Олена Отт-Скоропадская — младшая дочь последнего гетмана Украины. Каждый год она приезжает в Украину, и вовсе не для того, чтобы напомнить нам о своем монархическом прошлом или вернуть имения родителей. Пани Олена рассказывает о жизни своей семьи в изгнании; о том, как крушение надежд отравляло жизнь семьи. Ведь эпоха, в которую украинцев учили, что они — нация одних холопов, обернулась для людей, которые своим существованием доказывали обратное, настоящей трагедией. Олена Скоропадская — последний очевидец этой трагедии.
— Впервые я приехала в Украину в начале 90-х годов. Раньше я была в Украине только в утробе своей матери. Родители зачали меня в 1918 году — во время триумфа гетмана, когда отец вернулся из Германии с признанием Украинского государства. А родилась я уже после его крушения — в Германии. Мама сказала папе, что беременна, только когда они пересекли границу.
Я очень любила отца, но он никогда не был для меня иконой, на которую слепо молилась. Однажды в детстве он накричал на меня, но я не была виновата. И как только узнал об истинных причинах, сразу же пришел ко мне, заплаканной, в комнату и сказал: «Извини». Я была ошарашена. Мой большой папа, гетман Украины, пришел и сказал своей маленькой дочке, что он был не прав!...
Конечно, я уважаю своего отца за то, что он сделал для народа в течение 7,5 месяцев своего правления в 1918 году, особенно в области науки и культуры. И за то, что он всегда пытался помочь украинцам в изгнании. Когда Вторая мировая война заканчивалась, отец говорил мне в Германии: я Советам живым не сдамся — застрелюсь. Получилось так, что он умер через 10 дней после ранения во время бомбардировок под Мюнхеном в 1945 году.
— Потом писали: гетман Скоропадский умер, как солдат, — на поле боя...
— Смерть не бывает хорошей. Но я считаю, что такая смерть лучше, чем смерть донских казаков, которых англичане выдали Советам. Многие из них наложили на себя руки, остальных — казнили.
— Вы постоянно подчеркиваете, чтобы вас воспринимали не как воплощение украинской монархии, а только как младшую дочь своего отца и украинку. Вы равнодушны к идее гетманской Украины?
— В Украине время для возрождения гетманства еще не наступило. Люди должны почувствовать себя собственниками.
— В эмиграции вашей семье пришлось пережить трудные времена. Чем вам запомнилась гитлеровская Германия?
— Мы жили возле Берлина, но это для меня был уголок Украины. К отцу постоянно приходили люди «по украинским вопросам», и я постоянно слышала — Грушевский, Дорошенко, Винниченко... Я не знала значения этих слов и даже назвала своего мишку Петлюрой.
Когда немцы не поддержали Карпатскую Украину в 1939 году, мой отец написал Гитлеру длинную телеграмму. Конечно же, он возмущался изменой немецкого руководства. Я диктовала эту гневную телеграмму по телефону. Помню, как телеграфистка постоянно спрашивала: «А такое можно писать?» Я твердо отвечала: «Можно!»
— Это было опасно — разговаривать с нацистами на повышенных тонах?
— Отец пользовался большим авторитетом у немцев, особенно в военных кругах, у него были встречи на самом высоком уровне. В эти времена отцу часто приходилось спасать людей разных национальностей из лап нацистов. Для их освобождения он пользовался своими связями. После прихода фашистов к власти, отец считал, что у Гитлера нет шансов долго править. Как и все украинские эмигранты, он верил, что вследствие войны Украина обретет независимость, и во имя этой цели украинцам стоит сотрудничать с немцами. Разочарование было потом, и оно было очень болезненным для отца. Он считал, что немцы — главные союзники украинцев, но ведь война принесла Украине столько бед!
— Ваш отец получал от немцев деньги?
— Да, но не зарплату, а пенсию из Государственной канцелярии немецкого президента. При Эберте, Гинденбурге, а потом — и при Гитлере. Фридрих Эберт был социал-демократом, одним из руководителей революции против кайзера, приведшей к установлению Веймарской республики. А отец был как раз консерватором, союзником кайзера. Но в Германии никто не понимал национальные интересы только как партийные.
Эта тысяча марок отцовской пенсии никогда не использовалась только на личные нужды Скоропадских, за ее счет велись «украинские дела», мы помогали другим людям. А между тем финансовое состояние нашей семьи не было благополучным.
— Но ведь ваши родители были из богатейших семей?
