоуверенных до нахальства мекканцев не знала границ. «И сказали они: «Не поверим мы тебе, пока ты не изведешь нам из земли источника, или будет у тебя сад с пальмами и виноградом, и ты проведешь между ними каналы, или спустишь на нас небо, как говоришь, кусками... или будет у тебя дом из золотых украшений, или ты поднимешься на небо» (17:92-95). Особенно наглые умники требовали предъявить суду здравого смысла самого Бога как свидетеля: не поверим, мол, пока не «придешь с Аллахом и ангелами пред нами» (17:94).
Народ требовал чудес. Вообще-то это нормально. Иисус говорил: «Как знамен тех и чуда не увидите, — не уверуете!» (Иоан. 4:48) и потому сотворил чудес столько, что «если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг» (Иоан. 21:25). У Мухаммеда чудес не было; было только Слово. Но Слово то было от Бога. «Знамения только у Аллаха, — отвечал (как ему советовал Всевышний) Пророк на выпады вооруженных знанием безбожников, — и я ведь только ясный увещеватель» (29:49). «Скажи: — поддерживал Творец своего избранника, — «Хвала Господу моему! Разве я только не человек — посланник?» (17:95).
В течение всего служения своему Господу — и когда насмешками и угрозами гоним он был со своей родины, и когда, находясь на вершине славы и могущества, видел, как «люди входят в религию Аллаха толпами» (110:2), — Мухаммед не переставал повторять, что он только человек, в отношении к Всевышнему такой, как и остальные, а потому наделен способностью творить чудо не более чем другие. К тому же Мухаммед был убежден, что никакие чудеса и знамения, поражающие воображение религиозного человека, не убедят тех, кто сбился с пути истины. «И сказал посланник: «О Господи, ведь мой народ принял этот Коран за бред!,» (25:32). И констатировал Аллах: «Ты поражен, а они издеваются, и когда им напомнишь, не вспоминают» (37:12-13). Констатацией факта дело и ограничилось. «Чудить» или греметь с небес, дабы помочь своему посланнику, Всевышний не стал.
Был ли потоп вселенским, расступилось ли Красное море перед Моисеем, остановил ли Исус Навин солнце над Гаваоном, на самом ли деле вышел из могилы Лазарь и воскрес ли Христос, эти и подобные им вопросы не кажутся настолько уж существенными новому поколению рационалистов (хотя поиск причин, которые могут объяснить возникновение соответствующих библейских сказаний, представляет определенный интерес — недавно, например, в статье «Моделирование гидродинамической ситуации исхода» русские математики Н. Вольцингер и А. Андросов вполне рационально объяснили переход израильтян через море). Подвергать сомнению факты Священной истории выглядит ныне как mauvais ton. Поэтому исходя из этой новейшей логики, следует признать становление иудейского монотеизма и христианства полностью естественным и необходимым и, учитывая всю совокупность исторических условий, составленных пророчеств и сотворенных чудес, вполне поддающимся рациональному объяснению.
Совсем не то с мусульманством. Основатель ислама пришел, когда его никто не ждал. За его спиной не было великих пророчеств, а в руках — каких-нибудь чудес. Он пришел только с истиной на устах, но люди возненавидели его истину.
А когда он ушел, часы Истории уже отсчитывали второе десятилетие новой цивилизации и новой эры человечества, которая стала впоследствии «своей» для сотен миллионов людей.
Рационального объяснения этому нет. Это и есть чудо, единственное чудо, которое сотворил Мухаммед ибн Абдаллах, посланец Бога и Его Пророк.
ШЕВЧЕНКО
Русский философ Николай Ульянов, автор книги «Происхождение украинского сепаратизма», объяснял пророческое призвание нашего национального Поэта так: «Многие до и после Шевченко писали по-украински, часто лучше его, но только он признан «пророком». Причина: он первый воспел казачьи времена, как национальные. Волшебные времена Палиев, Гамалиев, Сагайдачных владеют его душой и воображением. Истинная поэзия Шевченко — в этом фантастическом никогда не бывшем мире, в котором нет исторической правды, но создана правда художественная. Перед нами певец отошедшей казачьей эпохи, влюбленный в нее, как Дон Кихот в рыцарские времена. До самой смерти героем и предметом поклонения его был казак». Лучше и не сформулируешь! Здесь с русским шовинистом могут согласиться и Джордж Грабович, и Мирослав Попович, и Оксана Забужко — ведь Шевченко создал национально-консолидирующий миф, героем и главной фигурой которого является украинский казак. Причем «воспеть» казацкие времена Кобзарь сумел с такой силой, что казацкая легенда «вытесняет всю предыдущую национальную мифологию и до сих пор остается украинским национальным мифом» (М. Попович).
