Наследником какой именно политической традиции является современное российское государство, возглавляемое Владимиром Путиным — то государство, которое, собственно, и является реальным, наглядным воплощением того необъятного евразийского «Русского Мира», который многие в нынешней украинской власти считают (пусть не обязательно публично) лучшим выбором для нашего государства? Что собой представляет многовековая российская система самодержавной власти, если изучать ее не «в целом», не «в общих чертах», не «как таковую» (все это тоже нужно историкам и читателям) — а конкретно, тщательно всматриваясь во все детали, за которыми, по мнению Вольтера, и кроется Бог, в страшные судьбы живых людей (и «своих», и «чужих», нероссиян), которых российская и московская, впоследствии советская тираническая власть безжалостно убивала и в XVI—XVII веках? Это все вопросы поистине жизненные для современной Украины! Ведь «Русский мир» — и это очень важно — как совершенно неотъемлемую составляющую включает в себя и историческое наследие советско-имперско-царского «самовластия», когда государство есть не органично. Для народа формой его свободной, демократической жизни, а собственностью Хозяина, Великого Правителя, по сути — смертоносным Кнутом в его руках, Кнут ХХІ в., конечно же, должен быть модерным (якобы «существуют» выборы Президента, «суды» «парламент» и тому подобное), но все эти институции являются орудиями более или менее замаскированного государственного насилия, карательными кнопками в руках Вождя.
Среди российских историков, к счастью, есть честные ученые, которые не только четко видят эту зловещую историческую связь, но откровенно пишут о ней. Особого уважения здесь заслуживает доктор исторических наук из Санкт-Петербурга (и в то же время — блестящий писатель) Евгений Викторович Анисимов, исследователь политической истории России XVIII века, автор книг «Время петровских реформ», «Дыба и кнут», «Русские пытки. Политический розыск в России XVIII века». К величайшему сожалению, эти труды Е. Анисимова мало известны в Украине — а если бы они были внимательно прочитаны у нас, это дало бы нашим мыслящим согражданам возможность воспроизвести методы «работы» «заплечных дел мастеров» времени Петра, Анны, Елизаветы, Екатерины ІІ — и средства, которыми пользовались органы НКВД-ОГПУ-КГБ в ХХ веке. Совпадения тут просто поражают: слежка за подозреваемым с помощью тайных агентов, перлюстрация писем, провокация, внезапный арест, нередко замаскированный под «приглашение погостить» или «вызов на службу», обыск, изъятие «доказательств» (личных писем, дневников, книг с отметками будущей жертвы), выявление «подельщиков» (во все времена следователи мечтали раскрыть масштабный заговор), запугивание обвиняемого, унижение его человеческого достоинства, ужасные пытки — вот «инструментарий методов», используемых и в XVIII, и в ХХ веке, и при Петре, и при Сталине... Заметим при этом, что в XVIII веке пыткам могли подвергаться все «рабы государя» без исключения, вплоть до наследника престола (пытки, но только относительно дворян, формально упразднила только Екатерина ІІ в 1762 году; полностью они были официально отменены Александром І в 1801 году, но что такое было «наказание шпицрутенами», кнутами, употребляемое над солдатами при Николае І вплоть до 1856 года, если ни страшная пытка?). Нечего и говорить, что эти традиции развил и Вождь Народов...
Итак, тема, которую поднимает в своих книгах Евгений Анисимов, предельно серьезна и актуальна. О том, что он пишет, украинский читатель должен знать. Подаем (на языке оригинала) фрагменты из книги историка «Русские пытки. Политический розыск в России XVIII века». (Санкт-Петербург, изд-во «Норинт», 2004 год).
* * *
БшЮ«Понятие «политическое (государственное) преступление появилось в русской жизни не раньше ХХ века, поначалу его не видели среди других тяжких преступлений. Только знаменитое Соборное Уложение царя Алексея Михайловича (1649 г.) четко отделяло политические преступления от других. Время Петра I — переломная эпоха во многих смыслах, в том числе и для сыска: тогда произошло редкое расширение рамок преступлений, называемых государственными. Еще в 1713 г. царь провозгласил на всю страну: «Сказать во всем государстве, дабы неведением никто не отговаривался, что все преступники и повредители интересов государственных... таких без всякие пощады казнить смертию...». Десять лет спустя Петр І разделил все преступления на «партикулярные» (частные) и государственные, к которым отнесли «все то, что вред и убыток государству приключить может». В петровское время государственным преступлением стало считаться все, что совершалось вопреки законам. В законодательстве возник обобщенный тип «врага царя и Отечества» — «преслушник указов и положенных законов». Умысел на жизнь и здоровье государя (то, что ныне называют покушением) считался самым страшным преступлением. Так как угроза убийства монарха потенциально существовала всегда, а определить, насколько она реальна, можно было только путем расследования, то власти при малейшем намеке на подобный умысел хватали каждого подозрительного.
