Тарас Шевченко и Николай Гоголь — две бессмертных личности, которые наиболее ярко представляют украинскую духовность и являются «послами» нашей культуры. Но какие разные эти два гения! Один поставил свой уникальный дар на службу культуре общеимперской, другой — совершил чудо: возродил родное украинское слово, вознеся нашу литературу на уровень мировой...
О том, что общего и отличного в судьбах Гоголя и Шевченко, размышляет академик НАН Украины, директор Института литературы им. Т. Г. Шевченко, народный депутат, постоянный автор «Дня» и друг нашей газеты Николай Григорьевич Жулинский.
. . .І хто тую мову Привітає,
угадає Великеє слово?
Всі оглухли — похилились
В кайданах... байдуже...
Ти смієшся, а я плачу,
Великий мій друже.
Тарас Шевченко. Гоголю
Шевченко и Гоголь — две половинки великого украинского сердца — так никогда и не сошлись. Не встретились, не поговорили. Не пошутили и не спели украинские песни... Злая судьба разносила их по миру — Гоголя уединяла в странах Европы, а Шевченко гнала адскими песками подальше от Украины. Но Шевченко помнил о своем земляке, читал его... Из далекого Оренбурга напишет в письме от 7 марта 1850 года Варваре Репниной: «Я всегда читал Гоголя с наслаждением… Перед Гоголем нужно благоговеть, как перед человеком, одаренным глубочайшим умом и самой нежной любовью к людям… Наш Гоголь — настоящий ведатель души человеческой!» 1 .
Оба — и Шевченко, и Гоголь — рано покинули Украину.
Шевченко в пятнадцать лет отправился не по собственной воле в панском обозе в Вильно, Гоголь в девятнадцатилетнем возрасте подался в Петербург в надежде осчастливить себя и мир большой славой. Так, в письме своему родственнику Петру Косяровскому в октябре 1827 года патетически вопрошал: «Осуществятся ли высокие мои замыслы? Или неизвестность поглотит их в мрачной туче своей?» 2 .
И Шевченко, и Гоголь духовно питались Украиной, ее историей, народной культурой, ее легендами, мифами, преданиями... Оба они были, когда покидали Украину, сознательными украинцами, внутренний мир которых был наполнен национальной исторической мифологией, украинской сказкой, легендой, обычаями и обрядами, эмоциональным переживанием жизни и быта земляков. И хотя Николай Гоголь отправляется в Петербург с рукописью далеко не оригинальной поэмы «Ганс Кюхельгартен» и «Книгой всякой всячины» — юношеским плодом самообразования и порывов к творческому труду, однако довольно быстро, поскольку почва была добротно подготовлена, появятся из-под его пера и «Вечера на хуторе близ Диканьки», и «Миргород»... Ведь в этой «подручной энциклопедии», как определит жанр «Книги всякой всячины» ее автор, перечислены «малороссийские блюда и кушанья», обрисованы виды оружия, записаны оригинальные украинские словечки, непристойные пословицы и песенки, «Стих, пересказанный гетману Потемкину запорожцами», и множество прочей всякой всячины, которую, кстати, нельзя было показывать любимой матушке.
Ехал юный Гоголь в Петербург с намерением «выбиться в люди» — утвердиться среди литературно-художественной и научной элиты, прибиться к высокому берегу столичной жизни, а для этого следует в первую очередь поселиться в престижном доме, модно одеться. Особенно мечтал он справить новую шинель, потому что воротник старой, заношенной, почти полностью вылез. Как у его будущего героя Башмачкина Акакия Акакиевича из повести «Шинель». Шинель у этого чиновника какого-то там департамента была объектом насмешек: «у нее отбирали даже благородное имя шинель и называли ее капотом» 3 .
Гоголь на первых порах еле выбирается из нищеты, все время жалуется матушке на скуку, разочарование, материальные лишения, дороговизну, просит денежной помощи, тоскует по домашнему уюту, украинской кухне и никак не может привыкнуть к климату и городской атмосфере столицы. Через несколько месяцев после прибытия в Петербург Николай Гоголь напишет матери: «На меня напала скука или что-то подобное и уже около недели сижу, сложив руки, и ничего не делаю… Скажу еще, что Петербург мне показался вовсе не таким, как я думал, я его представлял значительно более красивым, более величественным, и слухи, распространяемые другими о нем, тоже лживы» 4 .
