Все три сравнения принадлежат Николаю Ульянову, автору громкого труда «Происхождение украинского сепаратизма», изданному в 1966 году в Нью-Йорке, а через тридцать лет переизданному в Москве — «в качестве — пишет политолог Андрей Окара — «руководства к действию«» и настольного пособия для украинофобов. Чтобы соединить в катехизисной форме «руководства к действию» энергичную силу Корана с милосердием евангельской проповеди, художественное произведение должно быть действительно необычным. Что же необычного содержит в себе «Історія русовъ, или Малой Россіи», которая как «Сочиненіе Георгія Конискаго, Архіепископа Бhлорускаго» вышла в 1846 году в Москве, в Университетской типографии? Предоставим слово Николаю Ульянову, чьи похвалы в адрес «История Русов» для нас особенно ценны. «Высказана мысль, что составлена она около 1810 года. Распространяться начала, во всяком случае, до 1825 года. Написана чрезвычайно живо и увлекательно, превосходным русским языком карамзинской эпохи... Расходясь в большом количестве списков по всей России, она известна была Пушкину, Гоголю, Рылееву, Максимовичу, а впоследствии — Шевченко, Костомарову, Кулишу, многим другим и оказала влияние на их творчество. Цельная, законченная, прекрасно написанная… Читатели самые образованные оказались беззащитными против нее». Поражает, не так ли? Но это еще не все. Чары автора «Истории Русов» приобретают в представлении Ульянова силу просто-таки Спасительную, ведь не чем-то другим, а словом псевдо-Кониского, этим «чудотворным словом поднят был из гроба Лазарь казачьего сепаратизма».
Впрочем, определенная логическая противоречивость сравнений, используемых Ульяновым, несколько снижает ценность его комплиментов. Если уж и прибегать к метафорическому сравнению «Истории Русов» с боговдохновенными книгами, то последовательность, цельность и законченность Библии, в отличие от «хаотичности» Корана, скорее побуждает говорить о «Библии украинского сепаратизма». Вниманию российских «читателей наиболее образованных» украинский патриот презентовал не «Коран сепаратизма», то есть некую «непонятную книгу, каждая строка которой заставляет содрогаться здравый смысл» (как высказался о Коране Вольтер), а именно «Библию» — последовательный, цельный и законченный морализаторско-беллетристическо-исторический рассказ, написанный в блестящей манере европейского Просвещения. «История Русов» как раз и просвещала россиян и украинцев, закостеневших в их темноте и историческом беспамятстве, просвещала умело, грамотно, романтично, страстно.
«Не этим, впрочем, определяется ее исключительное место в русской, даже в мировой литературе», — считает Ульянов, а беспрецедентным успехом авторской фальсификации истории: «сочинения, в котором бы история целого народа представляла сплошную легенду и измышление, — кажется, не бывало». Удивительным образом научный апологет «единой и неделимой» жалуется на полную неразработанность малороссийской (то есть собственной!) истории, «в то время как по общей русской истории появились в XVIII веке обширные труды Татищева, Шлецера, Миллера, Болтина, кн. Щербатова и других, завершенные двенадцатитомной «Историей Государства Российского» Карамзина». Удивительным образом российская общественность пренебрегала «обширными трудами» и даже двенадцатью томами «общей русской истории», а поддалась чарам сплошной легенды и выдумки какого-то там малоросса. Существует, получается, «целый народ» с собственной историей, к которой светочи истории общероссийской не проявляют ни малейшего научного интереса, — как к народу чужому. Следовательно, по крайней мере, в этом соглашается с «фальсификатором» строгий изобличитель его? И не отрицает, что бытие Малой России в период после монгольского нашествия, как утверждает псевдо-Кониский, «в Общей Российской Истории едва упоминается; после освобождения же ее от Татар Князем Литовским Гедимином и вовсе она в Российской Истории замалчивается»? Эдакое сочетания жадности с пренебрежением наподобие «сам не гам, и тебе не дам».
