Творчество Александра Ивановича Герцена, к сожалению, у нас не слишком популярно. Кстати, в апреле нынешнего года ему исполнилось 195 лет, но это не вызвало в Украине сколько-нибудь серьeзного резонанса. Хотя Герцен был одним из немногих знаменитых русских, кто ещe 150 лет назад заявил, что Украина должна решать свою судьбу сама.
С пониманием же идей Герцена, похоже, дело обстоит плохо даже в России. К тому же, их смысл был сильно искажeн большевиками, которые считали себя «марксистами» и «герценистами», причeм одновременно, что, как мы далее увидим, довольно глупо.
В настоящем очерке нас будет интересовать Герцен как борец, одинокий странствующий философ, публицист, один из величайших социальных мыслителей не только России, но и мирового масштаба. А ещe у него есть глубочайшие откровения из историософии и даже футурологии, на которые вообще мало кто обращает внимание…
НАЧАЛA И СТАНОВЛЕНИЕ
Александр Герцен родился 6 апреля (25 марта по ст.ст.) 1812 года — в год Отечественной войны. Он был незаконным сыном немки из земли Вюртемберг Генриетты-Луизы Гааг и родовитого и богатого дворянина Ивана Алексеевича Яковлева. Иван Яковлев вышел в отставку в чине капитана лейб-гвардии, много лет провeл за границей, знал языки. В доме была богатая библиотека. На фамилию Яковлев Александр прав не имел, числился «воспитанником», а фамилия Герцен означала «дитя сердца» от немецкого «herz». Отец заботился о сыне: нанимал хороших учителей, с восьми лет оформил на службу для скорейшего получения дворянства и гражданских прав.
Семья не успела уехать из горящей Москвы и попала в оккупацию. В сентябре 1812 г. отца принял Наполеон, который просил доставить письмо императору Александру I в обмен на эвакуацию семьи. Иван Алексеевич держался достойно. После передачи царю письма он находился под подозрением в измене, но оно было снято, а Яковлев отмечен за патриотизм. В доме бывали герои войны, вместо детских сказок Александр слушал рассказы о войне. Так наполовину немец Герцен стал русским патриотом. Он овладел французским и немецким, увлекался историей и литературой. В отрочестве подружился с Николаем Огарeвым. Огромное влияние оказало восстание декабристов 14 декабря 1825 г. Позднее, будучи студентами, они на могиле декабристов произнесли свою знаменитую клятву: «пожертвовать жизнь в борьбе за свободу».
В 1829 г. Герцен поступил в Московский университет. После окончания его с серебряной медалью в 1833 г. поступил на службу. Образовался кружок, где обсуждались идеи Сен-Симона, Французская революция 1830 г., Польское восстание 1830— 1831 гг., Герцен работал над научными статьями и беллетристикой. В 1834 г. был арестован, в 1835 г. сослан в Пермь, затем в Вятку, а в 1837 г. переведeн во Владимир, где в мае 1838 г. Герцен обвенчался с Натальей Захарьиной. В 1839 г. Герцену разрешили посещать Петербург и Москву. Он становится сотрудником знаменитого журнала «Отечественные записки». Общается с Белинским, Грановским, Панаевым, Анненковым, Боткиным. В 1840 г. — новая ссылка в Новгород. В 1842 г. вернулся в Москву. Работал над циклом философских статей «Дилетантизм в науке» (1843) и прозой. В России разгорелся знаменитый спор между западниками и славянофилами, продолжающийся по сей день, в т.ч. в Украине. Герцен сочетает ярую приверженность западным ценностям с западными же идеалами социализма. Скоро ему придeтся сильно изменить свои взгляды…
ИЗГНАННИК И СКИТАЛЕЦ
Из-за николаевской реакции сохранялась опасность новых арестов и ссылок. Под предлогом лечения Герцен с семьeй в 1847 г. навсегда покидает Россию. Его скитания продолжались до самой смерти: Италия, Франция, Швейцария, Бельгия, Британия. Царская охранка пыталась всячески его «достать», поэтому он принял гражданство одного из кантонов Швейцарии.