Но постепенно, особенно после выхода в свет «Вечеров на хуторе близ Диканьки», знакомств с сановными петербуржцами, придворными авторитетами и денежных поступлений от матушки Гоголь начинает жить по правилам императорской столицы: щедрой рукой сеет ассигнации среди модных портных и сапожников, лакомится в дорогих французских кондитерских, меняет квартиры, подкрадываясь потихоньку к Невскому проспекту — к центру Петербурга и наслаждается дружбой с крупнейшим российским гением Александром Пушкиным. Судьба была к нему благосклонна и осчастливила щедрым общением с Пушкиным, действительным статским советником Василием Жуковским, конференц-секретарем Академии искусств Василием Григоровичем, камергером князем Петром Вяземским, влиятельным литератором Петром Плетневым, которые и открыли перед честолюбивым и ловким в наведении высоких знакомств провинциалом двери в мир литературы. Понятно, русской.
Шевченко также благодаря знаменитому Карлу Брюллову попадет в лучшие петербургские салоны, познакомится со светилами русской литературы, культуры и искусства — Жуковским, Венециановым, Вьельгорским, с влиятельными выходцами из Украины Гребинкой, Сошенко, и благодаря им 22 апреля 1838 года будет освобожден из крепостной неволи, перейдет с грязного чердака «разных живописных дел цехового мастера» Василия Ширяева в изысканно роскошные мастерские «бессмертного Брюллова», перелетит «в волшебные залы Академии искусств».
Вырвавшись на волю, Шевченко, как и Гоголь, стремится утешиться развлечениями и искушениями светской жизни. Покупает себе, как и Гоголь, самую модную одежду, в частности енотовую шубу 5 , часы с цепочкой, ездит на элегантных извозчиках; вечерами пропадает в самых популярных музыкальных петербургских домах, куда ввел его Карл Брюллов, в театрах, на вечерах, однако на первых порах успешно учится в Академии, много читает, вдохновенно рисует и пишет стихотворения. Не забывает об Украине, душой слышит ее призыв и просит брата Никиту: «Та, будь ласкав, напиши до мене так, як я до тебе пишу, не по-московському, а по-нашому... Так нехай же я хоч через папір почую рідне слово, нехай хоч раз поплачу веселими сльозами, бо мені тут так стало скушно, що я всяку ніч тільки й бачу во сні, що тебе, Керелівку, та рідню...» 6 .
Желание «хоть через бумагу услышать родное слово» побуждало не только молить брата писать «по-своему» письма, но и самому это родное слово выносить на бумагу.
Серце рвалося, сміялось
— Виливало мову,
Виливало, як уміло
— За темнії ночі,
За вишневий сад зелений,
За ласки дівочі...
Николай Гоголь после полного провала поэмы «Ганс Кюхельгартен», тираж которой он вместе со слугой Якимом скупил в лавках и тайно сжег, надежды возлагает на свои малороссийские произведения. Еще до выхода в свет «Ганса», с которым он порывался попасть пред светлы очи «великого чуда искусства» Пушкина, пишет письмо матери в родную Васильевку с просьбой описывать ему обычаи и обряды украинцев, свадьбы, колядки, празднование Ивана Купала, предания о водяных, русалках, описания одежды гетманских времен, собирать старинные книги, рукописи о Гетманщине: «Если есть, кроме того, какие-нибудь духи или домовые, так о них подробнее, с их названиями и делами; множество обращается среди простого люда поверий, страшных легенд, преданий, разнообразных анекдотов… Все это будет для меня чрезвычайно интересно. В этом случае, и чтобы вам не было обременительно, великодушная, добрая моя матушка, советую иметь корреспондентов в разных местах нашего уезда!» 7 .
Пишет Гоголь письма на русском языке, потому что учился на этом языке и в Полтавском уездном училище, и в Нежинской гимназии высших наук князя Безбородко, где делал первые свои литературные шаги и откуда таким франтоватым русским языком переписывается с матерью.
Это был язык его родителей — Марии Ивановны и Василия Афанасьевича, язык обрусевшего украинского панства-дворянства, в котором причудливо употреблялись украинские обороты, сравнения, поговорки и пословицы с высоким штилем русского классицизма и романтизма, не присутствующего в мышлении органично, а словно одолженного, чтобы подняться в глазах простолюдинов и вжиться в русскую самодержавную систему.
