Образ и дух Качановки, этого уникального дворцово-паркового комплекса на Черниговщине, история которого берет начало в середине XVIII века, тесно связались с именами нескольких поколений Тарновских. С 1824 г. и вплоть до конца ХIХ в. представители трех поколений этого рода были владельцами усадьбы, которая, пережив страшные времена тотального разрушения памяти, в 2001 г. в конечном счете обрела статус Национального заповедника.
Об одном из Тарновских — Григории Степановиче — далее и пойдет речь. Качановка досталась ему в наследство после смерти матери, Параскевы Андреевны, которая еще успела заложить здесь каменную церковь (Георгиевскую). Полюбоваться ею можно и сегодня — стоит только приехать в заповедник (где вас ждет еще немало чудес: дворец ХVIII в. с флигелями, величественный парк, деревья, которые помнят Гоголя и Шевченко, беседка М. Глинки, «романтические руины», живописные пруды, в конце концов, интересные музейные экспозиции…)
Григорий Степанович Тарновский (1784—1853) в молодости служил в Министерстве внутренних дел чиновником по особым поручениям. В 1831 году был избран предводителем дворянства Борзны. Камер-юнкер, статский, а впоследствии титулярный советник, богатый землевладелец, который имел 9 тысяч крепостных в Киевской, Полтавской и Черниговской губерниях, Тарновский был противоречивой, а то и странной натурой. В Петербурге его знали как мецената. Недаром же в 1838 году Императорская академия искусств, отмечая его «любовь к искусствам», которая проявлялась, в частности, в материальной поддержке художников, избрала его свободным «общником» Академии.
Михаил Владимирович Тарновский, детство которого прошло в качановском имении, вспоминал, что в киевском доме его дяди Якова Васильевича Тарновс кого на улице Золотоворотской, 2 хранился небольшой «прекрасный портрет Григория Степанови ча… работы Карла Брюллова», написанный где-то на границе 1830—1840 гг. Портрет не сохранился: мемуарист загадочно пишет, что погиб он по дороге (!) с Золотоворотской к Историческому музею. Можно только догадываться, когда и при каких обстоятельствах это произошло — не тогда ли, когда советская власть занималась национализацией имущества «буржуев»?
Благодаря Г. С. Тарновскому сад вокруг дворца превратился в регулярный парк. Владелец Качановки достроил церковь, насыпал два острова в Майорском пруде, соединив их мостиком. В глазах своих гостей он хотел предстать человеком искусства — и именно в этой ипостаси иногда выглядел смешно, хотя и действительно любил музыку, танцы, имел богатую коллекцию картин, мебели, бронзы, фарфора, гордился собственным оркестром, для которого купил в Сокоринцах (у своего соседа П. Галагана) музыканта-виртуоза, который играл на скрипке Страдивари!
Тарновский ужасно гордился тем, что в 1838 году к нему приезжал знаменитый композитор Михаил Глинка, который тогда собирал по Украине «голоса» для Петербурга. Сам же Глинка писал о владельце Качановки несколько иронично: большой каменный дом, стоящий на возвышении, «огромный сад с прудами и вековыми кленами, дубами и липами» сначала производили впечатление, однако, когда присмотришься, окажется, что дом не завершен; дорожки в саду не доделаны; домашний оркестр неплохой, но неполный, и духовые инструменты не все исправны, а первый скрипач Калинич немного туговат на ухо. Все указывало на «чрезмерную бережливость бездетного хозяина, который владел 9000 душ и большими капиталами», — делал вывод Глинка. Вместе с тем, его «Записки» говорят о гостеприимстве Григория Степановича, который придумывал для гостей разнообразные развлечения — прогулки, поездки в соседние имения Тарновского, иллюминации и даже танцы, которые хозяин поощрял собственным примером…
Было тогда Тарновскому около пятидесяти лет, был «смугловат и поджар, числился где-то на службе и имел звание камер-юнкера». Разговаривал на «ломаном языке» (очевидно, с сильным украинским уклоном); отличался чрезвычайной аккуратностью во всем, что касалось режима дня. М. Глинка пишет, что к полуночи все забавы заканчивались, хозяин вежливо раскланивался и шел спать. Тем временем, в оранжерее, где поселился Глинка, еще оставались Петр Скоропадский, Виктор Забила, Василий Штернберг — и ночь продолжалась: звучала музыка, пели песни, не было конца дружеским разговорам. У педантичного Тарновского все это вызывало легкую досаду.
Не в одну ли из таких ночей Глинка написал на слова М. Маркевича патетический «Гимн хозяину»? В свое время Василий Горленко отыскал его в Черниговском музее имени В. Тарновского — и вот что ему удалось прочесть:
Прекрасен, о хозяин милый,
Очарователен твой дом.
Какой живительною силой
Для нас исполнен твой прием!
Тебе с Гармонией от чувства
Дает Поэзия привет,
Благодарят тебя искусства
И яркой живописи свет.
Глянь, как радостны все лица.