Скажу категорично: миф — это глупость. Если консолидирующий миф является вершиной проявления богоизбранности человека, тем факелом души, который зажгла Божья искра и которым пророк зажигает сердца людей, то мы должны снять шляпу перед создателями, скажем, советской или нацистской мифологии. К тому же консолидирующий потенциал шевченковского мифа был намного скромнее. «Хоча успіх першого видання «Кобзаря» був справді незвичайний як на ті часи і як на російські відносини, то се в усякім разі не жоден безпримірний успіх, а хіба такий, що в досить короткім часі розійшлося кілька сот примірників, і то виключно між інтелігентними людьми, а під селянські стріхи на Україні Шевченкова поезія за його життя не пішла майже зовсім». Так Иван Франко опровергает миф о неслыханном в истории литературы успехе «Кобзаря», каковой миф распространяла в предисловии к своим переводам Шевченко на немецкий Ю.В. Шерман. В ее представлении Шевченко «песни стали достоянием всей Украины, дошли до самых дальних уголков, под самые бедные стрихи», а путешествие Шевченко на Украину в 1844 году равнялось триумфальному походу.
Не только под самыми бедными стрихами, но и под городскими крышами собраний украинской интеллигенции муза Тараса не чувствовала себя совершенно уютно. Поэма «Сон» охарактеризована И. Франко как «одно из более слабых произведений Шевченко» именно учитывая ее артистическую обработку, хотя с точки зрения содержания то же самое произведение манифестирует «новый», как его называет Франко, патриотизм общечеловеческого братства — в отличие от узкого украинского национализма и казацкого патриотизма, манифестированного, в частности, «Гайдамаками».
Справедливо утверждая, что поэзия Шевченко поставила украинскую литературу «на высоту общеевропейского творчества, внесла в него богатое сокровище лучших общечеловеческих идей и показала ей одиноко достойный путь служения родной стране», Павел Грабовский остро осуждает тех украинцев, «которые усвоили себе слабые стороны музы отца Тараса, его идеализацию прошлого, и все еще упражняются в псевдоисторических и псевдонационалистических писаниях».
Как видим, демифологизация Шевченко не является исключительной прерогативой русских шовинистов. Украинские рыцари науки, чья научная честь не позволяет им пренебречь долгом возвещать истину, только истину и ничего, кроме истины, также приобщались к этому многотрудному делу. Национальный миф (как и любой миф вообще) подлежит безусловной демифологизации — со стороны теоретиков, которые создают национальную идею. Последняя должна овладевать массами, перерастать в национальную практику, то есть в национальный проект. Удачное завершение последнего есть независимое национальное государство.
В случае с Украиной мы имеем первое (миф) и последнее (государство). «Середины» нет. Это все равно, как если бы караваи росли на деревьях, а не нуждались в пекарских руках и жаре пекарской печи. Национальную идею, скажем, ищем до сих пор. Впрочем, идея — штука эфемерная, ее руками не пощупаешь. Что же касается вещей более ощутимых — национальных практик, то свидетельства исследователей таковы: В середине ХIХ века только ничтожное меньшинство жителей современной Украины называло себя украинцами в том смысле, в каком этот термин употребляли украинофилы. Изучавший начало ХХ в. Теодор Викс пишет: «Я нашел мало свидетельств того, что крестьянские массы на Юго-Западе имели национальное самосознание до 1914 г.», найдя тем самым более точную формулировку для высказанного много ранее тезиса Богдана Кравченко: «Накануне Первой мировой войны и революции украинцы были народом, еще не выработавшим кристаллизированного национального самосознания». Е.Чикаленко не без иронии заметил в своих мемуарах, что если бы поезд, в котором в 1903 г. ехали из Киева в Полтаву делегаты на открытие памятника Котляревскому, потерпел крушение, то это означало бы конец украинского движения на многие годы, если не на десятилетия — практически все его активисты помещались в двух вагонах этого поезда» (А.И.Миллер. «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина ХIХ в.), СПб, 2000) Итак, национальная идея (если она и была) массами не овладевала. Так что уже реализованный в истории проект — независимая Украина — появляется якобы чудесным образом. Ex nihilo.