Объясняя влияние «Истории Русов» исключительно выдающимися художественными качествами произведения, среди которых вольный художественный вымысел на удивление удачно компоновался с незнанием российского читателя собственной истории, Ульянов тем не менее не прибегает к искусствоведческим исследованиям, а сосредотачивается на опровержении сугубо исторических изложений псевдо-Кониского, прежде всего, — тезиса об исконной отделенности Украины от России. После 1991 года пафос этих опровержений выглядит несколько померкшим; сам же вопрос решен теоретически и практически. Поэтому оставим историю и сосредоточимся на искусстве. Отвернемся от реальности и посмотрим, как средствами романтической историографии автор «Истории Русов» прославляет идеалы, рисует прекрасную, с его точки зрения, утопию. В этой утопии любовь к родной земле, честь, долг, воля, соблюдение слова имеют первостепенное значение. Псевдо-Кониский впервые после святых отцов Киевско-Печерского монастыря в полный голос заговорил о святости клятвы и необходимости соблюдения слова, сломав эпическую традицию клятвопреступлений русских князей («Слово о полку Игоревом») и запорожских казаков («Тарас Бульба»).
«История Русов» противопоставляет малороссийских казаков (Войска Малороссийские) запорожцам (Войску Запорожскому), а реестрового казака — запорожскому «партизану» так же категорически, как Порядок (регула) противостоит Хаосу (разбойничеству). Признавая, что после гетмана Сагайдачного «все последующие Гетманы в титулах своих добавлять Войско Запорожское начали, их наследуя, титуловались также Полковники и Сотники Малороссийские, да и само войско Малороссийское часто Запорожским войском называлось», автор тем не менее продолжает именовать украинских казаков и их гетманов «Малороссийскими» — очевидным образом вопреки общеизвестным и неопровержимым фактам.
Впрочем, отношение псевдо-Кониского к запорожцам амбивалентно. С одной стороны, запорожец — «род шута или сумасшедшего», к тому же партизан и разбойник; сечевики «обычно тамо жнут, где не сеют, и растрачивают так, как и собирают». Запорожцы — хищники Дикой Степи, харцизы, они «наделали много вреда по Малороссии, немногим меньшего разрушений Татарских, и, не говоря о всяческих их бесчинствах, вся собственность жителей присвоена ими была, яко общая». Государственническим делам и благородной рыцарской демократии они чужды; рассказывая об избрании Ивана Брюховецкого, гетманство и воинство которого «ни что иное было, как большая разбойничья ватага», автор отмечает: запорожцы «в выборы те вмешались, а перед тем они тому чужды были». Отблагодарив избирателей и выполняя свои предвыборные обещания, гетман Брюховецкий «всяческими кознями повыгонял из полков противных ему Полковников, а на их места поставил Запорожцев Полковниками. И те Полковники, зная только разврат и своеволие, разрушили всю регулу и дисциплину воинскую, в полках реестровых введенные от Гетмана Князя Ружинского и укрепленные от Гетмана Зиновия Хмельницкого, и вместо того допущено в них янычарское убийство, произвол и ослушание».
Но, с другой стороны, запорожцы — носители прав и вольностей Малороссийских, и в каждом казаке реестровом есть малость воли запорожской низовой. Потому-то и титуловали себя гетманы, полковники, сотники и все войско Малороссийское с добавлением титулов Запорожских. Как формулирует автор — «для удержания прав своих на выборы, которые Поляки при всех случаях запрещали и прекращали в селах Малороссийских; а Запорожские Казаки, наоборот, войдя в выборы Малороссийские, ранее для них чуждые, и будучи далекими от сел и от сношений с Поляками, могли удобно хранить права и свободы воинские и отвращать от них насилие Поляков». В лихую для Малороссии годину введения унии, когда предательство главными руководителями военными народа своего и веры своей поставила страну и войско на грань исчезновения, а «казаки реестровые стали какими-то пресмыкающимися без пастырей и вождей», именно запорожцы оказались спасителями воли и отчизны. «Малоимущие реестровые Казаки… перешли на Сечь Запорожскую и тем ее значительно увеличили и усилили, сделав с тех пор, так сказать, сборным местом для всех Казаков, в отчизне гонимых; а наоборот, наиболее значительные Запорожские Казаки перешли в полки Малороссийские и стали в них чиновниками, но — с присущей ему объективностью добавляет псевдо- Кониский — без дисциплины и регула, от чего в тех полках видимая создалась перемена». Понятно, где находится сердце воли малороссийской, из какого сердца живая кровь свободы упругим потоком разносила воздух воли по всей Украине.
