Иногда возникает ощущение, что историческое сознание и политическая конъюнктура — вещи неразделимые, как сиамские близнецы, что поставить правду истории и мораль на место цинично понимаемой «политической целесообразности», в угоду которой тенденциозно толкуются факты, события, драмы и трагические коллизии минувших десятилетий, прошлых веков, — это романтическая, чуть ли не маниловская мечта, не более того. Но тех, кто думает исключительно о «государственных» (читай — имперских) интересах обожествляемой сверхдержавы (реально — о своем особом месте в конструируемой закрытой и репрессивной системе власти), тех, кто мыслит тоталитарно — мифологическими абстракциями, — не волнуют судьбы миллионов зверски замученных людей. Если подобные злодеяния в свое время организовал, благословил и освятил сам Вождь всех народов (и к тому же доходчиво объяснил, зачем они были необходимы) — то это уже отнюдь не злодеяние, как следовало бы признать с позиций вечной человеческой нравственности, а «суровая историческая необходимость». И террор голодом, продуманно и сознательно предпринятый вождем и его сатрапами против украинцев в 1932 — 1933 годах — это вовсе не геноцид украинской нации, а «жестокие, но вынужденные меры», вызванные «неумолимой логикой классовой борьбы».
И все чаще раздаются раздраженные голоса: ну сколько можно писать, говорить, готовить спектакли и выпускать фильмы о Голодоморе? Это, мол, только отвлекает от сегодняшних тревожных проблем... Эмоционально понять тех, кто заявляет так, в общем, можно, как можно понять капризного ребенка, которого взрослые заставляют смотреть тяжкий, трагический фильм, а ему хочется мультиков (допустим, что в такой позиции нет циничного злого умысла). Но если по сути, то необходимо жестко спросить: а что, неужели будущие трагедии, которые могут вырасти из сегодняшних проблем, можно предотвратить, не поняв и не усвоив страшные уроки трагедий прошлого? И разве все факты, документы, свидетельства очевидцев, жертв и палачей геноцида стали известны обществу?
Много опубликовано но не проанализировано, не осмыслено, не стало частью нашего сознания. У нас речь пойдет о поразительном историческом документе (впервые обнародованном только в 1995 году), свидетельствующем о страшных событиях того же 1933 года, но только происходивших не на собственно украинской земле, а рядом, по соседству, в Российской Федерации — на Дону (это, по административному делению тех лет, территория Северо-Кавказского края). А особую ценность этому свидетельству придает фамилия автора-очевидца — Михаила Шолохова, всемирно известного писателя, автора знаменитого романа-эпопеи «Тихий Дон», в будущем — нобелевского лауреата. А тогда он — прямой, непосредственный свидетель массовых репрессий, зверств и голода на донской земле. А также важна фамилия адресата — Сталина. Именно ему в Кремль, в Москву, были направлены два больших письма Шолохова: от 4 апреля и от 16 апреля 1933 года, где прославленный донской художник слова с присущей ему жестокой правдивостью рассказал тирану о тех адских ужасах, что творились вокруг. Именно эти два интереснейших письма (каждое — объемом с большую статью) и станут предметом нашего рассмотрения.
Но перед этим — три коротких вступительных замечания. Первое: Шолохов (хоть и смягчив краски, как признают современные историки), нарисовал страшную картину террора, издевательств, фактически — геноцида казачества. Это важно подчеркнуть, поскольку его сравнение с Голодомором-геноцидом 1932-1933 годов в Украине позволяет сделать поистине поучительные выводы, особенно в свете утверждений официальных российских историков, категорически возражающих против квалификации Великого Голода в Украине как геноцида — на том основании, что в регионах России (в частности, на Дону) тоже был голод. Да, был — и об этом сильно и страшно пишет Шолохов. Но этот голод, искусственно организованный (как и в Украине), имел все черты точечно направляемого геноцида против своеобразного субэтноса российского народа — донского казачества. А факт этого геноцида (очевидный для всякого, кто внимательно ознакомится с письмами Шолохова) не только не опровергает, но напротив, дает дополнительные аргументы в пользу именно геноцидного характера «террора пулей», «террора холодом» и «террора голодом» в обоих случаях. Ведь почерк тирана и там, и здесь схожий, сталинский (хотя есть и различия, о чем ниже). Во-вторых, при всем этом Шолохов не отрекался от идеалов большевизма, верил в них — отсюда его обращение именно к Сталину с наивной надеждой на поддержку Вождя. И в-третьих, речь пойдет об ответе Генсека ЦК ВКП(б), о том, какой оказалась эта поддержка... Это — тоже очень интересный и поучительный момент.
