Продолжение. Начало читайте «День» № 117-118, 110-120, 121-122, 123-124
Что касается Украины, то имеем полностью противоположную ситуацию. Но не потому, что Украина не боролась, как Польша. Как видим даже из вышеприведенной цитаты Бердяева, вся проблема в разделенности славянства между Западом и Востоком: первый однозначно ассоциируется с западным христианством, второй с восточным, и нюансов здесь нет. Но если Первый Рим не претендует на политическую власть над западными славянами, то Третий Рим претендует на полное властвование над восточными. Поэтому это прежде всего — разница культурных парадигм и их политических проекций.
Следвательно, разные и динамики. В XIX в. отношение России к Украине разделяется на два основных этапа, в рамках которых происходит неуклонная деградация отношений, нарастание вражды со стороны России и конце концов превращения Украины в основного «врага» империи. Вместе с этим постоянно множатся идеи и проекты ее поглощения.
Первый этап длится с 20-30-х гг. XIX в. по 60-е. Условно говоря, это время между двумя польскими восстаниями — Ноябрьским в 1830—1831 гг. и Январским 1863 г. На каждом из этих этапов отношение к Украине — это и зеркало глубинных изменений в России. В начале Россия еще в силе своей имперской мощи. Украина видится как фольклорное приложение России, как песенно-цветовая аттракция (Пушкин: «племя поющее и пляшущее»). С 40-х годов и далее формируется резко категорическое невосприятие, сопровождающееся репрессиями, обвинениями, отторжением, — конечно, фигура Шевченко сыграла здесь кардинальную роль. Второй этап — с 60-х и далее до падения Российской империи. Медленно формируется видение Украины как носителя основных угроз. А накануне Первой мировой и краха монархии наконец определено, кто главный враг России: Украина.
Действительно, очень интересный парадокс. В вишецитируемом тексте Бердяева Россия как бы признавала свою политическую победу над Польшей — и моральное поражение. Однако Польша виделась не как сила, расшатавшая Россию (хотя таки расшатала тремя своими восстаниями!), а как просто отличающаяся от России реальность. В то же время та Украины, которая первоначально воспринималась не более чем фольклорная забава, выросла до эпических размеров основной угрозы монархии. И вот, собственно, это и является причиной постепенного нарастания ненависти — параллельно все более выразительного идентитарного самовыражения Украины. Разумеется, за этим стоит огромный историко-культурный материал, поэтому остановимся только на контрапунктах.
Первый этап.
Третий раздел Польши означал и раздел Украины, для которой тоже наступила, по словам Маланюка, «Ночь безгосударственности». С конца XVIII в. до 40-х годов империя была уверена, что Украины уже нет. Какая-то неопределенная территория, Новороссия плюс Малороссия, к которой можно относиться даже с определенной симпатией как к фольклорному приложению имперской культуры России — «славянской Авзонии» или «малороссийской Италии». К этому привязано и позитивное восприятие гоголевского пасечника Рудого Панька и видение романа «Тарас Бульба» как эпопеи «совместной борьбы» православных против «вражеской» Польши.
Однако и в этот период один автор таки понял опасный потенциал Украины для России. Это Пушкин. Что касается «Полтавы», то Пушкин демонстрирует довольно традиционное отношение. Образ Мазепы зеркально перевернут:
Немногим, может быть, известно,
Что Он не ведает святыни [...]
Что презирает он свободу,
Что нет отчизны для него.
Очевидно, Мазепа с его глубокой религиозностью, с его страстным видением свободы и пророческим видением украинской независимости был полным антиподом этому образу.
Гораздо интереснее звучат пушкинские сентенции в стихах «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина». Оба стихотворения написаны на Ноябрьское восстание.
Бородино символизирует обретение Россией новой субъектности. В начале Пушкин подчеркивает, что Россия в своей победе великодушна в отношении своих врагов («Они народной Немезиды / Не узрят гневного лица»). Но постепенно это великодушие сменяется гневом и субъектность становится деструктивной: «И Польши участь решена ...». Встав из гроба, «Суворов видит плен Варшавы; / Вострепетала тень его / От блеска им начатой славы!». То есть так или иначе, но побеждена Польша — это блеск «начатой славы».
