Цветет красотой небывалой
Народного счастья весна,
Всемирной надеждою стала
Советская наша страна.
И звезды сильней заблистали,
И кровь ускоряет свой бег,
И смотрит с улыбкою Сталин —
Советский простой человек.
75 лет назад, с 17 августа по 1 сентября 1934 года, в Москве работал Первый съезд советских писателей. По размаху, продолжительности и участию зарубежных гостей он стал явлением исключительным.
Эпоха 30-х годов предстает перед нами как бы в двух ипостасях: с одной стороны, первые пятилетки, в корне преобразовавшие СССР, превратившие его «из страны, ввозящей оборудование, в страну, производящую его», а с другой — обрушившиеся на жителей этой страны невероятные беды и горести. Вот скажите — как можно объять умом невероятный энтузиазм, сознательное самоотречение тысяч людей, мирно соседствующие со временем Большого террора, отчаяния и горя для миллионов? В обычной жизни все задуманное можно осуществить человеческими усилиями, а все записанное в первых советских пятилетних планах можно было достигнуть только нечеловеческими, замешанными на восторженном труде и страхе, раболепии и коммунистическом сознании, ужасе и любви к Родине.
Государство и партия большевиков стремились управлять не только нарождающейся промышленностью и новым коллективным сельским хозяйством. Вожди прекрасно понимали, что людей и подвиги новой эпохи нужно воспеть, прославить в прозе и стихах, увековечить в памятниках, снять о них фильмы и поставить пьесы — для узнавания массами и дальнейшего клонирования. Вот почему 23 апреля 1932 г. принимается постановление ЦК ВКП(б) о перестройке литературно-художественных организаций. Отныне литературой и искусством насильственно управляют сверху, потому что поставленная в 20-е годы Лениным мягкотелая задача — перевоспитать писателей — не выполнена. На смену ей пришла иная — обязать литераторов делать то, что нужно системе. Партийным постановлением ликвидировалась прежняя Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП), вместо нее предлагалось создать единый Союз советских писателей, который бы объединил литераторов всех республик СССР. Одновременно с РАППом были закрыты путем «самороспуска» несколько остававшихся независимых организаций: «Перевал», «Съезд крестьянских писателей» и иные объединения «пролетписов».
Историю будущего литераторского союза решено было начать небольшим путешествием — всем известно, что вне столиц, ближе к вечеру, на свежем воздухе да под хорошую закуску можно решить сотни вопросов. Партия и ОГПУ все организовали, как бы теперь сказали, «по-взрослому»: в августе 1933-го голодного года на комфортабельном теплоходе 120 писателей прокатились по строящемуся Беломорско-Балтийскому каналу имени Сталина (ББК). «С той минуты, как мы стали гостями чекистов, для нас начался коммунизм. Едим и пьем по потребностям, ни за что не платим. Копченые колбасы. Сыры. Икра. Фрукты. Вина. Шоколад. Коньяк», — вспоминает один из путешественников. Рискну напомнить, что до отмены карточной системы на хлебопродукты, крупу, картофель, сахар и мануфактуру оставалось еще три года.
В 1934 году участники похода — Алексей Толстой, Валентин Катаев, М. Козаков, И. Ильф и Е. Петров, В. Иванов, Вера Инбер, Виктор Шкловский (его брат был среди заключенных ББК), Михаил Зощенко и другие выпускают в свет книгу, в которой рабский труд строителей 227 километрового канала, где за 20 месяцев погибло свыше 100 тыс. человек от холода, недоедания, от земляных работ, производимых первобытным инвентарем, назван «наилучшим способом и первым в мире опытом перековки трудом самых закоренелых преступников-рецидивистов и политических врагов». Парадокс — но они описали невероятно ярко с присущим им талантом не изможденных врагов народа, цинизм руководителей, холод бараков, неподдающийся убогому инструменту нерушимый гранит карельских скал, баланду и вшей, а энтузиазм стройки, упорство, сверхтерпение, горящие глаза строителей, готовность к подвигу и самопожертвованию во имя торжества мировой социалистической революции.
Вот, собственно, для чего и затеяна была история с созданием Союза советских писателей.
