Продолжение. Начало читайте «День» № 118-119; 120-121; 122-123; 123-124; 125-126
В 1870 г. министр образования Д. Толстой пишет «всеподданнейший доклад», в котором подчеркивается необходимость «более прочного сближения инородцев с коренным русским народом путем постепенного распространения между ними знания русского языка».1 Не скрывается, что основной механизм запретов — политический: «Допустить создание особой простонародной литературы на украинском наречии значило бы положить прочное основание к развитию убеждения в возможности осуществить в будущем, хотя может быть и весьма отдаленном, отчуждение Украины от России».2
В той степени, в которой нарастал кризис в России, украинская идентичность, язык и культура воспринимались как все более угрожающее явление. Репрессии теперь касались самых невинных проявлений культуры. Драгоманов потерял работу в Киевском университете и был вынужден эмигрировать из-за статьи «Педагогическое значение малорусского языка».3 С. Ефремов вспоминал, что даже песенка «Дощик, дощик капає дрібненький» должна была быть переведена на французский язык.4 Подозрение и страх начали касаться малейших проявлений украинской идентичности — эта тенденция экспоненциально нарастала, чтобы взорваться накануне Великой Войны.
В 1911 г. принимается постановление VII-го дворянского съезда в Москве о тотальной русификации образования с категорическим запретом употребления других языков. В 1914 г. запрещено отмечать 100-летний юбилей Тараса Шевченко. Николай II издает указ об отмене украинской прессы. Страх отделения Украины добывает из глубины веков зловещую для России личность Мазепы — гетман снова становится символом украинского «сепаратизма». Накануне Первой мировой войны А. Меньшиков в статье «Национальная трещина» писал: «Самым страшным провозвестником имперского разложения следует считать т.н. мазепинство, ревностно готовящее восстание в Малороссии. [...] Необходимо бороться с этим явлением не на жизнь, а на смерть» (« Новое Время «, 12.12.1911). А это радикальная формула известного монархиста А. Савенко в шовинистической газете «Киевлянин» (17.11.1911): «Польский, финский, армянский и др. вопросы — это все вопросы по существу окраинные, то есть второстепенные. Мазепинский вопрос бьет Россию в самую основу ее великодержавия». Назва статті: «Где главный враг?».5
Меняются также концептуальные подходы. Такие интеллектуалы, как Петр Струве или Василий Розанов, — конечно, более софистифицированным образом, чем вищецитованные авторы, — пытаются дать свое прочтение украинскому вопросу. Но суть одна: независимая Украина означает гибель имперской России.
Вспомним хотя два знаковых подхода. Эта статья П. Струве «Общерусская культура и украинский партикуляризм», которая является «Ответом Украинцу», то есть М. Драгоманову. Здесь автор предполагает, что интеллектуализация украинофильства, соединенного с народной основой, может иметь для России катастрофические последствия: «Разногласие это таит под особой огромную культурную проблему, чреватую — если интеллигентская «украинская» мысль ударит в народную почву и зажжет ее своим «украинством» — величайшим и неслыханным расколом в русской нации, который явится по моему глубочайшему убеждению подлинным государственным и народным бедствием. Все наши «окраинные» вопросы окажутся совершенными пустяками в сравнении с такой перспективой «раздвоения» и — если за «малороссами» потянутся и «белоруссы» — «растроения» русской культуры». А значит, «русское прогрессивное общественное мнение должно энергично, без всякой двусмысленности и поблажек, вступить в идейную борьбу с» украинством «как с тенденцией ослабить и отчасти даже упразднить великое приобретение нашей истории — общерусскую культуру».6
Еще одним своеобразным взглядом на Украину является теория Василия Розанова о Гоголе. В русской литературе к Гоголю было всегда сложное отношение. Кто он был — «великий меланхолик» (Пушкин), «демон смеха» (Достоевский), «русский Паскаль» (Толстой) или «инфернальный художник» (Бердяев)?