Итак, слово Шолохову. Первое из писем начинается так: «Товарищ Сталин! Вешенский район (как известно, родной для писателя. — И.С.), наряду со многими другими районами Северо-Кавказского края, не выполнил плана хлебозаготовок и не засыпал семян. В этом районе, как и в других районах, сейчас умирают от голода колхозники и единоличники; взрослые и дети пухнут и питаются всем, чем не положено человеку питаться, начиная с падали и кончая дубовой корой и всяческими болотными кореньями». В чем же, по мнению Шолохова, состояли причины, «по которым 99% трудящегося населения терпят такое страшное бедствие»?
Лежащий на поверхности «внешний» ответ, который дает Шолохов, — злоупотребление донского краевого руководства, которое, обвиняя районные власти (в частности, вешенские) в «злостном преуменьшении урожайности», установило такой план зерносдачи, который, по сути, означал голодную смерть для крестьян, ибо такие нормы хлебозаготовок фактически вели к полному изъятию хлеба и всего продовольствия у людей. Обвинение местных, краевых властей в произволе выглядит сегодня, разумеется, близоруким, если не наивным — но вспомним, кто был адресатом Шолоховского письма... Современный подготовленный читатель сумеет, однако, за этим «произволом» увидеть именно систему власти. Власти тиранической, беспощадной, готовой на все.
«Особые уполномоченные», «чрезвычайные представители» крайкома Овчинников, Шарапов и им подобные, прибывшие в родную станицу Шолохова в середине декабря 1932 года, руководствовались установкой: «Хлеб надо взять любой ценой! Будем давить так, что кровь брызнет! Дров наломать, но хлеб взять!». Шолохов повествует о том, что последовало дальше: «Начались массовые обыски (производившиеся обычно по ночам) с изъятием всего обнаруженного хлеба... Установка особого уполномоченного Овчинникова «дров наломать, но хлеб взять» была подхвачена краевой газетой, которая дала «шапку»: «Любой ценой, любыми средствами выполнить план хлебозаготовок и засыпать семена!» После отъезда Овчинникова в соседний район, — продолжает Шолохов, — работой стал руководить Шарапов. Вот установки, которые он давал уполномоченным райкома, командирам агитколонн, всем, кто заготовлял хлеб: «Не дают хлеб, не открывают ям с зерном — оштрафуй хозяйств 10—15, забери у них все имущество до последнего зерна; картофель, инвентарь выкинь из домов, чтобы гады подыхали на улице! А через два часа, если не будет перелома, снова созывай собрание и снова выкидывай на мороз хозяйств десять. И так — пока все не сдадутся». И далее: «Исключение из партии, арест и голод грозили каждому коммунисту, который не проявлял достаточной активности по части применения репрессий, т. к. в понимании Овчинникова и Шарапова только эти методы должны были давать хлеб. И большинство терроризированных коммунистов потеряли чувство меры в применении репрессий. По колхозам широкой волной покатились перегибы. Собственно, то, что применялось при допросах и обысках, никак нельзя назвать перегибами; людей пытали, как во времена средневековья, и не только пытали в «комитетах», превращенных буквально в застенки, но и издевались над теми, кого пытали... За несдачу колхозники выселялись из домов, их имущество раздавалось или распродавалось. Я видел такое, чего нельзя забыть до смерти, тов. Сталин: в одном хуторе ночью, на лютом ветру, на морозе, когда даже собаки прячутся от холода, семьи выкинутых из домов жгли на проулках костры и сидели возле огня. Детей заворачивали в лохмотья и клали на оттаявшую от огня землю. Сплошной детский крик стоял над проулками. Да разве же можно так издеваться над людьми?» А вот как реагировал на эту трагедию второй секретарь крайкома Зимин, приехавший в Вешенскую. Узнав, что выселяемые казаки ночуют, где придется, партийный чиновник изрек: «А должны ночевать не у родственников, не в помещениях, а на улице!» После этого по району взяли линию еще круче. И выселенные стали замерзать», — пишет Шолохов. И продолжает: «Число замерзших не установлено, так как этой статистикой никто не интересовался и не интересуется; точно так же, как никто не интересуется количеством умерших от голода. Бесспорно одно: огромное количество взрослых и «цветов жизни» после двухмесячной зимовки на улице, после ночевок на снегу уйдут из этой жизни вместе с последним снегом. А те, которые останутся в живых, — будут полукалеками». Уже отчетливо видны моменты геноцида...