Европа тогда бурлила. В Италии шла борьба за объединение против Австрии и Франции. Герцен стал свидетелем и участником этих событий, затем перебрался в Париж.
Состояние семьи осталось в России под управлением сохранной казны, а реально — под негласным арестом. Чтобы получить из России средства для жизни и ведения борьбы, социалист Герцен прибег к помощи финансового магната и «акулы мирового капитализма» Джемса Ротшильда, предложив ему векселя под залог билетов сохранной казны. Будучи «нормальным» торгашом, Ротшильд предложил весьма невыгодные 5% комиссии. Герцен, усвоивший «буржуйские» правила игры, сторговался на 4.5%, хотя в душе смеялся над этим — он согласился бы и на 25%, ибо «вытянуть» деньги из царской России было делом «дохлым». Поверенный Ротшильда в России предъявил векселя, но в уплате было отказано. Ротшильд пригрозил царскому министерству финансов, что создаст огромные проблемы царизму в размещении займов в Европе. Так набиравшая силу финансовая власть показывала свою мощь старой и дряхлой власти династической. Герцен получил деньги, а «акула капитализма» Джемс Ротшильд послужил делу социализма в России.
В 1850—1852 гг. Герцена преследовала череда личных драм. В кораблекрушении погибла мать и младший сын, а жена умерла при родах.
После революции 1848 г. в континентальной Европе свирепствовала реакция. В 1852 г., будучи уже первой фигурой русской эмиграции, Герцен перебрался в Лондон, где вырученные из России средства вложил в Вольную русскую типографию, а также в свои знаменитые газету «Колокол» и альманах «Полярная звезда». Часто он поддерживал деньгами эмигрантов разных национальностей.
ПАНЪЕВРОПЕЙСКИЙ ПОЖАР
Революция 1848 г. отбрасывает расхожий миф о «буржуазной демократичности» и «среднем классе» как «флагмане демократии». Общеевропейская революция, вспыхнув во Франции, началась общедемократическими требованиями уничтожения монархии, проведения земельной реформы, введения республиканского строя, всеобщего избирательного права и пр. Но были антикапиталистические лозунги, ибо опорой «июльской монархии» Людовика-Филиппа был крупный капитал, которому республика с демократией особо не нужны. Важнейшей движущей силой были рабочие, пролетарии и люмпен, посему революция была преимущественно пролетарской во Франции и частично в других странах, была даже попытка провести социалистические реформы. Буржуазия Парижа (промышленники, лавочники, рантье) встала на сторону реакции и вместе с войсками подавила восстание пролетариев. К власти пришeл авторитарный режим Луи Бонапарта, который в 1851 г. распустил парламент и объявил себя императором Наполеоном III. Итак, революция прошла неудачный демократический пролетарско-социалистический этап и окончилась антидемократической буржуазной контрреволюцией!
В Париже царил кровавый психоз! Толпы городской бедноты бросались на орудия, пьяные подростки вспарывали штыками животы противникам. Противоположная сторона отвечала тем же: казнили без суда и следствия; вспыхнула холера, и тысячи людей умирали в казематах, где даже не убирали нечистоты. Особой жестокостью отличались ополченцы из буржуазии — офицерам гвардии даже приходилось их останавливать.
Герцена и Павла Анненкова захватил патруль лавочников и повeл в казематы, откуда было мало шансов вернуться живыми. По дороге им встретился депутат парламента Алексис де Токвиль, которого и сейчас любят цитировать «записные демократы». Русские обратились к знаменитому интеллигенту за помощью как иностранцы, не имеющие отношения к беспорядкам. Герцен ехидно пишет, что месье де Токвиль в ответ отпустил либеральную пошлость о том, что законодательная власть не может указывать исполнительной. Русских спас офицер полиции, который прогнал «активистов среднего класса», а русским посоветовал побыстрее убираться и даже дал охрану для защиты от озверевшей «буржуазно-демократической контры»!