— Да. Скоропадские имели богатые имения на Полтавщине, Черниговщине. Отец мамы, Петр Дурново, был одним из самых богатых людей Петербурга, у него также были имения в Украине. Мама рассказывала, как управляющий привозил деньги от украинских имений. Но после революции и захвата Украины большевиками, какие могли быть доходы? Выезжая с Украины, а, вернее, убегая (отца спасли немцы — вывезли как раненного, всего забинтованного, чтобы его не узнали), моя семья взяла с собой громадный ящик с серебряным сервизом для чая и кофе — маме его подарил брат на свадьбу. И если какая-то покупка в Германии подтачивала наш бюджет, мы отдавали его в ломбард. Это серебро позволяло нам не один раз переживать финансовые трудности. Мы не были очень бедными, но приходилось во всем себя ограничивать. Мама профессионально шила; продуктов мы почти не покупали: имели сад, огород, курей, свиней, козу. Моя мама работала как крестьянка, и отец ей помогал.
— Для них это было как каторга?
— Да что вы! Я никогда не слышала, чтобы они сетовали на свое положение. Они делали то, что считали своим долгом. К нам приходили обездоленные украинцы, русские, немецкие нищие. Они знали, что Скоропадские всегда дадут им еду. Никогда не жаловались, другим помогали.
— И все же трудно поверить, что вашей маме — жене гетмана — было в радость трудиться в огороде и кормить кур.
— Сейчас я расскажу, как мы жили во времена гетманата. Отцу предложили, чтобы семья гетмана переехала в Мариинский дворец. Но отец сразу отказался. Он сказал: «Не хочу, как Керенский, жить во дворце». Шик, роскошь для него не были важны. Скоропадские жили в бывшем доме киевского губернатора на улице Институтской. Этот дом не сохранился. А все торжества, приемы проводились в Мариинском, мама также часто их посещала. Хозяйством она тогда не занималась. Но вряд ли можно сказать, что моя семья жила в Киеве в хороших условиях. Людей в доме по Институтской жило много — охрана, военный штаб, прислуга. А сам домик был маленький. К отцу в кабинет на совещания приходили министры. Мои сестры и няня жили в маленькой комнатушке над крышей. А брату Данылу приходилось спать в ванной комнате.
— Но ведь ваш отец был гетманом Украины, а его дети...
— Не удивляйтесь. У нас всегда было так — на первом плане государственные дела, а уж потом — семья. Таков был стиль жизни моих родителей. Помню, в Германии у нас был большой дом, всегда было много людей, где проходили дискуссии. Отец всегда громко говорил об украинской политике и мама часто просила его: «Павлик, не так громко». Мама угощала гостей вкусными блюдами, а потом отец приглашал их к себе в кабинет. Очевидно, там и решались многие текущие украинские вопросы.
— В Германии были тогда представители русской эмиграции, белогвардейцы. Они общались со Скоропадским?
— Это были неполитические контакты. Мой отец всегда говорил, что он украинец и не будет участвовать ни в одной русской эмигрантской организации. Правда, у него была связь со своими товарищами по конной гвардии, с которыми он вместе воевал за царя. Я тоже общалась с русскими, например, с князем Трубецким.
— Вашу маму русские, очевидно, воспринимали как свою соотечественницу, хотя она происходила от Кочубеев, Волконских — аристократических фамилий с украинскими корнями.
— Мама осознавала себя украинкой. И не только потому, что она была женой Скоропадского. Правда, она так и не выучила хорошо украинский язык, и всегда об этом сожалела. Дома мы слышали и украинскую и русскую речь.
— К вам в Швейцарии тоже относились как к дочери гетмана Украины?
— За границей я всегда была просто Оленой Скоропадской. Иностранцы мало знали о стране, которую большевики растворили в СССР. Для молодых людей, в окружении которых я находилась, это ничего не значило, украинцев ровесников там почти не было. А в кругах старых консерваторов я не вращалась. Другое дело — мой отец, гетман Украины. К нему все относились с уважением.
— Жизнь эмигрантов в Швейцарии за послевоенное время очень изменилась?
— Конечно. Сейчас не приходится на всем экономить. Например, когда мы с моим мужем Людвигом начинали совместную жизнь, у нас был большой письменный стол, тележка, в которой мы возили блюда, и кровать, принадлежавшая тете мужа. Первые месяцы мы жили у сестры Людвига. В доме не было даже ванной — мы мылись на кухне. Туалет был этажом ниже. Потом мы жили у родителей мужа, где условия были лучше. Несколько раз меняли жилье, пока, наконец, в 1969 году не купили свой дом. Теперь это наша собственность.
— Ваш дом напоминает чем-то дом ваших родителей?