Но не следует забывать и того, что украинский литературный язык на то время еще не достиг того уровня совершенства, который бы соответствовал критериям творческого самоосуществления, которые амбициозный Гоголь ставил перед собой. Его идеалом в литературе, высшим критерием литературного мастерства был Александр Пушкин, его поэзия. Поэтому русский литературный язык, понимал Гоголь, давал ему необходимый шанс эффективного творческого самопроявления.
Украинец Николай Гоголь избрал для реализации своего гениального таланта не родной язык, а другой, иностранный, о чем он сообщил своей матери в одном из писем 1830 года («Я буду писать на иностранном языке!»), иначе его, украинца с его приниженным языком в имперской столице не услышат, достойно не оценят, не поддержат…
Осознавая свое рационально выверенное отступничество от родного языка, Гоголь пытается оправдать этот свой языковой выбор обоснованием необходимости введения так называемого «владычного» языка в литературный процесс большой России.
Бесспорно, отход от родного языка для Николая Гоголя не прошел бесследно — он спровоцировал духовный кризис и положил начало процессу раздвоения национального сознания. «Языковая двойственность, — убедительно аргументирует Юрий Барабаш, — стала как составляющей двойственности национального сознания, утраты идентичности, так и их фактором, катализатором острой психологической раздвоенности» 8 .
Понятно, в условиях доминирования русского языка как языка имперского и последовательного запрещения языка украинского Николай Гоголь без особых сомнений и переживаний пытается русским художественным словом проложить себе путь в столичный литературно-художественный мир. Его внутренний образный мир был украинским, а реализация его осуществлялась языком другого народа с другой ментальностью, другими обычаями, порядками, правилами жизни. Если бы Николай Гоголь остался в Украине, то, возможно, он развивал бы те жанры, которые «обслуживали» отдельные культурные центры Левобережной Украины. Его отец Василий Гоголь- Яновский возглавлял Кибинский театр на Миргородщине, который действовал благодаря демократическим взглядам, богатству и высоким знакомствам министра Д. Трощинского, организовывал постановку спектаклей и концертов, сам был автором стихотворений и пьес, в частности, комедий «Собака-овца» и «Простак», которые Николай Гоголь просил матушку послать в Петербург, где он намеревался предложить их для постановки в одном из театров. Так, в комедии «Простак» действуют традиционные для таких «поместных театров» герои — крестьяне, сельский дьяк, русский солдат, общаются они на разговорно-народном языке, церковнославянском, русском.
Николай Гоголь быстро уловил новую моду, так активно подхваченную украинским панством: жить по стилю и поведению столичной русской элиты, отвергая традиционные национальные обычаи, обряды, манеры, одежду... Герой пьесы Романа Андриевича «Быт Малороссии в первую половину ХVIII столетия» («Господин Сюсюрченко») после пребывания в столице требует введения и русского языка, и стиля жизни, потому что «не пристало нам теперь жить по-мужицки, пусть все знают, что мы живем по- московски», а всех трех дочерей этот украинский провинциал вознамерился выдать замуж «в умной Москве».
Николай Гоголь и порывался воплотить свое украинское воображение, фантазию, свое образное мышление в формах русского языка — языка империи, языка государства-завоевателя, ликвидатора последних свидетельств автономии Левобережной Украины, особенно после поражения гетмана Ивана Мазепы под Полтавой и кровавого надругательства над Батуриным Меншикова.
Не было уже украинской православной церкви — московский патриархат насильственно лишил ее автокефалии, не было Запорожской Сечи — царица Екатерина II уничтожила это величественное олицетворение свободы, казацкой доблести и надежды украинского народа на возвращение государственной независимости, пришла в упадок национальная культура, язык, школа, книга великого народа с тысячелетней историей.
Русский язык для Николая Гоголя стал средством приспособления и самоутверждения в Петербурге, а украинская тематика, такая экзотическая, поэтичная, мифологическая, воссозданная русским языком, проведет его, словно жениха по вышитому рушнику, в храм русской словесности. Унаследованный от отца дар талантливого рассказчика, природное чувство юмора Николай Гоголь передает своему украинскому «Я» — пасечнику Рыжему Паньку, а сам, затаив дыхание, прислушивается, услышит ли великосветская русская элита эти удивительные истории, словно выхваченные из народных уст — «Сорочинская ярмарка», «Вечер на Ивана Купала», «Майская ночь, или утопленница», «Пропавшая грамота», «Ночь перед Рождеством», «Страшная месть».