ПЕРЕОЦЕНКА ЦЕННОСТЕЙ
Социалист и западник Герцен был вынужден резко изменить взгляды, как и многие славянские интеллектуалы, которые идеализировали Запад, а столкнувшись с реалиями, испытывали разочарование.
Капиталистическое накопление и эксплуатацию Герцен называет «цивилизованным людоедством». Его поразил мещанский и торгашеский дух Запада, особенно того «среднего класса», который теперь объявили «гегемоном социального прогресса»: «Мещанство — идеал, к которому стремится, подымается Европа со всех точек дна…» Торгаш может говорить о свободе и справедливости, но не более — нужно бежать в лавку, торговать, обвешивать, обманывать, эксплуатировать. В работе «С того берега» (1847—1850) Герцен пишет: «Мещане сыты, их собственность защищена, они и оставили свои попечения о свободе, о независимости; напротив, они хотят сильной власти, они улыбаются, когда им говорят, что такой-то журнал схвачен, что того-то ведут за мнение в тюрьму… равнодушно идут мимо, они заняты, они торгуют, они семейные люди». С западником и социалистом Герценом соглашается православный славянофил Фeдор Достоевский и консерватор Константин Леонтьев, а также западные консерваторы и «реакционные романтики» Фридрих Ницше и Хосе Ортега-и-Гассет. Эрих Фромм в «Бегстве от свободы» показал, что авторитарная психология «среднего класса» сделала его основой фашистских режимов, а сменившая еe приспособленческая психология привела общество к ненасытному потреблению и развлечениям.
Герцен также отвергает идеи о пролетариате как о носителе «светлого будущего», а тем более — высшего смысла человека: «Работник всех стран — будущий мещанин… Будь пролетарий побогаче, он и не подумал бы о коммунизме». Но его симпатии — на стороне пролетариата: «Пролетарий… спросил… где же его доля во всех благах, в чeм его свобода, его равенство, его братство. Либералы удивились дерзости и неблагодарности работника, взяли приступом улицы Парижа, покрыли их трупами… спасая цивилизацию и порядок!» («С того берега»). Так Герцен справедливо клеймит либерал-буржуазную демократию, и в этом он очень русский! Он предупреждает: «Пролетарий будет мерить ту же меру, в которую ему мерили. Коммунизм пронесeтся бурно, страшно, кроваво, несправедливо, быстро… Вам жаль цивилизации? Жаль еe и мне. Но еe не жаль массам, которым она ничего не дала, кроме слeз, нужды, невежества и унижения» («Письма из Франции и Италии», 1847— 1852). Здесь Герцен предсказывает катаклизмы ХХ в. Правда, западная цивилизация устояла, но путeм частичного «введения социализма» у себя и перенесения в «третий мир» наиболее жестоких форм эксплуатации, что грозит ещe более страшными катастрофами в ХХI в.
Герцена раздражал и мещанский дух социализма в Европе: «Обыкновенно думают, что социализм имеет… целью разрешение вопроса о капитале, ренте и заработной плате…. Экономические вопросы чрезвычайно важны, но они составляют одну сторону целого воззрения» («Письма из Франции и Италии»). Переворот должен коснуться «до сущности, до нервной пульпы». «Социализм» ХХ в. делал упор как правило на «изменение социально-экономического строя». Попытки русских большевиков и китайских маоистов «воспитать нового человека» методами тупого вдалбливания догм и фашистского террора были преступным идиотизмом и привели к дискредитации самого идеала.