Пусть кипит вино струей…
Далее текст обрывается. Однако есть ноты, так что может когда-нибудь, гимн Глинки еще зазвучит в Качановке…
О двух участниках тех качановских «забав» — Виктора Забилу и Николая Маркевича — стоит сказать немного подробнее. Виктор Забила (1808— 1869 гг.) жил по соседству с Тарновским на хуторе с милым названием Кукуривщина, рядом с Борзной. В 1822—1825 гг. учился в Нежинской гимназии; следующие девять лет были отданы военной службе. Потом — отставка и жизнь на хуторе. Среди персонажей повести Т. Шевченко «Капитанша» упоминается отставной ротмистр Виктор Алексеевич, это Забила.
Был он поэтом, который оставил небольшое наследие — около сорока стихов и песен. В основном это романсы, мотивы которых навеяны эпохой романтизма, украинскими народными песнями. Забила играл на бандуре, значит и к своим стихам сочинял музыку. В лирических стихах отразилась личная драма автора. Он был помолвлен с Любовью Билозерской, однако родители заставили ее выйти замуж за соседа-помещика. Любовь Билозерская и мать долго противились воле отца, однако в конечном счете сдались. Пережитое Забилой потрясение было таким сильным, что он даже пытался покончить с собой.
Своей славой В. Забила обязан песням. Наиболее известные из них — «Віють вітри, віють буйні» (эту песню поют в «Наталке Полтавке» И. Котляревского) и «Не щебечи, соловейку» (музыка М. Глинки). Глинка же написал музыку к стихотворению Виктора Забилы «Гуде вітер вельми в полі…». Своего качановского друга композитор вспоминал в своих «Записках» с улыбкой: ему вспоминались вечера в оранжерее, когда раскрывались еще и актерские таланты Забилы: «Этот Забила был незаурядный мастер «представлять в лицах».
Что же касается Николая Маркевича, то он также жил по соседству с Тарновским, в родительском имении Туровка, где имел дом, наверху которого дрожала от ветра «эоловая арфа». Маркевич — давний друг Глинки: они вместе учились в Петербургском благородном пансионе при Педагогическом институте, где одним из воспитателей был «Кюхля» — поэт и будущий декабрист Вильгельм Кюхельбекер. Его ждала военная карьера, однако неожиданно для друзей и родных в 1824 г. 20-летний Маркевич идет в отставку и поселяется в Туровке. Здесь он занимается научной и литературной деятельностью (как поэт Николай Маркевич дебютировал еще в шестнадцатилетнем возрасте: его первое стихотворение напечатал Василий Жуковский).
Среди трех поэтических сборников Николая Андреевича наиболее известен третий — «Украинские мелодии» (1831), который произвел впечатление на молодого Шевченко. Но главное в творческом наследии туровского затворника — это, конечно, его «История Малороссии» в пяти томах (Москва, 1842—1843 гг.). «Малороссия… есть одна из прекраснейших стран Европы» (по сознанию всех путешественников и естествоиспытателей, ее посещавших), — написал на первых страницах «Истории…» ее вдохновенный автор. — … Знаменитый Линней предполагал ее колыбелью народов после потопа». А в Санкт- Петербурге — в Пушкинском Доме — хранится рукопись — дневник Н. Маркевича, который охватывает несколько десятилетий его жизни, — вещь, вне всяких сомнений, бесценная! Он еще не издавался, хотя исследователям давно известен. Когда, даст Бог, этот диариуш увидит свет, мы еще многое узнаем о Качановке…
Но вернусь к чудачествам Григория Степановича. Художник Лев Жемчужников, который гостил в Качановке летом 1852 г., описывал их значительно подробнее, чем Глинка: «Гр. Ст. был оригинал по манерам, одежде, с музыкальным сумбуром в голове и с таким же представлением о живописи». Одет он был «в короткую курточку со множеством пуговиц, на которых висел кисет с табаком и трубка в бисере и янтаре, на голове была бисерная ярмулка». На следующий день ярмулку сменила надетая набекрень голубая жокейская фуражка с длинным козырьком… Ничего не скажешь, действительно картинный вид!
Что же касается «музыкального сумбура» в голове Григория Степановича, то Л. Жемчужников рассказывает довольно смешные вещи. Когда гости сели пить утренний чай, из-за кустов по знаку хозяина неожиданно ударил оркестр — играли увертюры из «Жизни за царя» и «Руслана и Людмилы». Тарновский таким образом демонстрировал гостям свои дружеские отношения с Михаилом Глинкой, имя которого он вспоминал часто и не всегда уместно. «Мы приятно проводили время, когда у меня Глинка писал своего «Руслана», — хвастался Тарновский. — Знаете, хм… каждый день Глинка писал и был удовлетворен моим оркестром. Если вы любите Бетховена, то мы сейчас сыграем вам Бетховена. Хм… — он подзывал пальцем первую скрипку, — это талант — Глинка его очень ценил; хм…хорошо понимает и любит музыку… хм… прикажи сыграть Бетховена, ну, знаешь, симфонию Третью, Героическую, с маршем.
Оркестр играл хорошо. Играли еще и еще, но после тяжелого сна с кошмаром музыка казалась утомительной и неприятной.