Каждый подневольный строитель ББК назывался заключенный каналоармеец, сокращенно «з/к», от чего и произошло жаргонное слово «зек». Советские писатели, собравшиеся в Москве на свой Первый съезд, тоже были уже несвободными людьми. Путешественники по Беломору были в центре внимания и чувствовали себя чуть ли не героями-челюскинцами. В огромном Колонном зале Дворца Союзов окающий Горький что-то, покашливая, рассказывал, но разобрать его слова было трудно. Немного оживляли присутствующих речевки депутаций от рабочих, колхозников, красноармейцев, пионеров и других «слоев», пришедших приветствовать рождение нового Союза. Зал поредел уже после первого перерыва: в роскошных буфетах организовались разношерстные группы, звенел хрусталь, звучали тосты, кто-то пьяно шлепнулся на раздавленной осетрине; короче, не многие литераторы стремились вернуться в скучный зал. Их весьма щедро подкармливали: на питание каждого из 571 посланца отпускалось сорок рублей в сутки (обед для рабочего тогда стоил 84 коп, а поужинать в коммерческом ресторане — 5—6 рублей). Поэтому организаторам во главе с председателем оргкомитета И. Гронским не без труда удалось собрать творческую интеллигенцию для голосования по резолюциям. Кстати, послушать доклад Н. Бухарина, бывший третьим, заключительным по счету, пришли абсолютно все — и патриархи типа Демьяна Бедного и А. Безыменского, и молодые писатели, названные с легкой руки Юрия Олеши «инженерами человеческих душ». Съезд состоялся. Передовая статья «Известий» за 2 сентября «Итоги съезда писателей», ритуально упомянув «мудрое руководство Сталина», сообщила, что «читатель требует борьбы с литературным браком, халтурой, элементарщиной, рифмованной прозой».
Про заключительный литераторский банкет с бюджетом в треть миллиона рублей ничего не говорилось.
Самым существенным итогом съезда было признание того факта, что профессиональными писателями Советского Союза являются только члены нового объединения. Само собой разумеется, после чистки в новый Союз вошли не все из четырехсот тысяч (!) порою полуграмотных авторов, пришедших в литературу буквально по набору с заводов, фабрик, колхозов. Таким образом, получив корпоративное оформление, социальный статус советского писателя повышался; он получал ряд льгот — возможность публиковать свои произведения, право на дополнительную жилплощадь, материальную поддержку от своего «профсоюза» — СП, поправить в случае необходимости здоровье, выплат по болезни, на похороны, наконец, и т.п.. В конце концов, писатель мог НЕ РАБОТАТЬ и не считаться тунеядцем, что в условиях всеобщего трудового энтузиазма вообще выглядело фантастикой.
Отныне жалобы на писателей типа «нигде не работает, по ночам жжет свет» — не принимались.
Прав был булгаковский Воланд: квартирный вопрос испортил москвичей. Членство в Союзе позволяло претендовать на неплохие площади в центре столицы, поэтому многие из приближенных к правлению Союза советских писателей, этому Наркомату литературы, направили немалые свои гонорары на сооружение квартир, присовокупив к ним рекомендации влиятельных особ. Все те, кто оказался на «Беломорском ковчеге» и претерпел от заполярных комаров и зэковских рукопожатий, были вознаграждены в первую очередь. Например, знаменитый М. Зощенко через месяц после путешествия избирается председателем Ленинградского отделения Всероссийской комиссии по драматургии, 1 сентября 1934 входит в состав правления ССП, а 24 октября того же года получает просторную квартиру в писательском кооперативе в Ленинграде на канале Грибоедова, в двух шагах от Дворцовой площади. Не остался в стороне и Антон Семенович Макаренко, который к тому времени неплохо зарабатывал: достаточно сказать, что педагог-писатель спокойно мог 2 июня 1936 г отказаться от аванса в 25 000 рублей на Киевской кинофабрике (с 1957 — киностудия им. Довженко), предлагавшихся ему за сценарий, сославшись на занятость; Галина Макаренко подумывала о загородном доме и еще одной домработнице. Простой школьный учитель был рад тогда 200 рублям в месяц. Макаренко, Катаев, Ильф и Петров, другие писатели успешно инвестировали свои гонорары в московский писательский дом в Лаврушинском переулке, возле Третьяковской галереи и вскоре переехали в Белокаменную.
Литература расслоилась. Полярное существование тех, кто был «за» и тех, кто «не разделял» решения Первого съезда, ставшие своеобразным договором государства с такой влиятельной социальной группой граждан СССР, как писатели, было очевидным. Регулярным стало вручение высших наград СССР литераторам с подачи правления ССП, не были забыты и национальные окраины, например, Сулейман Стальский, дагестанский поэт, автор цикла стихов «Я буду петь большевиков», «Песня о товарище Сталине», «Поэма о Серго Орджоникидзе». Следующей песней ашуга стала «Принимая от товарища Калинина орден Ленина». Но были и иные авторы...
«Его пальцы, как толстые черви, жирны,
А слова, как чугунные гири, верны,
За указом указ — кому в бровь, кому в лоб, кому в пах, кому в глаз».
Это стихотворение о Сталине Осипа Мандельштама стало причиной того, что в ночь на 1 мая 1934 года поэта арестовали. Его комната в коммунальной квартире была отдана какому-то племяннику председателя правления ССП В. Ставского, который тут же переехал в Москву с Дальнего Востока.
Большой ажиотаж вызвали 80 сразу же ставших дефицитными участков в подмосковном Переделкино, выделенных под писательские дачи. Повсюду возникали писательские Дома творчества и отдыха, например, в Голицино под Москвой, где провел свои последние дни А. Макаренко. Киевская организация последовала примеру Москвы и «выбила» землю в Ирпене и Ворзеле для загородных домов своих лучших творцов. Прямо пропорционально возрастанию писательского благосостояния рос коэффициент преданности партии и правительству.