Вырвавшись из кондовой русской азиатчины, но разочаровавшись в западной демократии и социализме, Герцен формулирует оригинальные социалистические взгляды, опираясь на русскую крестьянскую общину и рабочую артель. Он пишет: «Сельская община представляет… общественную единицу… ответственна за всех и за каждого… автономна во всeм, что касается еe внутренних дел… Каждый из владеющих землeю в общине… имеет голос в делах общины. Староста и его помощники избираются миром…» («Россия», 1849). О работничьей артели: «Артель вовсе не похожа на германский цех, она не ищет ни монополии, ни исключительных прав… Артель — соединение вольных людей одного мастерства на общую прибыль общими делами…» («Крещeная собственность», 1853). Герцен обличает Запад:
«Германская община пала, встретившись с двумя социальными идеями, совершенно противоположными общинной жизни: феодализмом и римским правом… хлебопашцы и несобственники были принесены в жертву развитию меншинства…» («Россия»). Но Герцен признаeт достижения Запада: «Зато развитие дворянства и горожан было велико и богато. Оно имело рыцарство с его высоким понятием независимой личности и среднее состояние (средний класс. — А.К. ) с… идеей права, оно имело искусство и литературу, науку и промышленность… реформацию и революцию». В итоге: «англосаксонские народы освободили личность, отрицая общественное начало, обособляя человека»; их свобода основана на «вежливой антропофагии»; «Европа не разрешила антиномии между личностью и обществом», но «она поставила себе задачу это разрешить».
Герцен не идеализирует патриархальный социализм: «Человек, привыкший… полагаться на общину, погибает, едва лишь отделится от неe; он слабеет, он не находит в себе ни силы, ни побуждений к деятельности… он спешит укрыться под защиту… матери, которая держит… в состоянии… несовершеннолетия и требует пассивного послушания». Здесь возникает аналогия cо взглядами Фромма о «матрицентричной инфантильности», Фрейда о «регрессе на оральную фазу либидо» и Грофа о бессознательном стремлении вернуться на дородовую матрицу беззаботного симбиоза с матерью. И далее: «Община поглощает личность и… несовместима с еe развитием… Неразвитой коммунизм подавляет отдельное лицо… Ни в коммунизме деревень, ни в казацких республиках мы не могли бы найти удовлетворения» («Крещeная собственность»). Герцен ищет путь, как «сохранить общину и освободить личность, распространить сельское и волостное self- government (самоуправление. — А.К. )… на государство» («Старый мир и Россия», 1854).
По Герцену, «мучительная задача» социализма — «сохранить независимость британца без людоедства и развить личность без утраты общинного начала». Хотя большевики называли себя «последователями Герцена», его идеи до них «не дошли», из- за чего «строительство коммунизма» привело к социальным кошмарам, а затем провалилось.
МАРКС ПРОТИВ ГЕРЦЕНА: КОНФЛИКТ ИДЕЙ И МЕНТАЛИТЕТОВ
Эти идеи привели Герцена к острому заочному конфликту с Марксом и Энгельсом, причeм с «переходом на личности»: Маркс называл Герцена «мелкобуржуазным эмигрантом», «социал-дилетантом» и «реакционером»; Герцен называл Маркса и Энгельса «бургграфами революции», а их сторонников — «марксидами». Маркс и Энгельс вели себя весьма неприглядно, а Герцен — благородно.
Серьeзным разногласием были разные трактовки революции 1848 г. Исходя из материалистического понимания и экономического положения, подчeркивая научную выверенность и объективность выводов, Маркс доказывает закономерность и неизбежность революции как необходимой формы общественного прогресса.
У Герцена революция — это трагедия. Герцен — едва ли не первый революционный мыслитель, поставивший вопрос об издержках революции. Революция — это хаос и выпадение общества из нормального развития. Революций следует избегать, ибо это чаще не прогресс, а регресс с неизвестным результатом.
По Марксу, противоречие труда и капитала можно разрешить только революцией; революция — историческая необходимость, объективная реальность, естественная и неизбежная, как явление природы. Революции нужно приближать, готовиться к ним. Они неизбежны, исходя из законов классовой борьбы, классовых и экономических интересов и противоречий. Революция — это рычаг прогресса, жертвы, которые понесeт пролетариат (другие жертвы Маркса не интересуют), окупятся завоеванием бесклассового общества.