Смех, щедрый, яркий, звонкий и жизнелюбивый, царит на этом празднике высокого света и горячих солнечных красок, который воссоздает его украинское воображение и фантазия. И это не может не заворожить, ведь в этом аллегорическом, фантазийно пышном мире так хочется понежиться, отогреться и утешиться гигантским — на всю Украину! — праздником торжества жизни, ярмаркой страстей, игры фантазии, мечтаний, таинственных происшествий, смеха.
« Действительно веселая книга » — так скажет Александр Пушкин о «Вечерах на хуторе близ Диканьки»: «…прочитал «Вечера близ Диканьки». Они поразили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без манерности, без напыщенности. А временами какая поэзия ! Какая чувствительность !» 9 .
Следует отметить, что этот симбиоз двух языковых стихий, это образно-стилевое двуединство, на которое, кажется, молодой Гоголь вышел интуитивно, ощутив интерес казенного, регламентированного, закованного в строгие, позаимствованные из европейской литературы художественные формы, на что-то живое, естественное, раскованное, наполненное красками образного народного мировосприятия, породил уникальный художественно-эстетический феномен. Николай Гоголь влил свежую, наполненную озоном эмоционально раскованного образного самовыражения кровь в застывшее тело классически- риторической, европеизированной русской дворянской литературы и этим инспирировал ее пробуждение к свободной — на полное дыхание — жизни. Это было необходимо для императорской столицы, которая гедонистически смаковала дворянскую субкультуру, кичилась «петербургоцентризмом», над которым будет иронизировать Шевченко в повести «Музыкант», но к которому стремилась русская дворянская — и столичная, и провинциальная — культура.
И Гоголь, и Шевченко сразу же ощутили эту холодную атмосферу и регламентированную иерархическим прагматизмом жизнь в столице. Петербург тех времен был «достаточно европеизированный, лишенный патриархальной теплоты, насквозь пропитанный холоднорациональными отношениями и расчетами» 10 . На это нарушение стилистической и жанровой иерархии, которое основывалось на риторической природе стиля и жанровой статичности, вышли и Гоголь, и Шевченко. Вспомним поэтику «Мертвых душ», поэм «Сон» и «Кавказ» — и сразу же светлеет на небосклоне тогдашней литературы, изнывавшей от российско-имперского культурного канона. Национальный дух, народная языково-поэтическая стихия, словно весенняя вода под скованной льдом рекой, разрывают литературные каноны, нормы, стили, правила, темы…
В это время, а именно в 1836 году, Ральф Уолдо Эмерсон публикует свою работу «Природа», в которой отстаивает идею природы как символа духа: «Дух есть Творец. Дух охватывает собой жизнь. И во все века, во всех странах человек дает Духу на своем языке имя отец» 11 . И далее развивает эту мысль: «Слово заключает в себе символ. Части речи — это метафоры, ибо вся природа является метафорой человеческой души» 12 .
Шевченко ощутил угрозу творческого обезличивания в природе духа другого народа с другой системой ценностей, поэтому он стремится к тем же носителям духа, как и он сам, к той природе, которая является для него «метафорой человеческой души». Именно поэтому он призывает создавать свою — национальную — литературу, «с москалями не считаться», поскольку «у них народ и слово, и у нас народ и слово».
Народ обладает своим словом, своей природой духа и этот дух охватывает все пространство исторической и духовной жизни народа. Слово оплодотворено глубоким символическим содержанием, таящимся в природе народного духа, который, как отмечал Ральф Уолдо Эмерсон, «охватывает собой жизнь».
И Гоголь, и Шевченко с первых же дней пребывания в Петербурге ощутили, что этот город таит в себе какое-то метафизическое зло, является символом насилия вследствие неестественного своего происхождения.
У долині, мов у ямі,
На багнищі город мріє;
Над ним хмарою чорніє
Туман тяжкий…
Вся поэма «Сон» проникнута тревожным восприятием этой милитарной, регламентированной атмосферы имперской столицы. Петербург выступает метафорой всей империи, ведь он диктовал поведение, моду, стиль мышления — был каноном, гигантской нормой, тогда как в представлении Шевченко Киев символизирует чистоту, веру, духовность, свет.