Но Розанов имел свое видение, которое изложил в разных текстах («Пушкин и Гоголь», «Две статьи о Гоголе» и другие исследования). Сравнивая Пушкина и Гоголя, он считал, что Пушкин создал солнечный гармоничный мир России. В то же время Гоголь, впервые введя в русскую литературу стихию иронии, фатально изменил «первоначальное и естественное направление» русской культуры. «Пушкин составляет антитезу Гоголю», который «погасит Пушкина в сознании людей, и с ним — все то, что несла его поэзия». В «Мертвых душах» Гоголь изобразил общество неподвижным, уродливым, нежизнеспособным. Следующие российские писатели, начиная с Достоевского, были учениками Гоголя ( «все мы вышли из «Шинели» Гоголя» — известное выражение Достоевского) и продолжили критику России, приведя ее к апокалипсису революции. Гоголь породил разночинцев, разночинцы — нигилистов, а те — революционеров: «после Гоголя стало не страшно ломать, стало не жалко ломать». А все это произошло потому, что Гоголь был чужд русской литературе и не любил Россию, будучи украинцем. «Что же я бешусь? — писал Розанов в 1914 г. — Только Гоголя и ненавижу. «Из него тьма». Мы все «из Гоголя»».7
В «Апокалипсисе нашего времени» Розанов продолжит приписывать русской литературе ответственность за падение России, а затем и Гоголю: «По содержанию литература русская есть такая мерзость, — такая мерзость бесстыдства и наглости, — как ни единая литература».8 «И твоя, русский, земля есть Каинова. Ты проклял свою землю и земля прокляла тебя».9 «Прав этот бес Гоголь».10 В записках «Опавшие листья» Розанов снова возвращается к теме демонического влияния Гоголя: это «ужасный хохол», «никогда более страшного человека [...] подобия человеческого [...] не приходило в нашу землю».11
Не виня Гоголя, но схоже видит революционные события и Бердяев: «... в революции раскрылась все та же старая, вечно-гоголевская Россия, нечеловеческая, полузвериная Россия харь и морд. В нестерпимой революционной пошлости есть вечно-гоголевское». «Злые духи, которых видел Гоголь в их статике, вырвались на свободу и празднуют оргии». «Русская революция есть трагикомедия. Это — финал гоголевской эпопеи».12
Не обошел вниманием Гоголя и Дмитрий Мережковский в книге «Гоголь и черт» и других исследованиях. Чичиков и Хлестаков — это «номинальная середина сущего, отрицание всех глубин и вершин — вечная плоскость, вечная пошлость [...] среди» безделья «, пустоты, пошлости мира человеческого не человек, а сам черт, «отец лжи» в образе Хлестакова или Чичикова плетет свою вечную всемирную «сплетню»». «Гоголь первый увидел черта без маски, увидел подлинное лицо его, страшное не свой необычайностью, а обыкновенностью, пошлостью [...]; лицо черта есть не далекое, чуждое, странное, фантастическое, а самое близкое, знакомое, реальное «человеческое, слишком человеческое» лицо, лицо толпы, лицо «как у всех», почти наше собственное лицо в те минуты, когда мы не смеем быть сами собой и соглашаемся быть «как все». Эта российская «пошлость» и породила следующих демонов: «исходная точка» этого дьявола — поглощение «живой человеческой личности мертвым безличным целым».13 Из Петербурга -наиболее «фантастического из всех городов земного шара», распространяется по России «ошеломляющий туман», «египетская тьма», где просматривают «какие-то свиные рыла, вместо лиц, а больше ничего».14 Петербург — из «утиного гнезда» стал «северной Пальмирой», а затем причалом «Авроры», которая разгромила дотла российский имперский мир, — чтобы построить еще более страшную тюрьму. Только ее уже строил не аристократ-имперец, а, по словам Мережковского, «Грядущий Хам».
«Нам нужно украинскую интеллигенцию поставить на колени; кого не поставим — перестреляем!»
Что касается украинофобии в СССР — материал об этом есть колоссальный, тематически и хронологически рубрицированный. Поэтому остановлюсь лишь на отдельных контрапунктах.
Хотя это и наиболее изученная, но и наиболее сложная для понимания часть истории российской украинофобии. Сложность касается именно обманчивого характера советской идеологии, которая, в отличие от нацизма, теоретически оперировала часто даже демократическими категориями, а на практике была полной противоположностью провозглашенным принципам. Официальная формула «интернационализма», «дружбы народов-братьев» и пр. скрывала в себе как примитивные, так и софистицированные инварианты подмены.
В период сталинизма украинская идентичность искоренялась и диахронно, и синхронно по основным двум направлениям: уничтожение интеллигенции (которое касалось всех народов в СССР, но в каждой культуре имело свои механизмы и последствия) и уничтожение крестьянства (голодомор 1932—1933 гг., но и в целом рабское положение крестьянства к середине 1970-х годов). Вспомним выше цитируемое мнение П. Струве, который видел потенциальную силу Украину именно в сочетании этих двух начал. Отсюда слова чекиста об интеллигенции: «Нам нужно украинскую интеллигенцию поставить на колени [...]; кого не поставим — перестреляем!»15. Важность покоренной Украины провозглашалась публично.16 Отсюда многочисленные откровенные заявления организаторов Голодомора — Лазаря Кагановича, Менделя Хатаевича, Станислава Косиора, Власа Чубаря и др. — о том, что само выживание СССР зависит от того, как твердо будет преодолено сопротивление украинского крестьянства.17 Разумеется, эти две пережитые трагедии — в основе многих сегодняшних драм Украины.
