О Ленине писать трудно. Трудно избежать привычных трафаретных оценок, за которыми теряется этот живой и противоречивый человек. Приклеенные в запале сиюминутной политической борьбы и конъюнктуры ярлыки скрывают человеческое измерение его личности. И потому наши представления о Владимире Ульянове больше похожи на каменные изваяния, воздвигнутые в его честь, нежели на того реального Владимира Ленина, который любил, ненавидел, верил, ошибался и, наконец, умирал в одиночестве мучительной смертью.
Его уже давно нет. Он превратился в литературный персонаж, образ, миф — слишком велики последствия его деяний. Гиперболизируя со знаком ли «плюс» или «минус», представляя Ленина исключительно как «самого человечного человека» или «великого тирана», по существу мы расписываемся в собственной беспомощности. Ведь для того, чтобы объективно судить о таком деятеле, наверное, каждому судящему, необходимо самому сделать что-то, хотя бы отдаленно напоминающее в масштабах столь любимого и ненавидимого Ильича.
Сложно сказать, как будут воспринимать Ланина через несколько поколений. Для нас историческая ретроспектива оказалась слишком короткой. Мы еще не способны беспристрастно воспринимать Ленина, как Навуходоносора или Тамерлана. Поэтому, как и прежде, для одних очередная, уже 130-я годовщина со дня его рождения превратится в славословия за столами, укрытыми кумачом, а для других станет поводом для проклятий и митингов за запрет компартии. И те, и другие напоминают статистов в провинциальном театре — слишком мелки для главных ролей. Но не о них речь.
Итог каждой человеческой судьбы составляют результаты ежедневных нравственных выборов, совершаемых каждым человеком в его жизненных ситуациях. Ленин свой выбор сделал.
«По плодам их узнаете их». Но и для Божьего беспристрастного суда важен не только плод, общий результат, но и мотивы, двигавшие человеком. Об истинных мотивах личного этического выбора юноши из удаленного от столиц городка стать революционером, мы можем только догадываться. Чужая душа — потемки. Но плоды нам известны.
Если присмотреться к этике Ленина, в его взглядах и деятельности явственно обнаруживаются религиозные черты. Как и у Маркса, это этика перевернутого христианства. На место избранного народа Божьего поставлен избранный класс — пролетариат. Духовное Царство Небесное подменено материальным царством земным. Христианское всеединство перелицовано на новый Вавилон Интернационала. Эти параллели можно множить. Гораздо важнее понять, почему в политике Ленина так много общего с деятельностью церкви? Почему со времен Нерона не было большего гонителя церкви, чем этот борец за равенство, свободу и справедливость?
Моментом истины здесь является имущественный вопрос. Социальный консерватизм у церкви парадоксально уживается со следующей позицией: неважно кому принадлежит собственность, важно, чтобы она использовалась во благо как можно большего количества лиц. На эту позицию мог бы встать и Ленин, если бы имел основания доверять нравственности собственника — буржуа и освящавшим имперский социальный порядок институтам духовной и государственной власти. К сожалению власть демонстрировала удивительную беспечность и нежелание считаться с общественными интересами и настроениями.
Такой Ульянов, отрицавший устои общества, в России был не один. По всей империи их были миллионы. Образованные и неграмотные, богатые и бедные, они требовали передела собственности. Но именно Ульянову выпал жребий стать вождем народного недовольства. Нравственные идеалы общества состояли в согласии с идеей насильственного отчуждения имущества и этим воспользовалась партия большевиков.
Развитие ненависти к имущему классу, насилие, подчинение нравственности классовой борьбе стали основными принципами ленинской этики власти. Кривое зеркало этики зла отражало болезненное состояние нравственного сознания общества. В стране с почти тысячелетней христианской традицией всходы ненависти смогли взойти по одной единственной причине: церковь утратила свое значение, как высшей нравственной инстанции. Вместо того, чтобы стабилизировать общество, опираясь на свой нравственный авторитет, она устранилась от решения социальных проблем, заняла соглашательскую позицию по отношению к неправедной власти. И вот уже вскоре множество бывших семинаристов, среди которых и некто Иосиф Джугашвили, воодушевленные этикой ненависти, принялись за истязание своих бывших наставников, применяя опыт средневековой церковной инквизиции. Физическое уничтожение идейных противников и соратников-«еретиков», отлучение от партии, руководство Н.Крупской изъятием из библиотек и уничтожением «вредных» книг, миллионы загубленных судеб... Все это позволило руководителю маргинальной политической группы установить личную диктатуру ради уничтожения частной собственности и деления человечества на классы.
Не родился еще тот Шекспир, который описал бы духовную трагедию Ленина. Вознесенный на вершину власти, этот гонитель одних и благодетель других, разбитый параличом, был вынужден наблюдать, как под воздействием развитых им идей и моральных принципов совершаются и готовятся к совершению чудовищные преступления против человечности. Как на «обломках самовластья» вырастает невиданный в истории аппарат насилия и он, Ленин, его «крестный отец».
Мы можем сомневаться, верить или не верить дошедшим до нас вариантам политического завещания Ленина, недооценившего последствия собственной политической деятельности. Но вместе с тем в них нельзя не увидеть начало его запоздалого прозрения и страшного итога его жизни.