Я думаю, что этому в немалой степени способствовало создание при правлении ССП «Союза жен советских писателей».
Сохранилось любопытное письмо Сталина Ставскому: «Обратите внимание на т. Соболева (советский «морской» писатель Леонид Соболев (1898—1971). — А.А.). Он, бесспорно, крупный талант. Он, как видно из его письма, капризен и неровен (не признает «оглобли»)», — писал вождь. «Не надо обязывать его написать о колхозах или Магнитогорске. Нельзя писать о таких вещах по обязанности. Пусть пишет, что хочет и когда хочет. Такая обязанность ниоткуда не вытекает. Привет! И. Сталин»
Получается, что диктатору было все равно, что пишут литераторы? А правление ССП перегибало палку, двигая пером критиков или мозгами членов Союза, препятствуя ЛЮБЫМ попыткам литераторов отклониться от линии партии? Да нет, тут другое: тонкая игра, в которой Сталин-хозяин, он раздает индульгенции и делит свободу творчества, а правление ССП во главе с В. Ставским — надсмотрщики за порядком, которые «оглоблями» заставляют литераторов двигаться в нужном направлении. Кстати, тот факт, что Л. Соболев после обращения к Сталину дожил до спокойной старости, тоже о многом говорит: выходит, каприз ему большевики простили, но отработать, по всей видимости, как-то заставили...
Начало 1937 года ознаменовано завершением процесса над так называемым антисоветским троцкистским центром: Пятаков, Серебряков, Сокольников, Муралов, Дробнис, Шестов, Радек (бывший одним из докладчиков на Первом съезде писателей)и др. Отвлекшись от написания романа о Петре Великом, корифей советской литературы Алексей Толстой c натугой, но помня о писательском долге, описывает судебный процесс, не по-толстовски, как то мелко и дешево: «Радек. Когда спрашивают, как ко мне относились во время следствия, — удостоверяю: не меня мучил следователь, а я три месяца мучил следователя». (Алексей Толстой. Последние слова подсудимых. «Ленинградская правда», 03.02.1937 г.)
Или вот еще... В «Литературной газете» 15 июля 1937 года появляется статья А. Макаренко «Вредная повесть». Это рецензия на произведение молодой писательницы Натальи Гирей «68 параллель», опубликованное в двух номерах ленинградского журнала «Литературный современник». В нем шла речь о строительстве нового города на Севере, о «перековке» людей в системе ГУЛАГа. Но акценты, по мнению рецензента, получившего заказ на нее, были расставлены неверно, не в соответствии с линией партии...
«Книга сделана настолько неудачно, с таким преобладанием вражеских тонов и вражеских слов, с таким завуалированным советским горизонтом, с такими подозрительными сравнениями и с такой холодностью, что при всем моем желании быть снисходительным к молодому автору я не могу быть снисходительным», — чеканит Макаренко в рецензии (А.С. Макаренко, Педагогические сочинения, М. Педагогика, 1988, т.7, с.64).
Вскоре Главное управление Госбезопасности УНКВД Ленинградской области произвело арест Гирей Натальи, изъяв «...наброски и черновики и все материалы к повести «68 параллель». Приговор — «вела антисоветскую агитацию, распространяла клеветнические измышления о руководителях ВКП(б) и советского правительства по основным хозяйственно-политическим вопросам. Заключить в исправтрудлагерь сроком на пять лет» (Архив Управления ФСБ по С.-Петербургу и Ленинградской обл., арх. № П-72072, л.26 — публикуется впервые. — А.А.)
Такая вот вам рецензия!
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Десятки писателей-делегатов Первого съезда, были уничтожены или брошены в лагеря. Борис Пильняк, Исаак Бабель, Борис Корнилов, Тициан Табидзе, Иван Катаев, Бруно Ясенский, Михаил Кольцов, Артем Веселый, А. Сенченко, Иван Микитенко, И. Гронский... Это лишь несколько наиболее известных имен.
В середине 1936 года умер Максим Горький. Идея о соцреализме в литературе, подразумевавшая набор обязательных правил, эстетический кодекс советского писателя, догма о «положительном герое», который должен присутствовать всюду — даже если лирический стих, то это что-то типа «грудь его в медалях, ленты в якорях», просуществовала более полувека без Горького и по праву внесена в анналы философии. Поэтому титул основоположника соцреализма я бы все же разделил между Сталиным и 66-летним смертельно больным Буревестником, который лишь озвучил на Первом съезде писателей перспективный проект, рожденный во властных кабинетах. Зажатая кремлевскими канонами, литература одной шестой части планеты выглядела в 30-е и последующие годы как русская печь, занявшая почти все пространство советского дома. Надо или залезть на нее и пользоваться благодатным теплом, исходящим от нагретых кирпичей, или все время натыкаться на нее, с завистью или ненавистью разглядывая взобравшихся на нее, протискиваться мимо, чертыхаясь и проклиная печника, соорудившего ее.
Но тихо чертыхаясь.