Герцен тоже на стороне рабочих и социальных преобразований. Но рабочие не только борются на баррикадах за свободу, распевая «Марсельезу»; они также грабят, убивают и жгут, превращая революцию в «бунт, бессмысленный и беспощадный». Быть готовым к революции пролетарием — ещe не значит быть готовым к свободе; «разнуздание дурных страстей» ведeт к кровавому психозу, несвободе и реакционной диктатуре, деградации, что показали все революции. Революции не следуют научным схемам. Взгляд Герцена на революцию шире пролетарского — он общецивилизационный.
Парадокс, но тогда европейский социализм был «кровожаднее» российского!
Маркс объявил реакционной и вредной утопией идеи Герцена о «социализме общинного владения и управления», хотя это и есть социализм, причeм здесь Маркс фактически противоречил своей же идее о социализме «как ассоциации производителей». Герцен говорил о «свободной федерации славянских народов», центром которой могла быть Россия. Такая идея тогда была весьма популярна во многих славянских странах. Но Герцен говорил о разрушении всех империй, в которые входили славянские земли, и лишь затем создании «славянского союза» на добровольной основе. Вожди пролетариата не признавали за национальной идеей самостоятельной роли, подчиняя еe классовой борьбе, а Герцена обвинили в «имперском панславизме».
Несмотря на конфликт, Маркс и Энгельс следили за публикациями Герцена, а «Колокол» был для них важным источником информации о России. «Бородатые классики» не любили русских, Россию считали реакционной страной, плохо еe понимали. Но они считали, что революция, которую они «вычислили» по своим «железным формулам» должна неминуемо произойти в России и послужить пролетарской борьбе в Европе. Герцен же призывает к мирному пути: «Каждое дело идeт не по законам отвлечeнной логики, а сложным процессом эмбриогении… Нашему делу нужна мысль Запада и нужен его опыт. Но нам… не нужна его революционная декламация». Маркса это просто бесило…
Материальная независимость Герцена раздражала Маркса. Этот факт он использовал, чтобы лишний раз подчеркнуть, что Герцен — лишний человек в социалистическом движении, хотя многие изгнанники, в том числе из окружения Маркса, часто пользовались материальной помощью Герцена.
Герцена возмутило отношение Маркса к Михаилу Бакунину. Бакунин — фигура весьма любопытная и противоречивая: артиллерийский офицер, бунтарь-анархист, идеолог народничества, активный участник революции 1848—1849 гг. в Праге и Дрездене. Был заключeн в тюрьму в Германии, затем передан России, был в ссылке, бежал из Сибири через тайгу на Дальний Восток, оттуда через Японию и Америку вернулся в Западную Европу. Сотрудничал, даже дружил с Марксом, первым перевeл на русский язык «Манифест Коммунистической партии» и начал перевод «Капитала». И вдруг в прессе, редактируемой Марксом, появились сплетни о том, что Бакунин является агентом русского царизма. Герцена это просто взбесило: он не мог понять, как Маркс, «очень хорошо знавший Бакунина, который чуть не сложил свою голову за немцев под топором саксонского палача, выдал его за русского шпиона».
И всe же Герцен признавал Маркса как неподкупного и бескомпромиссного борца за социальную справедливость, знал о его жизни труженика, бунтаря, изгнанника. Видимо поэтому, оказывая глухое, но твeрдое сопротивление «марксидам», Герцен никогда не выступал прямо против Маркса.
Со «старым товарищем» Бакуниным Герцен разошeлся по идейным причинам. У Бакунина «постановка революционного вопроса» (так называлась его брошюра) сводилась к идеям типа «страсть к разрушению есть творческая страсть» или «слияние бунта крестьянского с бунтом разбойничьим». Герцен же искал разумные, созидательные пути: «Дикие призывы к тому, чтоб закрыть книгу, оставить науки и идти на какой- то бессмысленный бой разрушения, принадлежат к самой бессмысленной демагогии и самой вредной» («Письма к старому товарищу», 1869). Он выступает против вовлечения в революцию масс, которые не осознали еe целей и задач, становясь «мясом общественного благополучия» («Мясо освобождения», 1857). В ХХ в. социальная практика показала, что взрыв социальных эмоций ведeт к регрессу общества…
Маркс к этому так и не пришeл. Энгельс лишь перед смертью писал: «Массы… должны понимать, за что идeт борьба, за что они проливают кровь и жертвуют жизнью». Таким образом, он на пороге ХХ в. признал то, что по итогам революции 1848 г. говорил Герцен, будучи неуслышанным, непонятым, искажeнным.