Принцип отношений низовых запорожцев и казаков малороссийских наиболее точно сформулирован Богданом Хмельницким. Объясняя послам московским, почему Войско Запорожское присягать царю не может и не должно, гетман сказал: «Запорожцы у нас люди небольшие, и для того в дело сие ставить их не для чего, потому что они из нас набираются и к нам возвращаются, а малость промеж них чужестранцев почти мизерная, для этого дела ненадежная и ко всем обязательствам не способная; и сие уважается у них верховной вольницей и, так сказать, их поживой».
Запорожскому (разбойничьему, пиратскому), по сути, варварскому пониманию воли автор «Истории Русов» противопоставляет понимание свободы цивилизованное; Хаосу ничем не детерминированных воль противопоставляется Порядок, детерминированный, с одной стороны, естественным правом на жизнь и свободу, а с другой, — договоренностью сторон; последнее невозможно без институции соблюдения слова. В изложении псевдо-Кониского вся история Малой России является трагической борьбой изначально свободным, православным и от природы благородным народом за свою свободу, которую (борьбу) предназначено ему самим Провидением Божьим вести в окружении народов вероломных и иноверных. Оказавшись между молотом и наковальней, или, так сказать, между Сциллой христианского вероломства и Харибдой магометанства, яко непримиримого врага Христианства, народ малороссийский раскололся на старых казаков, или «товариство», которые были «как и всегда когда-то более склонны к своей вере и давним обычаям», и казаков молодых, которые были больше прагматиками, нежели христианскими ортодоксами. В дискуссии об избрании вектора интеграции, которая произошла после победных сражений с поляками, «молодые чиновники и Казаки высказали первое согласие свое на объединение с Турками, уверяя, что «у них военный народ в особом уважении и почете, а для крестьян нет у них ни аренд Жидовских, ни больших налогов и индуктов, которые есть в Польше; а что самое важное, то нет у них крепостных и людей на продажу, или крестьянства, как в Московщине то водится; и все то видно и вероятно в соседних Княжествах Молдавском и Валашском, которые нам могут служить образцом. И коль нам по словам Гетмана невозможно пробыть самими собой, без посторонней протекции, то Турецкая протекция всех других надежнее, и, несмотря на их бусурманство, каждый Турок, который поклялся одной своей бородой, никогда уже присяги своей не переступит и слова своего не сломает. Христианские же проклятия и даже присяги бывают только маской, под которой прячутся лукавства, измены и всяческого рода неправды». Для молодых сказалось извечное соседство запорожское с правоверным миром мусульманским. «Что же касается набегов Татарских, — отвечали запорожцы на упреки об обидах православным со стороны неверных, — то сие считается у нас с ними игрой шахматной», то бишь поединками благородными рыцарскими.
Отвечая молодым чиновникам и казакам, гетман Хмельницкий прибегнул к утонченной софистике, описав страшную картину гибели христианского мира, каковая станет неминуемой, если малороссы, объединившись с неверными, ударят по Царству Московскому, «на сей единый и свободный остаток государства Христианского, с нами единоверного», и покорят его под ярмо магометанское. «Что мы тогда будем пред лицом мира? Воистину, не что иное, как только притча во языцех и посмешище в людях и будем еще более окаянные, чем народы Содомский и Гоморрский, погубленные правосудием Божьим с такой злой грозой. И сами тогда останемся, как обломанный корабль в широком море, гонимый со всех сторон бурей и лишенный пристанища и надежды на спасение». Апокалипсические картины поразили слушателей, и народ малороссийский принес себя в жертву вере христианской: суждено было ему много страдать в вероломстве и вымогательстве московском, и лишь через три века воскреснуть.
Для автора «Истории Русов» категорическое соблюдение слова — абсолютная добродетель. Он сурово осуждает поляков, духовенство которых, «присвоив себе непонятную власть на дела Божьи и человеческие, определило сохранение присяги меж самими только Католиками, а с другими народами бывшие у них присяги и условия всегда им прощало и отметало, яко Схизматичные и Суду Божьему не подвластные. По сим странным правилам, которые подлое коварство сопровождало», то есть, так сказать, самым варварским образом против чести, совести и всех прав, вели себя поляки не только с украинцами, но и с другими народами и государствами. Псевдо-Кониский рассказывает, как в году 1444 король польский нарушил мир с Портой «самым коварным и самым постыдным образом… Папа буллой своей освободил Короля от всех клятв и обязательств его против Турок, уверяя, что клятвы с неверными ничего не стоят и Христиане от них всегда могут быть свободны.…Султан, проведав о нашествии на земли его Короля Польского с армией своей явной войной, без объявления на то причин, присягался окружающим народам, свидетельствовал небом и землей, вознося к ним руки, и, наконец, клялся всем самым святым на свете, что он не давал никаких причин к расторжению мира с Поляками и торжественным клятвам, которые его утвердили, И завершил таким выражением: «Презрели Гяуры своего Бога, поручителя мирных условий; поэтому призову я Его себе на помощь!»… Султан постоянно ездил по своей армии и подбадривал воинов помощью своего Аллаха, мстителя за вероломство, к которому непрестанно призывал; а Король также разъезжал по своим войскам, ободрял их благословением Его Святейшества Папы и присутствием его Кардинала. Наконец поборники Аллаха победили последователей Папских. Армия Польская была разбита и рассеянна, Король убит».