Однако подобного чуда логика от истории не требует. Вполне достаточно Шевченко и его Кобзаря. В украинском пророке и в его явлении пребывала Украина и украинская нация, сохраняя свою историчность и государственность, начавшуюся в ХVII веке выходом на мировую арену казацкого народа. Народный дух подвергся перевоплощению в личность национального пророка и «вернулся» в тело украинского народа в конце ХХ века, чтобы снова вывести народ этот на передовые рубежи исторического развития.
Перевоплощение произошло после путешествия по Украине 1843—1844 гг. До тех пор никаких надежд по поводу будущего Украины студент Петербургской Академии Художеств Тарас Шевченко не питал.
«Тілько і остались,
Що пороги серед степу.
Ревуть-завивають:
«поховали дітей наших
І нас розривають».
Ревуть собі й ревітимуть —
Їх люде минули;
А Україна навіки,
Навіки заснула...
Все замовкло,
Нехай мовчить:
Так Божа воля.»
(«Гайдамаки», 1841)
И дальше, в Предисловии: «Слава Богу, що минуло», — а надто як згадаєш, що ми одної матері діти, що всі ми слав’яни... Нехай житом-пшеницею, як золотом, покрита, нерозмежованою останеться навіки од моря і до моря — слав’янська земля».
Но после посещения Украины в столицу империи вернулся не славянский поэт, а украинский национальный пророк, абсолютно и единолично воплощавший в себе дух народа (народный дух, по Гегелю). Пусть Украина спит, но Божья воля такова, что он, Шевченко, становится Украиной; в нем, в Шевченко, будет пребывать она, пока Мировой Дух не призовет украинский народ на авансцену истории — граничить славянские и азиатские земли последней империи.
«Для Шевченко преобразование Украины, кульминация ее переходного обряда переносится в будущее... Поэт становится избранником трансцендентных сил, «судьбы», призванным к «проклятой» и в то же время «святой» работе. Позиция Шевченко связана с уверенным, но пассивным ожиданием неминуемых перемен... в основе этой ситуации лежит его полное отождествление себя с Украиной... По Шевченко, историческую правду можно познать только обратившись к коллективной душе собственного народа. Ее нужно не изучать, а чувствовать или воспринимать как откровение» (Дж. Грабович).
Откровение может восприниматься посредством sensus и ratio (в разных комбинациях), однако в таком случае восприятие не будет чистым. В чистом виде откровение воспринимается подсознательно. Национально подсознательное и есть та коллективная душа народа, о которой говорится у Грабовича. Читая шевченковские стихотворения, простые украинцы народным чувством своим воспринимали миф, украинские интеллигенты и эстеты наслаждались «городской», «направленческой» и «интеллигентской» (определение Белинского) поэзией, национальные теоретики перерабатывали миф в теорию, и в то же самое время Коллективная Душа украинского народа (крестьян и интеллигентов, теоретиков и эстетов) воспринимала откровение, которое снизошло от Всевышнего украинцам через пророка Шевченко.
***
«Теперь, когда наш рассказ подошел к концу, нам остается рассмотреть жизнь этих деятелей на основе сравнения», — так Плутарх, компаративной манере которого мы сознательно пытаемся подражать, заканчивает жизнеописания братьев Гракхов и спартанских царей Агида и Клеомена. Поэтому-то теперь, когда наш рассказ подошел к концу, нам остается кратко (как это делал Плутарх) рассмотреть этих деятелей на основе сравнения.
1. Призвание к пророчеству оказалось для обоих полностью неожиданным: Шевченко делал удачную карьеру живописца, Мухаммед был уважаемым и обеспеченным членом клана Хашимитов. Избрав путь пророка, оба бесповоротно отказались от старой жизни, обрекая себя на трудные поиски, тяжелые испытания и страдания.
2. Их пламенные слова, Божьи слова истины и правды народ встретил насмешками и безразличием. «И сказал посланник: «О Господи, ведь мой народ принял этот Коран за бред!» — «Либонь, уже десяте літо,// Як людям дав я «Кобзаря» — с тоской пишет себе Тарас Григорьевич, — А їм неначе рот зашито,// Ніхто й не гавкне, не лайне,// Неначе й не було мене.»