Герцен заинтересовался Интернационалом и рабочим движением, из чего большевики сделали конъюнктурный вывод, что Герцен стал чуть ли пролетарским революционером. Вопреки большевистским мифам, Маркс вовсе не был единовластным руководителем Интернационала, где было много разных течений — бланкисты, прудонисты, бакунисты, анархисты; а Маркс там далеко не всегда «играл первую скрипку». Герцен не верил в миссию пролетариата и был здесь намного ближе к истине, чем Маркс. Но по Герцену, будучи сплочeнной силой рабочие заставят капитал пойти на уступки. «А не пойдeт — тем хуже для него, он сам себя поставит вне закона», — говорит он, не исключая насилие, но надеясь на мирное решение социальных противоречий. Таким образом, Герцен выступал за революционные преобразования, но понимал их не по Марксу.
Всe же жаль, что Герцен и Маркс, не смогли найти общий язык…
ИСТОРИОСОФИЯ И ФУТУРОЛОГИЯ
Мысли Герцена в области историософии и футурологии тоже были частью спора с вождями пролетариата, которые считали, что открытые ими «железные» социо-экономические законы общества позволяют объяснить прошлое и предсказать будущее. Герцен отрицает строгое предопределение истории: «Где лежит необходимость, чтобы будущее разыгрывало нами придуманную программу?». Он подчeркивает сложность и непредсказуемость общества, проводя аналогии между ним и природой: «Жизнь имеет свою эмбриогению, не совпадающую с диалектикой чистого разума». Позднее с этим вынужденно согласился Энгельс: «История имеет свой ход, и… диалектике нередко приходится довольно долго дожидаться истории».
По Герцену, общественный закон — это сочетание сознательной деятельности индивидов и стихийного хода истории, поэтому только рациональное объяснение истории, в принципе, невозможно, и нужно знать и еe иррационально-бессознательные двигатели. Это позволит верный, но частично, «экономический детерминизм» Маркса дополнить более глубокими трактовками. Идеи Герцена об «эмбриогении», которые в свете европейского рационализма и позитивизма выглядели забавно, не так уж и смешны: из «перинанальной» психологии Станислава Грофа следует, что ход цивилизации бессознательно повторяет этапы рождения ребeнка, и это вполне укладывается в теории «диалектического и исторического материализма».
Герцен пишет о социальной инерции: «Мы боремся со всем бессознательным, изучая его, овладевая им… Люди недовольны экономическими условиями труда… рабством работы, злоупотреблением накопленных богатств — но они… хотят при обновлении, при перерождении сохранить… привычную жизнь, согласуя еe с новыми условиями… Старый порядок вещей крепче признанием его, чем материальной силой, его поддерживающей. Это всего яснее там, где у него нет ни карательной, ни принудительной силы, где он твeрдо покоится на невольной совести… как в Швейцарии и Англии» («Письма к старому товарищу»). Герцена, как Достоевского и Бердяева, поражает экзистенциальная убогость социалистических учений: «Горе бедному духом и тощему художественным смыслом перевороту, который из всего былого и нажитого сделает скучную мастерскую, которой вся выгода будет состоять в одном пропитании и только в пропитании».
Говоря о новом типе массового сознания, исключительно потребительского, основанного на материальном эгоизме, Герцен подтверждает мысли о том, что разговоры «о славянской общинной стадности» и «западном индивидуализме» — это для «умственно отсталых». Омассовление общественной жизни и на Западе, и на Востоке ведeт к энтропии («поворот всей европейской жизни в пользу тишины и кристаллизации»), утрате индивидуального и личностного своеобразия. «Личности стирались, родовой типизм сглаживал всe резко индивидуальное и беспокойное» («Концы и начала», 1863).