Мов на небі висить
Святий Київ наш великий,
Святим дивом сяють Храми Божі… («Варнак»)
Как это перекликается с эмоциональным стремлением Николая Гоголя как можно скорее попасть в Киев («Туда! Туда! В Киев! В старинный, прекрасный Киев!») с полной верой в особую духовную атмосферу родного города, в которой он будет творчески раскрепощен: «…Как только в Киев — лень к черту, чтобы и духу ее не было. Да превратится он в русские Афины, Богом хранимый наш город!» 13 .
Впоследствии Италия займет в душе Гоголя место «утраченной родины — Украины» — «родиной души своей» назовет он «красавицу Италию» и будет ему казаться, что он здесь и родился. В письме Василию Жуковскому из Рима в октябре 1837 года он писал: «Я родился здесь. — Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр — все это мне приснилось. Я проснулся снова на родине…» 14 . И в завершение письма эмоционально взрывается: «Я весел: душа моя света. Работаю и спешу всеми силами завершить труд мой. Жизни, жизни! Еще бы жизни!» 15 .
Гоголь радуется жизни, смеется, а Шевченко плачет. Гоголь смеется искренне, пока что без слез, с большим триумфом выхватывая золотые перья вдохновения с крыльев Славы и не предчувствует скорого наступления «страшной мести» — великой, нестерпимой, неутолимой боли собственной души, которую он так стремился познать и окрылить милосердным трудом во имя нравственного оздоровления общества.
Шевченко рыдает в поэзии над порабощенной душой родного народа, ибо видит здесь, в пышном Петербурге, его недостойных представителей, которые молчат «как ягнята», которые «сонце б заступили, якби мали силу, щоб сироті не світило», ищут счастья в чужих краях, тогда как:
В своїй хаті своя й правда,
І сила, і воля.
Необходимо воскресить национальный дух, оживить историческую память, открыть правду национальной истории, убежден Шевченко, и для этой высокой национальной миссии «вызывает» образ Кобзаря как носителя народной памяти, как свидетеля незабытых деяний дедов наших — горьких и счастливых, позорных и героических.
Думы Шевченко, надежды и мечты стремились в Украину.
Серце мліло,
не хотіло
Співать на чужині...
Не хотілось в степу,
в лісі
Козацьку громаду
З булавами, з бунчуками
Збирать на пораду...
Коснела, мельчала, прозябала украинская душа, ибо дух свободы и доблести был усмирен, зажат в самодержавные тиски, опозорен приспособленчеством, выпрашиванием чинов, должностей, земель, наград, крепостных...
Шевченко после первого и второго издания «Кобзаря» и поэмы «Гайдамаки порывался посетить Украину — «приехать к соловью», ведь здесь, в холодном, чужом Петербурге, как скажет поэт в послании к Г. Квитке-Основьяненко:
Тяжко, батьку,
Жити з ворогами!
Но боится. Боится увидеть страшную руину. Предпочел бы лучше увидеть Италию, Рим, ту страну художественных чудес, от которой в восторге его друзья-художники: «А в Малороссию не поеду, чур ей, потому что там, кроме плача, ничего не услышу» 16 , — признается Шевченко в письме своему другу, кошевому Якову Кухаренко.
Но поедет. Во многих городах, селах, в известных имениях побывает, и то, что поэт увидит, так опечалит его, такой несказанной болью разбередит ему душу, что, казалось ему, он сходит с ума:
А я, юродивий,
на твоїх руїнах
Марно сльози трачу...
Через год вспомнит в письме Якову Кухаренко: «Був я уторік на Україні, був у Межигорського Спаса і на Хортиці, скрізь був і все плакав: сплюндрували нашу Україну катової віри німота з москалями — бодай вони переказилися» 17 . Не находит Шевченко «своей» Украины — видит Малороссию, которую сотворили имперские наместники, «малороссийские» слуги царя, московские православные попы и денационализированные холуи.
«Полностью осознавая страшное расстояние между «своей» Украиной и реальной «Малороссией», — истолковывает Евгений Маланюк, — он со всем вдохновением поэта, со всем пылом своей пламенной натуры пытается заполнить ту историческую и социальную пустоту, которую увидел на родине. Он пытается оживить гоголевские мертвые души украинской шляхты и раскрыть глаза надутой казацкой массе, то есть оживить и соединить парализованные составляющие нации, вдохнуть историческую жизнь в замерший национальный организм» 18 .
