Было... все было...
так полно, так много...
Больше, чем сердце может вместить:
И золотые ковчеги религий,
И сумасшедшие тромбы идей...
Все упоение ритма и слова,
Весь Апокалипсис туч и зарниц,
Пламя горячки и трепет озноба
От надвигающихся катастроф.
Я был свидетелем сдвигов сознанья,
Геологических оползней душ
И лихорадочной перестройки Космоса
в «двадцать вторых степенях»...
Почти 125 лет тому назад, 16 мая 1877 года, в Киеве, в семье члена городской палаты уголовного и гражданского суда Александра Максимовича Кириенко- Волошина и Елены Оттобальдовны, урожденной Глезер, родился сын Максимилиан. Ему суждено было на изломе веков, в годы агонии империи Романовых, «на заре» Советской власти, стать одним из самых ярких выразителей чаяний лучшей части интеллигенции, не отравленной бациллами ненависти, заразившими мир во время Первой мировой войны (1914 — 1918) и революций 1917 года в России — Февральской и Октябрьской.
М. Волошин удивлял, точнее, поражал современников разносторонностью интересов: выдающийся, глубокий поэт, искусствовед, философ, вдумчивый литературный критик, художник, архитектор, переводчик, мемуарист. Его увлекали астрономические и метеорологические наблюдения, геология, биология.
В первую очередь М. Волошин известен как создатель феерического (по замыслу и воплощению) заповедника «Киммерия» в восточнокрымском городке Коктебель на берегу Черного моря. В 1903 году М. Волошин по собственному проекту строит там дом, почти каждый год приезжает в милый его сердцу Крым (о его любви к этому магическому, многоликому полуострову говорят такие пронзительные строки: «Весь трепет жизни всех веков и рас, живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас») из многочисленных поездок по Европе.
Москва и Санкт-Петербург с их бурной и непредсказуемой политической суетой так и не стали ему близки, и он старался как можно быстрее уехать из столиц — «поэту и мыслителю совершенно нечего делать среди беспорядочных столкновений хотений и мнений, называемых политикой». И, наконец, в 1916 году М. Волошин прочно обосновался в своей «Киммерии». Он писал: «Так вся душа моя в твоих заливах, О Киммерии темная строка, Заключена и преображена». На многие годы, вплоть до смерти в 1932 году, дом поэта и художника стал своеобразной Меккой для творческой интеллигенции, пристанищем его многочисленных друзей, центром, где сходились артерии, питавшие передовую мысль в европейском искусстве первой трети ХХ века.
В своей автобиографии он писал: «Вернувшись в Крым, я уже более не покидаю его: ни от кого не спасаюсь, никуда не эмигрирую. И все волны гражданской войны и смены правительств проходят над моей головой...» Автор блестящих исследований в области истории искусства «Лики творчества», мужественного и достоверного свидетельства очевидца — книги о революции и гражданской войне «Неопалимая купина» (святыня, духовные ценности, которые не горят в огне) и, одновременно, эпатирующих публику лекций «Пути Эроса», «Аполлон и мышь», «Эдип» (вызвавших сотни (!) откликов в газетах дореволюционной России), до сих пор находится как бы на периферии нашего сознания. Духовный мир художника, смелость, новаторство и убедительность его мыслей, потрясающее «умение видеть в прекрасном его живую связь с эпохой, с землей, с людьми — все это пленяет непредубежденного читателя...» (С. Наровчатов). Точность оценок и обобщений М. Волошина исходят от конкретных впечатлений, потому они архиубедительны и безупречно достоверны.
Наш герой как мыслитель рос в предгрозовую пору. Первая мировая война, которую М. Волошин категорически не принял и осуждал всей силой своего творчества (немногие крупные деятели культуры по обе стороны фронтов смогли подняться выше примитивного национализма — россиянин М. Горький, француз Р. Роллан и А. Франс, немцы Г. Гессе и Т. Манн, австриец С. Цвейг), революционные события 1917 года и разразившаяся Гражданская война на 1/6 части Земли не поколебали сущность его гуманистического мировоззрения. Он увидел в этих событиях роковую трагедию народа. Да, кровавое безумие братоубийства, конечно же, пугало его. Но М. Волошин не растерялся и не молчал. Его лекция «Россия распятая» (полный текст подписан рукой автора — 17 мая 1920 г. в Коктебеле — в Крыму еще находились «белые» барона Петра Врангеля) — яркое тому подтверждение.
Автор может с уверенностью сказать, что более точной характеристики времени вы не увидите ни у одного писателя или философа (возможно, ближе всего по гуманистическому духу и мастерству лишь, также наш земляк, писатель В. Г. Короленко — их позиции сходны). Притом характеристики эти поражают «нострадамусовским» уровнем предсказаний: настоящий художник слова предвидел деградацию нового режима, его возврат к империи, уже советской. Как писали исследователи творчества М. Волошина еще в 80-е годы ХХ века, он «не понял классового характера гражданской войны и... занял позицию «над схваткой». Насколько эта позиция «нейтральна»?
Попробуем же сейчас, с расстояния более чем в 80 лет, услышать голос человека, которому претили антигуманные установки и «белых», и «красных», человека, желавшего остаться в это смутное время с чистой душой. Разве не актуальны такие мысли М. Волошина и сейчас: «Политические борцы в пылу борьбы слишком легко рассекают вопросы на «да» и «нет» и, обращаясь к мимо идущему, восклицают: «Или с нами, или против нас!», совершенно не считаясь с тем, что этот встречный может быть ни за тех, ни за других, а иногда и за тех, и за других, и что по совести его нельзя упрекнуть ни в том, ни в другом».
Эти слова мыслитель подтвердил действиями, которые могли ему стоить жизни, когда в своем коктебельском доме прятал и белых офицеров-добровольцев, и коммунистов-подпольщиков. В письме к А. Н. Иванову он писал, что «добровольческая контрразведка грозилась его повесить». М. Волошин спас от самосуда белогвардейцев генерала, профессора-историка, археолога и краеведа Н. А. Маркса, не желавшего идти на службу к Врангелю. Мысли, высказанные М. Волошиным в «России распятой», были одинаково неприемлемы как для идеологов Белого движения, так и красных комиссаров, развязавших страшный террор в Крыму после разгрома войск Врангеля. Текст лекции был настоящим пороховым зарядом в коктебельском Доме Поэта. Если бы его обнаружили большевики, судьба М.Волошина была бы предрешена. И в годы сталинского террора, и во время нацистской оккупации Крыма архив бережно хранила жена мыслителя — Мария Степановна Волошина (1887 — 1976).
М. Волошину в «России распятой» удалось нащупать не только пульс настоящего, но и будущего, он увидел всю «нелепость», по его же словам, революции, повторявшей парадоксальным образом действия власти царской. «Так же, как Петр, они (большевики. — С.М. ) мечтают перебросить Россию через несколько веков вперед, так же, как Петр, они хотят создать ей новую душу хирургическим путем, так же, как Петр, цивилизуют ее казнями и пытками: между Преображенским Приказом и Тайной канцелярией и Чрезвычайной комиссией нет никакой существенной разницы». М. Волошин говорит о «монархии с социальной программой» и в социализме ощущает раковую опухоль тоталитаризма: «Он (социализм. — С.М.) неизбежной логикой вещей будет приведен к тому, что станет искать ее (государственность. — С.М.) в диктатуре, а после — в цезаризме».
Также он показывает ретроградность идей деятелей Белого движения, считает, что их победа, в свою очередь, привела бы к откату на многие десятилетия, если не на века назад. В первой главе («Гражданская война») цикла о терроре «Усобица» есть очень емкие строки:
