Имя этого знаменитого и страшного человека стало давно уже нарицательным, как если бы перед нами стояла не реальная историческая личность, а всем известный герой классического художественного произведения. О талейранах, символе коварства и двуличия, мы рассуждаем почти так же, как о донкихотах, швейках, робинзонах, обломовых и т. д. Но ведь речь идет именно о действительно существовавшем политическом деятеле, без преувеличения, мирового масштаба, причем необходимо иметь в виду, что его взгяды, его политическая стратегия и, в определенной степени, даже его «этика» тоже стали неотъемлемым компонентом европейской политической культуры. Поэтому, если мы в самом деле хотим понять, что же из себя реально представляет современная европейская государственная элита, — не лишним будет внимательно изучить и наследие Талейрана, ибо оно в Европе не забыто и востребовано.
Есть и еще один момент. Когда-то Томас Карлейль высказал мысль (это было в 1837 году, наш герой был еще жив!), что ни одна сколько-нибудь глубокая, системная революция не обходится без своих талейранов и своих наполеонов. Автору этой статьи представляется, что те, кто настаивают на ставшем уже почти банальным термине «оранжевая революция» ноября-декабря 2004 года, должны хотя бы попытаться ответить на исключительно важный вопрос: а кто же в таком случае (если эта революция достаточно глубока по своим последствиям!) может со временем стать «нашим» талейраном? Да и для всего общества важно знать ответ. Лучший способ найти его — изучение «оригинала».
Князь Шарль-Морис Талейран-Перигор (1754—1838), выходец из знатного, но небогатого аристократического рода (одна из старейших фамилий Франции; его предки служили еще династии Каролингов, это Х век!), пережил за свою долгую жизнь, по собственным подсчетам, шесть революций и переворотов. Причем не просто «пережил» — он был активнейшим их участником, ощутимо влиял на ход событий, словно опытный слаломист, ловко менял политический курс и ориентацию, обходя всяческие опасные препятствия. Он служил (и не только служил, а занимал фундаментальные государственные посты!) старой королевской власти, перед революцией 1789 года став епископом Оттенским (мальчик имел физический недостаток, был хромым, и это закрыло ему, сыну воспитателя наследника престола, дорогу к армейской карьере, престижной у дворян, зато удачно сложилась карьера духовная).
Служил революционной власти (до 1792 года, когда революция, в его понимании, стала «выходить из берегов»), предав Людовика XVI. Служил Директории, «стабилизировавшей» революционный режим и отказавшейся от террора (1794—1799 г.г.). Причем карьере Талейрана вовсе не помешало даже то обстоятельство, что этот «гений маневра» занимал в 1791—1792 годах весьма солидные посты в революционном Учредительном собрании (возглавлял комитет по иностранным делам), был одним из авторов знаменитой Декларации прав человека и гражданина (вспомним великий лозунг «Свобода. Равенство. Братство»), выступил за отчуждение в пользу государства церковных земель (будучи епископом!). Поистине, его «гибкости» не было предела...
Продолжим описание карьеры нашего героя далее. В 1799 году он изменяет Директории, переходит на сторону Наполеона, легко разогнавшего старую власть (интуиция: многоопытный интриган подсознательно понял, что перед ним — будущий великий Император), и становится его министром иностранных дел, сохранив за собой этот пост вплоть до 1807 года (тот, кто думает, что Талейран был просто «верным слугой» великого корсиканца, пусть вчитается в слова Шарля-Мориса из его «Мемуаров»: «Нужно сказать, что к 1807 году Наполеон уже давно покинул тот путь, на котором я старался всеми силами удержать его. Я руководствовался двумя соображениями: создание во Франции государственных учреждений, которые бы обеспечивали авторитет императора, ставя ему надлежащие границы; осторожная политика в отношении Европы, которая заставила бы ее простить Франции ее счастье и славу»). Далее было несколько лет искусной, скрытой и смертельно опасной оппозиции Наполеону и его курсу, вплоть до 1815 года, конца власти Бонапарта.
Но самое удивительное еще впереди. Талейран, один из довереннейших министров Наполеона («выскочки», с точки зрения ортодоксальных монархистов), именно из его рук получивший титул князя Беневентского, оказался крайне нужен и новой власти — вернувшимся Бурбонам. В 1815 году он снова возглавляет французскую дипломатию, играет, пожалуй, первую скрипку на Венском конгрессе, перекроившем границы Европы. И позднее, в 1818, 1822, 1824 годах этот блестящий политический игрок и лучший дипломат Европы выполнял не раз деликатные внешнеполитические поручения «старой — новой» королевской власти. Наконец, революция 1830 года, свергнувшая так ничему и не научившихся Бурбонов, веривших в возможность реставрировать дореволюционные порядки, вновь выдвинула на авансцену 76-летнего «фокусника» Талейрана: новый «король- гражданин» Луи-Филипп относился к старику с особо подчеркнутым уважением и доверил ему очень важный пост посла Франции в Лондоне.