Утопические картины благородного поведения малорусов буквально пронизывают «Историю». Чего стоит хотя бы вассально-рыцарское отношение к королю как к суверену и помазаннику Божьему: «Гетман приказал всему воинству своему, чтобы никто во время боя не посмел поднять убийственную руку на Короля и прикасаться к нему, яко к лицу освященному, сиречь помазаннику Божьему, но при всяком случае почитал бы его с набожностью… Король несколько раз был окружен Казаками, но к нему никто не прикасался и даже ничем на него не метал, а пропускали его уважительно». Сравните хотя бы с известной установкой Кромвеля солдатам армии парламента («разрядить свой мушкет в короля»)! Здесь и отпущенные под слово чести заклятые враги Хмельницкого, и оставленные на своих местах без всякой злобы обыватели — поляки и евреи, и набожное христианское погребение погибших врагов, и пенсии вдовам, и еще многое. Это был словно глоток свежего воздуха с европейских просторов, который ворвался в удушливую атмосферу московских и имперских измен, убийств, истязаний, переворотов и азиатского деспотизма. Плутарховы «великие мужи» словно ожили на украинских просторах! Не удивительно, что не кому-нибудь, а украинскому гетману Наливайко Рылеев вкладывает в уста легендарные слова:
Известно мне: погибель ждет
Того, кто первый восстает
На притеснителей народа.
Судьба меня уж обрекла,
Но где скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?
«История Русов» была настольной книгой и нашего Поэта. Вот что пишет Омелян Прицак в работе «Шевченко-пророк»: «История Русов», или, как ее называл Шевченко, «Летопись Кониского», осталась навсегда главным источником его исторических сведений о прошлом Украины; кроме того, это произведение формировало его историософские взгляды». Михаил Драгоманов считал, что «между 1840 и 1844 годами, очевидно, Шевченко натолкнулся на «Историю Русов», которую приписывали Конискому, и она овладела его мыслями своим украинским автономизмом и казацким республиканством времен декабристов. Шевченко брал из «Истории Русов» целые картины и вообще ничто, кроме Библии, не имело такой силы над системой мыслей Шевченко, как «История Русов».
Благая весть… Действительно так. Должны согласиться с Драгомановым, по мнению которого «История Русов» была «непосредственной предтечей «Кобзаря». Ее неизвестный автор, пламенный патриот Украины и блестящий писатель, словно говорил: «Я крещу вас водой, но идет Сильнейший меня, у Которого я недостоин развязать ремень обуви; Он будет крестить вас Духом Святым и огнем» (Лук.3:16). Аминь!
У псевдо-Кониского можно прочитать и такое: «…начали было рассуждать о протекции и выбирать ее между государств, которые прислали своих посланцев. …Старшие из них вместе с Гетманом соглашались на предложение Московское, яко к народу единоверному и единоплеменному; но молодые весьма им противились, доказывая через партизанта своего и оратора Есаула Генерального Богуна, что «в народі Московському владарює найнеключиміше рабство і невільництво у найвищій мірі і що в них, окрім Божого та Царського, нічого власного нема і бути не може; і людей, на їх думку, створено нібито для того, щоб в ньому не мати нічого, а лише рабствувати. Самі вельможні та бояри Московські титулуються звичайно рабами Царськими, і в просьбах своїх завжди пишуть вони, що б’ють йому чолом; стосовно ж посполитого народу, то всі вони вважаються кріпаками… Словом сказати, з’єднатися з таким неключимим народом є те саме, що кинутися із вогню в полум’я». Умри, лучше не скажешь!