3. В эти трудные времена каждый новообращенный, особенно среди состоятельных и уважаемых — большая победа. «Когда по одну сторону Мухаммеда шел богатырь Хамза, а по другую — Омар, у всякого пропадала охота оскорблять посланника Бога или насмехаться над ним» (В. Панова, Ю. Вахтин. Жизнь Мухаммеда). Украинского пророка поддержали люди окружения князя Репнина, люди старой Малороссии, которые сохранили остатки казацкой традиции, а вместе с тем — «колись училися в заграничних університетах, півперек перейшли Європу в наполеонських походах... а й тепер ще, закопавшись в таких хуторах і дворах придніпрянської України, під попелом чудацтва і здичіння хоронили іскри святого огню — любові до всього, що чесне і добре» (И. Франко).
4. Мухаммеду суждено было увидеть, как люди входят в религию Аллаха толпами. Шевченко не суждено было стать свидетелем того, как почитают своего пророка верные «всюди, де збирається хоча б 3-4 «українці» — в «Україні», в Галичині, в Америці, в Сибіру, в столицях Росії та в Парижі. В урочистостях завжди беруть участь і діти, і молодь, і старі люди. Останні роки ці урочистості розповсюдилися й на села. На панахиду стікаються тисячі віруючих, в театрах місця не вистачає для шанувальників поета» (И. Чернавин); «Дни его рождения и смерти (25 и 26 февраля) объявлены украинским духовенством церковными праздниками. Даже в эмиграции ему воздвигаются памятники при содействии партий и правительств Канады и США. Ни в России, ни за границей ни один поэт не удостоился такого увековечения памяти» (Н. Ульянов.).
5. Большинство правоверных «не знало ни строки Корана, но они верили, что Бог един, Мухаммед — пророк, законы Аллаха — единственно справедливые, а смерть в бою — венец благочестивой жизни и прямая дорога в рай» («Жизнь Мухаммеда»). Украинские мужики ничего не понимали в интеллигентской, городской и «направленческой» поэзии Шевченко, оставаясь холодными к ее эстетическим достоинствам. И эти же самые заскорузлые мужики поклонялись ему — в массе, словно святому, обливаясь слезами, как в церкви, перед иконой-портретом, хором, как Отче наш: — «Батьку! Тарасе!..»
6. Божественное Откровение, которое снизошло от Аллаха правоверным через Пророка Мухаммеда, осталось загадкой для неверных. Так же, как непостижимым было для «неверных» Шевченково появление. «Но перед нами всего лишь погонщик верблюдов, — писал о Мухаммеде королю Фридриху ІІ Вольтер, — который взбунтовал народ в своем городишке, навербовал себе последователей среди несчастных корейшитов, внушив им, будто его удостаивает беседы архангел Гавриил, и хвалился, что Бог уносил его на небо и там вручил ему сию непонятную книгу, каждой строкой своей приводящую в содрогание здравый смысл» — «Но здравый смысл в Шевченке должен видеть осла, дурака и пошлеца, — писал Белинский, — а сверх того, горького пьяницу, любителя горелки по патриотизму хохлацкому».
7. До новейшего времени ислам считали умирающей религией; Эрнест Ренан еще в конце ХІХ в. был уверен, что исламу осталось жить недолго. Сегодня же «самый громкий вызов из числа тех, перед которыми ныне поставлена европейская цивилизация, исходит от исламского мира» (Ю. Каграманов). По мнению образованной русской среды ХIХ столетия, которое разделяли и некоторые украинские писатели, Украина погибла окончательно и навсегда, оставив по себе только немую природу, археологические останки, фольклор и историческую память (об этом см. у Дж.Грабовича). В ХХ веке Украину считали навеки похороненной «в Союзе нерушимом республик свободных» или во всяком случае навеки заключенной в советском лагере, что рассматривалось как удачное коммунистическое завершение российского имперского проекта: в конце 70-х на Западе считали, как, например, Милан Кундера, что «на глазах его поколения незаметно исчезает 40-миллионная европейская нация». С точки же зрения пророка Шевченко эта нация и ее страна стоит на самой грани воскресения. Нам посчастливилось быть свидетелями того, как сбылось его пророчество.
8 «Возрождение ислама явилось для Запада полной неожиданностью, одним из величайших сюрпризов, какие преподнес ХХ век» (Ю. Каграманов). Такой же неожиданностью для западного мира оказалась новейшая украинская государственность; для него мы — «Unexpected Nation» (см.: Andrew Wilson. The Ukrainians: Unexpected Nation. — Yale University Press: New Haven-London, 2000).
9. Кораном создана третья мировая религия и арабская цивилизация человечества; «Кобзарем» — страна и народ украинский. И первое, и второе — чудо.