— Да, у нас тоже всегда много гостей. У мужа много родственников, они часто к нам приезжают. Мы любим, когда у нас кто-то гостит. Условия позволяют. По швейцарским меркам, у нас маленький дом — семь комнат. Дочери жили в двух комнатах на втором этаже. Сейчас эти комнаты предназначены для гостей. Нам хватает и пяти комнат. Поэтому можно сказать, что живем по-буржуйски (смеется). В Швейцарии мы представители среднего класса, вернее, хорошего среднего класса. У нас нет больших сбережений, живем на пенсию Людвига, но это хорошая пенсия. Наша собственность — дом в Цюрихе. Он расположен в очень хорошем месте и стоит немалых денег. Вот и все, что у нас есть.
— Ваш муж, Людвиг Отт, тоже «голубых кровей»?
— По одной линии предки Людвига — священники, по другой — крестьяне, и только его отец был преподавателем. Вот и Вячеслав Липинский, идеолог украинского консерватизма, писал: элита — это лучшие представители каждого класса. Так оно и есть.
— Пани Олена, у вас были две сестры и брат. Как сложилась их жизнь?
— Мои сестры были намного старше меня, их молодость прошла в Украине. Крах гетманата стал для них катастрофой. Они жили надеждами возвратиться в Украину и всегда были грустными. Старшая — Мария, врач по образованию, работала в Варшаве, вышла замуж за графа Адама де Монтрезор. Этот человек был украинцем не по происхождению, но по духу. Детей у них не было, и я не могу сказать, чтобы сестра была счастлива. Во время Второй мировой войны граф пропал без вести на территории Польши, уже захваченной «красными». Елизавета (скульптор-портретист, а потом — секретарь отца) была очень популярной среди украинцев в эмиграции, организовывала помощь для Украины, в частности, во время Голодомора. Только после смерти отца она вышла замуж за старого гетманца пана Кужим. Но через девять лет овдовела. Самым большим потрясением для меня была смерть брата Даныла. Он так умело руководил гетманским движением, был в семье самым перспективным. По образованию Даныло был инженером-машиностроителем, работал в фирме «Сименс». Даныло имел талант к политике, за что, вероятно, и пострадал. Если бы не умер в 56 лет, возможно, смог бы объединить всех украинцев вне Украины. Смерть произошла при загадочных обстоятельствах, хотя у нас нет прямых доказательств, что к его смерти причастна советская разведка.
— И у вас нет племянников по линии Скоропадских?
— Ни у Даныла, ни у сестер не было детей. Брат долго встречался с одной украинкой, вдовой. Но они не могли пожениться, все не удавалось найти доказательства смерти ее мужа. Это тянулось очень долго. Когда наконец-то проблема решилась, Даныло умер. Вот такое несчастье...
У меня есть две дочери — Александра и Ирена, но они уже не Скоропадские, у них свои семьи. Мы воспитывали их как швейцарок, чтобы дочки были счастливы на той земле, на которой живут. Я ведь видела, как страдали мои родные. С детства я чувствовала, что все сложности нашей жизни были связаны с политикой, с деятельностью во благо Украины. Но родители, брат и сестры знали, что такое Украина, они здесь жили, а для меня это была всего лишь мечта. Хотя... я тоже страдала, что нет в мире страны, которой я могу принадлежать. У французов, у итальянцев эта страна была, а у меня — нет. Была лишь мечта о ней.
— То есть вы не хотели, чтобы эти мечты отравляли жизнь вашим детям?
— Я никогда ничего не скрывала от детей: кем был их дед, почему мы оказались за границей. Они чтят историю своего рода. Но я не воспитывала их как украинок. Я всегда задумывалась: насколько счастлив может быть человек без родины? Девять лет тому назад я впервые приехала в Украину и только тогда почувствовала себя украинкой.
— Тогда вам было уже за семьдесят... Ваша жизнь за последние годы очень изменилась?
— Да. Теперь все наши помыслы связаны с Украиной. Муж ведет большую переписку с украинцами, но на русском языке. Говорит, что поздно уже переучиваться. Мне кажется, что он уже стал украинцем — для него это уже не чужая страна. Раньше мы с ним были обычными старыми швейцарцами: путешествовали, ездили на велосипедах, читали, ходили в гости. Сейчас наша жизнь намного интереснее. Я много читаю об Украине, о ее политике и экономике. Проштудировала даже труды В. Липинского. Каждый год приезжаем в Украину, общаемся с учеными, молодежью...
— Вы не жалеете о прошлом спокойствии?
— Нисколько. Благодаря Украине и украинцам мы помолодели.