Герцен пишет об иррациональных социальных страстях: «Нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри… Как ни странно, но опыт показывает, что народам легче выносить насильственное бремя рабства, чем дар излишней свободы»! То же самое мы видим в «Великом Инквизиторе» Достоевского и в идеях Фромма о том, что «свобода от» без понимания, «для» чего свобода нужна, ведeт к потере свободы вообще.
Интересны мысли Герцена о цели истории. После падения религиозных догм о «конце света» в Европе воцарилось Просвещение с его наивной верой в то, что человек есть существо разумное, а ход истории есть однозначный прогресс. Те же Маркс и Энгельс исповедовали «социальный оптимизм прогресса». В России не было Просвещения в западном смысле, и в этом есть позитив. Русская социальная мысль ХIХ в. отделяла культуру от цивилизации, отрицала оптимизм и «розовые очки» прогресса (Фромм), сомневалась в «разумности и благости исторического процесса, идущего к осуществлению верховного блага» (Бердяев), что было следствием православного мироотрицания, полагания мира лежащим во зле. Это хорошее подтверждение идеи Юнга об архетипах. Герцен пишет: «Если бы человечество шло прямо к какому- нибудь результату, тогда истории не было бы… Отчего верить в Бога смешно, а верить в человечество не смешно; верить в царство небесное глупо, а верить в земные утопии — умно… утратив рай на небе, верим в пришествие рая земного и хвастаемся этим». Западная социальная мысль пришла к пониманию этих вещей позднее русской. Герцен пишет: «Не ищи решений в этой книге… их вообще нет у современного человека», а Фридрих Ницше позднее добавит: «Прогресс вообще есть идея современная, то есть ложная».
Уже очевидно, что история цивилизации, кроме прогресса, включает также стагнацию, регресс и деградацию. Траектория цивилизации — это сложный зигзагообразный процесс. Глядя на то, что творится нынче в мире, приходится отметить: тупая уверенность в том, что цивилизация в еe нынешнем понимании есть прогресс, приведeт человечество если не в пропасть, то на помойку, в которую люди сами превратят свой единственный пока ареал обитания — планету Земля!
ОДИНОКИЙ ГОЛОС ИЗ ТУМАННОГО ДАЛEКА
Перебравшись в самую тогда демократическую Британию, Герцен попал в абсолютно чуждую среду, где никому ни до чего нет дела, все суетятся в своих шкурных интересах. Герцена угнетали туман и дым Лондона, одиночество, отчаяние и тоска. Но в эти годы совершил самые важные деяния в своей жизни: основал Вольную русскую типографию, написал свою исповедь «Былое и думы», а главное — вместе с другом детства Николаем Огарeвым издавал альманах «Полярная звезда» (1855 —1868) и знаменитую газету «Колокол» (1857—1867), влияние которых на революционную мысль России и Европы было огромным.
На рубеже 1850—1860-х гг. Герцен отходит от революционеров, и не только от радикалов типа Бакунина, но и от нарождавшихся разночинцев и народников, которые отчасти справедливо обвиняли дворянскую интеллигенцию 1830—1840-х годов в «обломовщине» и «салонной» революционности. Возникает полемика с Николаем Чернышевским и Николаем Добролюбовым из знаменитого «Современника». Герцен публикует в «Колоколе» резкую статью «Very Dangerous!!!» (1859). Для специального объяснения с Герценом в Лондон даже приезжал лично Чернышевский, после чего взаимный тон был смягчeн. Встречался Герцен и с Достоевским.
Суета Герцену порядком надоела. К тому же, его постигла новая семейная драма: умерли от дифтерита трeхлетние близнецы, а новая жена — Наталья Тучкова — «не сошлась характером» со старшими детьми.
Герцен покидает Англию и отправляется в длительное путешествие по Европе. Он снова посещает Германию, Францию, Италию и Швейцарию, которая дала ему гражданство…
…Александр Иванович Герцен умер в Париже 21 (6-по ст.ст.) января 1870 г.