Затем писатель перечисляет способы, при помощи которых «выбивались» спущенные сверху плановые показатели: массовые избиения колхозников и единоличников, «сажание» допрашиваемого на раскаленную плиту, имитирование расстрелов (очень натуральное); вливание насильно в рот воды, смешанной с салом, пшеницей и керосином и т.д. и т.п. «Из 50000 населения голодают никак не меньше 49000», — пишет Шолохов. И далее: «Слов нет, не все перемрут даже в том случае, если государство вовсе ничего не даст. Некоторые семьи живут же без хлеба на водяных орехах и не падали с самого декабря месяца (1932 г. — И.С.). А таких «некоторых» как раз большинство. Теперь же по правобережью Дона появились суслики и многие решительно «ожили»: едят сусликов, вареных и жареных, на скотомогильники за падалью не ходят, а не так давно пожирали не только свежую падаль, но и пристреленных сапных лошадей, и собак, и кошек, и даже вываренную на салотопке, лишенную всякой питательности падаль...» Заканчиваются страшные письма Шолохова (и сейчас, спустя семь с половиной десятилетий, их невозможно читать равнодушно) отчаянным призывом к Хозяину: «Обойти молчанием то, что в течение трех месяцев творилось в Вешенском и Верхне-Донском районах, нельзя. Только на Вас надежда».
И Сталин — «оправдал» надежду. Он отправил писателю жесткий, как удар кнута, и насквозь лживый ответ. Приведем его полностью, ибо этот текст прекрасно характеризует человеческую суть Вождя и политическую сущность его режима. «6 мая 1933 г. Дорогой тов. Шолохов! Оба Ваши письма получены, как Вам известно. Помощь, какую требовали, оказана уже. Для разбора дела прибудет к Вам, в Вешенский район, т. Шкирятов (верный «цепной пес» Сталина. — И.С.), которому — очень прошу Вас — оказать помощь.
Это так. Но это не все, т. Шолохов. Дело в том, что Ваши письма производят несколько однобокое впечатление. Об этом я хочу написать Вам несколько слов. Я поблагодарил Вас за письма, так как они вскрывают болячку нашей партийно-советской работы (бесподобно: называть умышленно спровоцированный голод «болячкой»! — И. С.), вскрывают то, как иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма. Но это не значит, что я во всем согласен с Вами. Вы видите одну сторону, видите неплохо. Но это только одна сторона дела. Чтобы не ошибиться в политике (Ваши письма — не беллетристика, а сплошная политика), надо обозреть, надо уметь видеть и другую сторону. А другая сторона состоит в том, что уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили «итальянку» (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную армию — без хлеба. Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без крови), — этот факт не меняет того, что уважаемые хлеборобы по сути дела вели «тихую» войну с Советской властью. Войну на измор, дорогой тов. Шолохов...
Конечно, это обстоятельство ни в какой мере не может оправдать тех безобразий, которые были допущены, как уверяете Вы, нашими работниками. И виновные в этих безобразиях должны понести должное наказание. Но все же ясно, как божий день, что уважаемые хлеборобы не такие уж безобидные люди, как это могло бы показаться издали. Ну, всего хорошего и жму Вашу руку. Ваш И. Сталин».
И это писалось о тех хлеборобах, у которых отобрали и без того нищенскую норму хлеба, обрекая людей на голодную смерть. Нужны ли здесь какие-то комментарии? И можно ли более убедительно засвидетельствовать, что речь в письмах Шолохова шла, по сути, отнюдь не о «злоупотреблениях местных властей», как полагал (или заставил себя поверить) писатель, а о превосходно спланированной кампании террора. Террора, санкционированного на самом высшем уровне. Впечатляет еще и то, что «защитники» Вождя и у нас, и в России, и до сих пор повторяют фактически все те же с позволения сказать аргументы, к которым прибегал Сталин в мае 1933 года. Ничего нового...
В Российской Федерации Сталин — практически на официальном уровне — признан «эффективным государственным менеджером». Следовательно, и речи не может идти об адекватной квалификации его политики 1933 года (подчеркнем: в отношении России, одного из ее регионов — Дона! А эта политика содержит ряд явных элементов геноцида — разумеется, не против всего российского народа, это было невозможно, но против одного из его ярких и своеобразных субэтносов, казачества донского и, добавим, кубанского, в своем большинстве этнически украинского). Следовательно, тут налицо стремление оправдать, обелить злодеяния тирана, по крайней мере — «объяснить» его действия.
Но это — дело России, ее политиков и историков. Наше, украинцев, дело — настойчиво ставить точки над «і» и доводить до цивилизованного мира аргументы, позволяющие квалифицировать Голодомор 1932 — 1933 годов именно как геноцид, проводить типологический анализ общего и отличного в практике террора голодом собственно в Украине, на Дону и на Кубани (это — сложная научная проблема). Обратим только внимание на одно обстоятельство: если официальная власть и наука России не дает пока должной оценки террору против своих сограждан — то что говорить об Украине?