И в то же время Пушкин в этих стихах словно проговаривается. С одной стороны, стремится отбросить любые претензии Европы вмешиваться в проблемы славян, а с другой — выражает страх, что без славян России не будет существовать. Жесткий вопрос Пушкина в стихотворении «Клеветникам России» по-своему пророческий:
Славянские ль ручьи сольются
в русском море?
Оно ль иссякнет? вот вопрос.
n Это неприкрытый страх перед возможностью того, что мощная бесконечная Россия — «от потрясенного Кремля / до стен недвижного Китая» — именно без славян может стать высохшей пустыней. Буквально декларация недостаточной субъектности России!
Однако самый интересный пассаж касается Украины:
Куда отдвинем строй твердынь?
За Буг, до Ворсклы, до Лимана?
За кем останется Волынь?
За кем наследие Богдана?
Признав мятежные права,
От нас отторгнется ль Литва?
Наш Киев дряхлый, златоглавый,
Сей пращур русских городов,
Сроднит ли с буйною Варшавой
Святыню всех своих гробов?
То есть поэт прекрасно понимает, что Волынь и Гетманщина («наследие Богдана») — это Украина. Но, по его мнению, это легитимно «принадлежит» России. Опасности все же есть — и они именно там, где народы могут пожелать свободы. Поэтому, собственно, сакраментальный вопрос о том, не сроднит ли «наш Киев», часом, «с буйною Варшавой» свое руськое наследство, проливает крайне интересный свет на сегодняшнюю эволюцию Украины, которая — хотя и не всегда последовательно и всегда с большим трудом — все же выбирает европейский путь.
В подобном ключе позже будет обращен к Киеву и взгляд Тютчева в стихотворении «Тогда лишь в полном торжестве ...» (1850). В глазах Тютчева Киев продолжает оставаться для России сакральным центром христианства. Россия и Польша когда-то должны объясниться между собой во имя мира в славянском сообществе. Встреча между ними должна состояться именно в Киеве или Константинополе как равновеликих центрах христианства. Но это противоположный пушкинскому взгляд: Киев может сыграть лишь роль города примирения России и Польши — с неизбежным после этого триумфом православия. Излишне добавлять, что никакой субъектности Украины в этом виденье не существует, а Русь идентифицируется с Россией:
Тогда лишь в полном торжестве,
В славянской мировой громаде,
Строй вожделенный водворится, -
Как с Русью Польша помирится, -
А помирятся ж эти две,
Не в Петербурге, не в Москве,
А в Киеве и в Цареграде...
В этот период, как уже говорилось, со стороны Украины проявляются все отчетливее тревожные для России явления: языковая и политическая идентичность Украины. После фольклорной «увертюры», взгляд на Украину резко меняется в моменте вспышки явления Шевченко. Поэзия Шевченко сразу воспринимается как пугающий и оскорбительный для России дискурс. Поэт недвусмысленно говорит о неизбежности падения империи и о том, что в российской церкви Бога нет. Параллельно возникает феномен Кирилло-Мефодиевского братства. В программном его документе — «Книгах буття українського народу» — Костомаров уже намечает программу будущего бытия славянских народов на руинах империй.
Интересно, что против языковой идентичности Украины резко выступает именно западник Белинский. В рецензии на альманах «Ластівка» Гребинки и на пьесу Квитки-Основьяненко 1 критик отвергает саму идею отдельную существования украинского языка. А в известном письме к П. В. Анненкову (декабрь 1847 г.) он возмущается «пасквилями» Шевченко — «хохлацкого либерала» — на «государя императора» и императрицу и пишет: «Шевченко послали на Кавказ солдатом. Мне не жаль его, будь я его судьею, я сделал бы не меньше. Я питаю личную вражду к такого рода либералам. Это враги всякого успеха. Своими дерзкий глупостями они раздражают правительство, делают его подозрительным, готовым видеть бунт там, где нет ничего ровно, и вызывают меры крутые и гибельные для литературы и просвещения».2 Достается и Кулишу за то, что он «напечатал историю Малороссии, где сказал, что Малороссия или должна отторгнуться от России, или погибнуть».