Николай Гоголь также намерен посетить Украину, потому что у него вызрел огромный исторический проект — «История Малороссии», которую он, как отмечал в письме Михаилу Максимовичу, пишет «всю от начала до конца. Она будет или в шести малых, или в четырех больших томах». Более того, Гоголь подает в «Отчет Санкт-Петербургского округа за 1835 год» сообщение, что два тома истории Украины «уже готовы», но он пока что не спешит их печатать — ожидает, когда обстоятельства «позволят ему осмотреть многие места, где происходили некоторые события».
В июле 1833 года Гоголь уговаривает своего друга-историка Михаила Максимовича без промедления ехать в Украину: «Бросьте, действительно, кацапию и едьте в гетманщину. Я сам думаю то же самое сделать и в следующем году махнуть отсюда» 19 .
Очевидно, Николай Гоголь надеялся тщательно обследовать исторически значимые места Украины, а пока обращается в январе 1834 года на страницах «Северной пчелы» к «образованным соотечественникам» помочь ему с необходимыми для такого фундаментального труда «материалами, заметками, летописями, песнями, деловыми актами, которые касались особенно первобытной Малороссии».
Особенно вдохновенно окрылила его дух поданная Николаем Максимовичем идея занять кафедру в университете святого Владимира. Благодарный за такое привлекательное предложение, Гоголь пишет в декабре 1833 года: «Представь, я тоже думал: Туда! Туда! В Киев! В старинный, прекрасный Киев! Он наш, он не их! Неправда? Там, или вокруг него, творились дела старины нашей» 20 .
Ему кажется, что там, в Киеве, его охватит особая жажда познания украинской старины, там он закончит историю Украины и Юга России, там он напишет общую историю человечества, которой нет не только на Руси, но и в Европе, там он насобирает преданий, поверий, песен и других жемчужин народного творчества и его творческий дух поднимется на особые высоты творческого познания украинской судьбы. Этими планами Николай Гоголь делится с Александром Пушкиным и с большим нетерпением ждет сообщения о назначении его на кафедру общей истории университета святого Владимира. Не судилось. На заветное место назначен профессор Харьковского университета В.Ф. Цих, ему же предложено преподавать российскую историю. Но эта дисциплина — большая для него скука, в Петербурге он еще мог бы тратить по два часа два раза в неделю на российскую историю, но в Киеве — нет: «Черт побери, если бы я не согласился взять скорее ботанику или же патологию, чем российскую историю...».
Продолжение читайте в следующем выпуске страницы «История и «Я»
1 Шевченко Тарас. Повне зібр. творів: У 6 т. — К., 1964. — Т. 6. — С. 63.
2 Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 7 т. — Москва, 1986. — Т. 7. — С. 48.
3 Гоголь М.В. Твори: В 3 т. — К., 1952. — Т. 2. — С. 128.
4 Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 7 т. — Т.7. — С. 54.
5 После смерти Гоголя был составлен акт об имуществе «умершего от простуды коллежского асессора Гоголя», среди которого была и «шуба енотовая, покрытая хорошим сукном».
6 Шевченко Тарас. Повне зібр. творів: У 6 т. — К., 1964. — Т. 6. — С. 10.
7 Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 7 т. — Т.7. — С. 58.
8 Барабаш Юрій. «Коли забуду тебе, Єрусалиме…» — С. 248.
9 Пушкин А.С. Полное собр. соч.: В 6 т. — Москва, 1950. — Т. 5. — С. 197.
10 Померанц Г. Открытость бездне. Встречи с Достоевским. — Москва, 1990. — С. 28.
11 Эстетика американского романтизма. — Москва, 1977. — С. 192.
12 Там же. — С. 195.
13 Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 7 т. — Т.7. — С. 98.
14 Там же. — С. 160.
15 Там же.
16 Шевченко Тарас. Повне зібр. творів: У 6 т. — К., 1964. — Т. 6. — С. 25.
17 Там же. — С. 34.
18 Маланюк Євген. Книга спостережень. — К.: «Атіка», 1995. — С. 37.
19 Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 7 т. — Т.7. — С. 90.
20 Там же. — С. 95.