— Хм… вот это место вставил я... Он посмотрел на нас, мы — на него.
— Хм… да… мы и Бетховена подправляем».
За обедом Григорий Степанович опять «угощал» гостей музыкой. Только теперь уже играли не Бетховена, а «пьесу», написанную самим Тарновским. Оркестр, который состоял из сорока крепостных музыкантов, разыгрывал историю Украины! Автор комментировал: «Хм… это поход Хмельницкого… битва под Желтыми Водами… это хм… слушайте, битва под Корсунем; теперь бой под Белой Церковью… а это договор Хмельницкого под Зборовом».
Когда я впервые читал это остроумно написанное воспоминание Жемчужникова, то поневоле вспоминал рассказ В. Винниченко о «малороссе-европейце», в котором комизм ситуации заключается в том, что представление героя о себе кардинально расходится с его оценкой другими. Герой демонстрирует свою «европейскость», а выходит какой-то сплошной ужас. Так же происходит и с Тарновским и его гостями, которых окончательно «добивает» сцена со вставной челюстью Григория Степановича, принесенной лакеем на тарелке…
Но резюме Л. Жемчужникова почти полностью совпадает с оценкой М. Глинки: «… при всем том я неохотно рассказываю о его смешных сторонах, потому что он был добр и имел значительные преимущества, хотя бы то, что у него жили и пользовались его гостеприимством такие известные таланты, как Глинка, Шевченко, Штернберг, Николай Андреевич Маркевич».
Может быть, это как раз самое главное: Григорий Степанович Тарновский был смешон, «аляповат», недостаточно культурен, однако, по мнению многих его приятелей и гостей, — добр. Не имея собственных детей, Тарновские взяли на воспитание в Качановку четырех племянников и семерых племянниц. В одну из них, Эмилию Васильевну, был влюблен Василий Штернберг. А Юлии Васильевне нравилось «кружить голову» другому художнику — Павлу Федотову. Кокетство оказалось занятием не невинным: пережитое потрясение ускорило психическое заболевание Федотова. К Надежде же Васильевне, как известно, был неравнодушен Тарас Шевченко...
Имел «слабинку» и сам Григорий Степанович: о его «непрерывных романах» долго ходили семейные рассказы. Знала о них и Анна Дмитриевна (жена), однако смотрела на них сквозь пальцы. «Жили они отдельно, — писал М. В. Тарновский, — занимали разные апартаменты в разных концах огромного качановского дворца. Из апартаментов Гр. Ст. шла потайная лестница, двери к которой были спрятаны в шкафу с одеждой, она выходила прямо в сад». Марко Вовчок вспоминала даже «залишки дівоч-виспи» (девичьего гарема) в Качановке. Так это или нет, сказать трудно, ясно только, что любовные похождения хозяина были в Качановке притчей во языцех.
О «гаремах» Тарновского есть упоминание и в повести Т. Шевченко «Музыкант» — владелец Качановки господин Арновский предстает в ней как «сластолюбец» и «развратник». И в повести «Художник» Шевченко устами своего героя выссказался о качановском «малороссийском аристократе» в сатирическом ключе, и в этом случае отнюдь невозможно повторить слова Глинки: «он был добр». Конечно, литературный герой и его прототип не являются абсолютными двойниками, но все-таки, все-таки… Очевидно, отношение Тараса Шевченко к Григорию Тарновскому изменилось уже во время пребывания в Качановке, поскольку до приезда поэта в Украину оно было более благосклонным. Познакомил их Василий Штернберг (1839 г.). В марте 1842-го Т. Шевченко послал Г.С. Тарновскому из Петербурга в Качановку три экземпляра поэмы «Гайдамаки» (два — для Маркевича и Забилы); еще через какое-то время — картину «Екатерина». Бывая в Петербурге, Григорий Степанович приглашал молодого художника к себе в качановский «Эдем». И в конце мая 1843 г. Тарас Шевченко приехал к своему давнему знакомому в гости…
Умерли Григорий Степанович и его жена в один день (1853 г.) и были похоронены на кладбище возле церкви, в которой пятнадцатью годами ранее слушали хор певчих под управлением Михаила Глинки. Уже значительно позже, спустя тринадцать лет, когда Василий Васильевич Тарновский-младший будет хоронить своего отца, он выкопает также гробы Григория Степановича и Анны Дмитриевны, обобьет их малиновым бархатом и поставит в нишах слева и справа от гробницы Тарновского-старшего.
Готовясь ко встрече с вечностью, Григорий Степанович написал несколько проектов завещания. Какое-то время было у него намерение завещать доходы от принадлежащего ему имущества на учреждение и содержание на вечные времена медицинского факультета Киевского университета. По другими данным, предполагалось открыть (очевидно, в Киеве) кадетский корпус имени Г. Тарновского. Проекты эти не были реализованы. В конечном счете, Качановка, как и другое имущество покойного, перешла в собственность племянника Григория Степановича — Василия Васильевича Тарновского-старшего.
Но история этого светлого человека заслуживает отдельного рассказа.