Пренебрежительное отношение к языку, к стремлениям любого народа к свободе — это позиция, которая идет в разрез с этосом Романтизма в Европе, для которого «vox populi vox dei» — латинизированный парафраз высказывания из Книги пророка Исаии — становится основой нового понимания истории.
Собственно, это период, когда начинается кризис российской идентичности. Кризис во многом спровоцировала Крымская война (1853—1856), в которой провалилась мечта о господствующей роли России в «концерте» монархий: в антироссийскую коалицию во главе с мусульманской Турцией вступили Великобритания, Франция и Сардинское королевство. 60-е годы — это начало конца империи. Поражение в Крымской войне проявило как внутреннюю отсталость России, так и ее одиночество на внешней арене. Пафос империи, которая мощно простирается и легитимно омологирует народы, которые открывают навстречу России объятия, сменился комплексом мировой осады, «обидой» на Европу, чувством необходимости искать новые идентитарные координаты.
Второй этап.
Уже в 1871 г. поздний славянофил Николай Данилевский в переломном для России произведении «Россия и Европа» пишет, что Россия — принципиально не Европа, которую на самом деле составляют исключительно романские и германские народы.3 Что касается России, то ее образуют просторы увиденного еще Екатериной «греческого проекта»: все славянские страны до самого Царьграда. Данилевский уже оперирует категорией цивилизации ( «культурно-исторический тип»). Славянская цивилизация в его видении существует параллельно европейской. То есть славянофильство — первая структурированная идеология, утверждающая идею России как альтернативы Европе. Позднее славянофильство — еще один решительный шаг в сторону Ориента. И не случайно именно на почве этого позднего славянофильства в 20-х годах ХХ в. начнет структурироваться евразизм.
С 60-х годов и до гибели империи — период, когда Украина обрела культурную субъектность, а следовательно, и запреты этой субъектости обрели, с одной стороны, системный, с другой — маниакальный характер.
В 1863 г. Валуевский циркуляр запрещает печать духовной и образовательной литературы на украинском языке. Формула сюрреальна — запрещается якобы несуществующий язык, никаких лингвистических детерминаций нет — только политические: «никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может, и [...] наречие их, употребляемое простонародьем, есть тот же русский язык, только испорченный влиянием на него Польши».4 Далее следуют Эмский указ 1876 года, которым запрещалась не только литература, но и сценические представления и печатание украинских текстов под нотами, то есть народных песен. После закрытия воскресных школ для взрослых (1862) и принятия Устава о переводе обучения на русский язык в начальных школах (1864), в 1881 году уже полностью запрещается преподавание в школе и чтение проповедей на украинском языке в церкви. Окончательно Александра III в 1884 г. запрещает украинский язык в театральных спектаклях, а в 1888 г. — использование украинского языка в официальных учреждениях и — что самое интересное — крещение украинскими именами. 1892-й — запрет перевода с русского на украинский, 1895-й — запрещается печатание украинских книг для детей ...
Продолжение читайте в следующем выпуске страницы «История и Я»
1 В. Г. Белинский. Ластовка. Сочинения на малороссийском языке // Полное собрание сочинений в 13-ти тт. Т. 5: Статьи рецензии. Москва: Изд-во АН СССР, 1954. С. 176-179.
2 В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений в 13-ти тт. Т. 12: Письма 1841-1848. Москва: Изд-во АН СССР, 1956. Сс. 440-441 (фрагмент онлайн: http://litopys.org.ua/shevchenko/belinsky.htm).
3 Н. Данилевский. Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо-Романскому. Москва: РОССПЭН, 2010.
4 Г. Боряк (відп. ред.). Українська ідентичність і мовне питання в Російській імперії: спроба державного регулювання (1847-1914). Збірник документів і матеріалів. Київ: Інститут історії України НАН України, 2013. С. 72. Это очень ценное издание можна найти онлайн: http://history.org.ua/ LiberUA/ 978-966-02-6683-4/978-966-02-6683-4.pdf