Несмотря на это послевоенная Украина по своему культурному, научному, экономическому потенциалу была одной из самых мощных республик. Цитируя Ореста Субтельного, Украина была назначена на роль secunda inter pares — «второй среди равных».18 Так что в опредкленной степени Центр должен был создать контексты, где бы это было подтверждено (этим стала, например, роль Украины как одного из государств -основателей ООН в 1945 г.). В то же время советская Россия тоже осуществляла многоуровневую операцию фальсификации украинской идентичности. Причем фальсификации системной: в отличие от имперских времен, Россия в советском своем видоизменении публично не ставила под сомнение существование Украины — достаточно, чтобы она называлась УССР. Поэтому украинская идентичность должна существовать в строго предписанных ей регламентационных границах — и в плане интерпретации истории и культуры, и в плане памяти, и в плане употребления украинского языка.
Вопрос до сих пор не до конца освоеннный: корреляция между имперской и советской моделями искоренения украинской идентичности. Вероятно, связующим звеном можно считать то самое парадигматическое противопоставление «правильных» и «неправильных» украинцев, которое было крайне эффективным механизмом раскола общества. И также: единонаправленисть всех «благ», которые от центра России словно лучами окутывали реальности у подножия этого сюрреального строения.
Окончание читайте в следующем выпуске страницы «История и Я»
1 «Доклад Министра Народного Просвещения Д. А. Толстого «О мерах с образованием населяющих Россию инородцев»» (1870 г.). http://inpo-rus.ru/14/
2 1876 р., мая 18. Санкт-Петербург: Журнал Особого совета, созванного Александром ІІ, с предложениями относительно запрета украинского языка в сфере художественной, просветительской и публицистической литературы с целью прекращения «распространения в народе посредством печати мысли о самостоятельности малорусского языка и народности» //Г. Боряк (ответств. ред.). Українська ідентичність і мовне питання в Російській імперії, цит. С. 133.
3 Напечатана в газете»Санкт-Петербургские ведомости», 1886, № 93. С. 1-2.
4 С. Єфремов. Літературно-критичні статті. Київ: Дніпро, 1993. С. 30.
5 Цит в: Ю. Шевельов. Українська мова в першій половині двадцятого століття (1900-1941). Стан і статус. — s. l. [Нью-Йорк]: Сучасність. С. 60. (переизд.: Ю. Шевельов. Пороги і запоріжжя. Література. Мистецтво. Ідеології. 3 тт. Харків, 1998. Т. 3).
6 П. Струве. Общерусская культура и украинский партикуляризм //»Русская Мысль» (Москва), 1912, кн. 1
7 См.: В. Розанов. Легенда о Великом Инквизиторе. Две статьи о Гоголе (под ред. Д. Чижевского). Мюнхен: W. Fink, 1970. С. 257-258.
8 В. Розанов. Апокалипсис нашего времени. Москва: Сергиев Посад, 1917. С. 8.
9 Там же. С. 12.
10 Тамже. С. 4.
11 В. Розанов. Опавшие листья. Санкт-Петербург: [б. и.], 1915. Т. 1. С. 137-139.
12 Н. Бердяев. Духи русской революции //Из глубины. Сборник статей о русской революции. Москва; Петербург: Книгоиздательство «Русская Мысль», 1918. С. 8-11.
13 Д. Мережковский. Гоголь. Творчество, жизнь и религия. Санкт-Петербург, 1911. С. 9-14 і далі. Див. також: Д. Мережковский. Гоголь и черт. Москва, 1906 (перевид.: Москва: Книговек, 2010).
14 Д. Мережковский. Гоголь. Творчество, жизнь и религия, цит. Сс. 26-27.
15 Ю. Шаповал. Театральная история. 75 лет назад, в 1930-м, сотсолся судебный процесс по делу «Спілки визволення України» — «СВУ», https://zn.ua/ukr/SOCIUM/teatralna _istoriya_75_rokiv_tom,_1930-go,_vidbuvsya_sudoviy_protses _u_spravi_spilki_vizvolennya_ukr.html (11/03/2005).
16 Мендель Хатаєвич, один из организаторов Голодомора, докладывал на XVII съезде: «Удельный вес Украины в Советском Союзе очень велик и с точки зрения развертывания промышленного производства, и с точки зрения производства для всей страны угля, металла и других продуктов крупной индустрии, и с точки зрения снабжения страны хлебом и другими продуктами сельского хозяйства» (Речь товарища Хатаевича //XVII съезд ВКП(б). 26 января — 10 февраля 1934 г. Стенографический отчет. http://www.hrono.ru/dokum/1934vkpb17/3_5.php).
17 Командири великого голоду: Поїздки В. Молотова і Л. Кагановича в Україну та на Північний Кавказ. 1932-1933 рр. /За ред. В. Васильєва, Ю. Шаповала. Київ: Генеза, 2001.
18 О. Субтельний. Україна. Історія. Київ: Либідь, 1991. С. 432.