Понятие «измена» возникло в период образования Московского государства, когда все служилые люди перестали быть «вольными слугами», а сделались «государевыми хлопами» и стали приносить присягу Великому князю Московскому в том, что не будет переходить на службу к другим владетелям. Нарушение такой клятвы и стало называться «изменой». Идеология Московского государства во многом была построена на изоляционизме, и поэтому на всякий переход границы без разрешения государя, на любую связь с иностранцами смотрели как на измену, преступление. При этом было неважно, что эти действия не представляли никакой опасности для страны или власти государя. Сам переход границы был преступлением. Заграница считалась «нечистым», «поганым» пространством, где жили «магометане, паписты и люторы, одинаково враждебные единственному истинно христианскому государству — «Святой Руси». Благодаря реформам Петра I русское общество стало более открытым, но парадокс заключался в том, что это не означало исчезновение из русского права старого понятия «измены». Наоборот, оно развивалось и дополнялось. Во-первых, сохранился военно-государственный смысл измены как преступления — в виде бегства к врагу или содействия противнику на войне. Во-вторых, изменой считалось немерение выйти из подданства русского царя. Измена, ведшая к потере земель, называлась «великой изменой». Измена гетмана Мазепы, перешедшего на сторону шведов в 1708 г., была «великой изменой», потому что он помыслил лишить русского государя его земель в Украине. Как измена трактовался побег русского подданного за границу или его нежелание вернуться в Россию. Несмотря на головокружительные перемены в духе европеизации, Россия при Петре І оказалась открыта только «внутрь», исключительно для иностранцев. Безусловно, царь всячески поощрял поездки своих подданых в Европу на учебу, по торговым делам, но при этом русский человек, как и былые времена, мог оказаться за границей только по воле государя.
...«Бунт» понимался не только как вооруженное выступление или призыв к нему в любой форме, но и как любое, даже пассивное сопротивление властям, несогласие с их действиями, «упрямство», «самовольство». Само слово «бунт» было столь же запретным, как и слово «измена». Сказавшего это слово обязательно арестовывали и допрашивали.
Зачастую в приговорах понятие «бунт» соседствовало с понятиями «скоп» (преступное объединение) и «заговор». Власть рассматривала всякое добровольное объединение людей не иначе как преступный «скоп и заговор», поэтому она крайне недоброжелательно относилась ко всяким собраниям, депутациям и другим коллективным действиям... Закон категорически зарпрещал такие попытки организовывать и подавать властям коллективные челобитные, независимо от их содержания, а «ежели какая кому нужда бить челом, то позволяется каждому о себе и своих обидах бить челом, а не обще».
ИЗ СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЛ
Слова «царь», «государь», «император», поставленные рядом с именем любого подданного, сразу же вызывали подозрение в самозванстве. В 1729 г. в Преображенском приказе оказался тамбовец Антон Любученников, который сказал: «Глуп-де наш государь, кабы я был государь, то бы-де всех временщиков перевешал». После пыток его били кнутом и сослали в Сибирь. В 1739 г. некий тамбовский крестьянин, сидя с товарищами в кабаке, возмущался многочисленностью и безнаказанностью воров и убийц и при этом сказал: «Вот ныне воров ловят и отводят к воеводе, а воевода их отпускает, кабы я был царь, то я бы всех их перевешал».Эти слова и привели его в тайную канцелярию.