Итак, перед нами уникальный пример политической ловкости и живучести (вспоминается фраза из одного популярного фильма: «Вовремя предать — это не предать, это предвидеть!»; даром предвидения Талейран обладал в высшей степени, о чем мы еще скажем). Как ему удалось играть чуть ли не первую скрипку при шести разных режимах на протяжении сорока лет? Абсолютная беспринципность, готовность (и несравненное умение) обслуживать интересы именно тех политических сил, которые сегодня находятся у власти? Безусловно, так, но этот ответ лежит на поверхности. Полная этическая «раскованность» и свобода, способность с удивительной «гибкостью» доказывать прямо обратное тому, что отстаивал еще вчера? Умение приспособиться к любым переменам, словно «переварив» их в себе? Все это было ему присуще, но сводится ли только к этому «загадка Талейрана»? Не зря ведь Бальзак, человек, далекий от наивного романтизма, один из самых глубоких умов эпохи, назвал его «гениальным политиком, чье имя войдет в историю», «государственным деятелем, обладающим железным умом».
Прагматизм, основанный не на грубых, шулерских приемах в борьбе за власть, а на точном, трезвом учете соотношения сил и на понимании того, куда вообще движется современный мир, его политика, экономика, культура (а связь между политикой и экономикой он понимал отлично; один из его знаменитых современников, писатель Шатобриан, сказал о нем: «Когда Талейран не плетет заговоры, он торгует»), в каком направлении роет свои норы «крот истории», — вот сильнейшая сторона Талейрана. Этот предельно циничный человек был кем угодно, только не заурядным интриганом, он умел и любил мыслить стратегически. Он прекрасно понимал, что на пути к цели можно и нужно вступать в компромиссы по частным вопросам, превращая таким образом вчерашних врагов как минимум в силу, нейтрально настроенную к нему (а может быть, и в союзников). Дружбы в политике он вообще не признавал, считал такую наивность глубоко ошибочной (а ошибка в политике для Талейрана была хуже, чем преступление, помните его знаменитый афоризм?).
Сам он ошибок почти не совершал. Именно благодаря своей блестящей интуиции, широкому кругозору, высокому уровню культуры (напомним: Талейран — один из ярких примеров того, как революция смогла привлечь на свою сторону аристократа «до мозга костей», готового содействовать преобразованию общества — но только в своих эгоистических интересах) он порой умел мыслить не категориями текущего дня, а прозревать далекое будущее. Еще в «Записке о нынешних отношениях Франции с другими государствами Европы» (ноябрь 1792 года) Талейран, все более отдалявшийся от растущей «революционной волны» и находившийся в ту пору в Лондоне, писал о возможности и даже желательности англо-французского договора (конвенции), предоставляющего независимость колониям обеих стран (и это в конце ХVIII века! Разумеется, и здесь он исходил вовсе не из идеалистических, а из чисто практических соображений). А в финале упомянутой «Записки» Шарль-Морис рисует совершенно удивительную для того времени картину: суда и Англии, и Франции под флагом свободной торговли мирно, взаимно дружественно бороздят чуть ли ни все моря Мирового океана. Это стало результатом «великой торговой революции», предвиденной Талейраном. Реально это стало возможным лишь во второй половине ХХ века (во всяком случае, в полной мере...).
Возвратимся однако к «нашим» талейранам. Смена политических союзников и политических патронов уже давно перестала быть новостью для нашей «властной элиты» (если проанализировать, сколько раз депутаты Верховной Рады меняли фракции, политические пристрастия и т.д., то картина получится весьма любопытная...). Но ведь Талейран вошел в историю не только и не столько потому, что он «элегантно» и «убедительно», как при смене времен года, менял политический костюм, почти сорок лет оставаясь государственным деятелем, известным всей Европе. Ему была свойственна (при несомненном аморализме) и широта мышления, и трезвое понимание того, что история с каждым мигом идет вперед, обратного хода не имеет, и цепляться за старое — дело абсолютно безнадежное (кстати, этого политика не зря считают «дедушкой» — пусть не отцом» — современного атлантизма и нынешней единой Европы). Вот чему у него стоит поучиться.