В условиях безграничного самовластия всякое слово, сказанное подданным об этой власти, могло быть интерпретировано как «непристойное», «хульное», оскорбляющее честь государя. Петр I окончательно расставил все по своим местам: преступлением были признаны все слова подданных, которыми они ставят под сомнение любые намерения и действия верховной власти, ибо «Его величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответу давать не должен». К государственному преступлению можно было при желании отнести (и относили) любое высказывание поданного о государе, всякое суждение, мнение, воспоминание, рассказы о государе и его окружении, даже елсли в них упоминались общеизвестные факты или они были лишь безвредными сплетнями или слухами. «Непристойными словами» считались воспоминания о правящем или уже покойных монархах, даже если они были вполне нейтральными.
Органы политического сыска были заняты не столько реальными преступлениями, грозившими государству, сколько по преимуществу «борьбой с длинными языками».
Сыскные органы действовали в качестве грубой репрессивной силы для подавления всякого проявления оппозиционности, в буквальном смысле выжигали каленым железом всякую картину действий власти.
Поддданный не мог не доносить без риска потерять свободу и голову, поэтому «извещали» тысячи людей. Система всеобщего доносительства поднимала со дна человеческих душ все наихудшее, всю грязь. Дела тайного сыска свидетельствуют о растлении людей самим государством.
Общественная атмосфера была пронизана стойкими миазмами доносительства, доносчиком мог быть каждый, и все боялись друг друга.
«Слово и дело государево» — такими словами доносчик публично заявлял о том, что хочет сообщить властям о совершенном или готовящемся государственному преступлении. Это знаменитое выражение, появившееся в начале XVII века, говорит об особой важности политических дел. Государственные преступления были действительно «государевым делом». Только царь мог решить судьбу преступника, казнить его или помиловать, причем руководствуясь не законом (закон самодержцу был не писан) и не конкретной виной данного человека, а собственными соображениями, подозрениями или капризами. Принцип самовластия, сформулированный еще Иваном Грозным: «Жаловать есьмы своих холопов вольны, а и казнить вольны же», — оставался в силе и века спустя.
Все самодержцы XVIII века (за исключением младенца-императора Ивана Антоновича и юного Петра II) лично ведали делами тайного сыска и любили это занятие. В принципе ни одно политическое дело не должно было миновать самодержца. Однако на практике рассматривать все дела царь не мог, поэтому он поручал своим доверенным людям провести расследование. Так было в течение всего XVIII века: органы политического сыска — Преображенский приказ (1690 — 1729 гг.), Тайная канцелярия (1718 — 1726, 1731 — 1762 гг.), Тайная экспедиция (1762 — 1801 гг.) — работали под полным контролем самодержца, выполняя его поручения по расследованию государственных преступлений. «Важные» дела руководители сыска подавали государю, «неважные» преступления рассматривало само сыскное ведомство.
Сыск был не только важным государевым делом, но и тайным делом. Отсюда — названия сыскных органов: Тайная канцелярия, Тайная экспедиция. «Тайное», «секретное» — это то, что может знать только государь и сыскное начальство. «Тайное» всегда есть принадлежность высшего. Напротив того, у подданого не должно быть ничего тайного. Тайное подданного может быть только преступным, темным. Люди, собиравшиеся по ночам, уже только поэтому вызывали у власти подозрение и представлялись опасными.
ИЗ СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЛ
В 1698 г. велось дело одной помещицы и ее крепостного, говоривших о царе: «Без того-де он жить не может, чтоб ему некоторый день крови не пить». В подтверждение этой мысли помещицу и ее холопа казнили.»
Б.шЮ* * *
Уникальность труда Евгения Анисимова — в обобщениях. В книге «Русские пытки» привлекает внимание не описание «технологии» мук, которым подвергали несчастных узников российского самовластия (хотя соответствующие разделы в книге есть) — а именно аналитический подход, стремление внешне не выходя за пределы хронологии XVIII века (приблизительно 1697-1796 годы) и за пределы заявленной темы, дать методическую, продуманную, системную картину (к тому же, изображенную с помощью точного, научно выверенного и в то же время выверенного языка; автор изучил сотни и тысячи материалов следственных дел в ту эпоху) внутреннего, не только политического, но и психологического устройства тиранического государства.
И что интересно — чем внимательнее знакомишься с фактами, представленными в книге Е. Анисимова, тем больше параллелей не только с жестоким временем 20-х-50-х годов прошлого века, но и с более близкими хронологически к нам событиями появляется...
Ведущий страницы «История и «Я» — Игорь СЮНДЮКОВ.
Телефон: 303-96-13.
Адрес электронной почты (e-mail): [email protected]
