В 2006 году исполняется 160 лет со дня рождения Николая Николаевича Миклухо-Маклая. Это настолько выдающаяся личность, что 150 летие со дня его рождения отмечалаЮНЕСКО, включив в перечень всемирных памятных дат. Исключительный случай, ведь согласно существующим нормам ЮНЕСКО, как правило, чествует только абсолютно «круглые» юбилеи — кратные 100 годам. В Украине эта дата осталась почти незамеченной, несмотря на то, что у Миклухо-Маклая украинские корни, чем он гордился. Его короткая напряженная жизнь — это подвиг одного человека ради всего человечества. Николай Николаевич Миклухо- Маклай заслуживает на то, чтобы память о нем осталась в будущих поколениях украинцев. Борясь за свободу далеких островитян, он сделал толчок к борьбе против рабства вообще.
Миклухо-Маклай — потомок легендарных запорожских казаков, выдающийся ученый, чьи научные интересы касаются многих сфер человеческих знаний: этнографии, философии, биологии и географии. Он написал много работ по зоологии, зоогеографии и физической географии, которые не потеряли свою ценность и сейчас. Кроме того, он сделал огромный вклад в науку как основатель морской биологии и сравнительной анатомии. Его заслуги перед наукой и человечеством еще не оценены сполна. Маклай был первым человеком, который научно доказал одинаковую биологическую равноценность людей всех наций и рас. Его научные труды и высказывания в прессе стали толчком к началу антирасовой политики в мире. Он первый предрек крах мировой колониальной системы и выдвинул идею таких организаций, как современная Организация Объединенных Наций и ЮНЕСКО, составил первый проект Общей Декларации прав человека. Осуществилась и его идея независимого Папуасского союза.
Это был очень трудолюбивый, целеустремленный человек, который с детских лет осознал чувство долга отдельной личности перед человечеством и сделал свой вклад в его развитие.
Отец Маклая, Николай Ильич, — украинец, дворянин, родом из Черниговской губернии, его предки — знаменитые запорожские казаки. Степан Макуха (прапрадед Миклухо-Маклая, по прозвищу Махлай) стал хорунжим Войска Запорожского и царской милостью дворянином за военную смекалку и героизм при осаде Очакова. Охрим Макуха (прадед Степана) был одним из куренных атаманов в Войске Запорожском. Это из рассказов о нем Н. Гоголь создал образ Тараса Бульбы. В своей повести он использовал и слова, которые Миклухи передавали из поколения в поколение, сказанные Охримом, когда он собственноручно казнил своего среднего сына за предательство и смерть младшего: «Немає уз святіших за братство! Батько любить свою дитину, мати любить свою дитину, дитина любить батька і матір. Але це не те, браття: любить і звір свою дитину. Але поріднитися душею, а не по крові, може лише людина».
Эти предки были легендарными героями и гордостью семьи Миклух. Никаких портретов старых воинов не осталось, и оба они для Миклух воплотились в Тарасе Бульбе Н. Гоголя, портрет которого отец Маклая постоянно держал у себя на столе. Поэтому не случайно и Маклай называл себя потомком Тараса Бульбы.
Отец Маклая рано потерял своего отца и поэтому ему приходилось во время обучения в Нежинском лицее зарабатывать деньги на еду частными уроками. Лицей он закончил на «отлично» и мечтал получить высшее техническое образование. Для этого нужно было ехать в Петербург, но денег на дорогу не было, и он пошел пешком.
В Петербурге ему повезло, его голодного и немытого, без копейки в кармане, встретил на улице Алексей Константинович Толстой, который сам в детстве жил в Нежине, и ему были хорошо знакомы вышиванка и картуз Нежинского лицея. Он помог ему поступить в Институт корпуса инженеров путей сообщений и снял для него квартиру. Позже А. Толстой познакомил отца Маклая с Некрасовым и Герценом.
В жилах матери Маклая — Екатерины Семеновны Беккер — текла кровь поляков и немцев. Ее отец приехал в Россию воевать с ненавистным ему Наполеоном, да так и остался тут работать хирургом. Мать Маклая закончила музыкальную школу, готовилась стать пианисткой, занималась также музыкальной композицией и в свободное время увлекалась живописью. Музыку и живопись любил также и отец Маклая.
Потом в семье Миклух, в которой было пять детей, кроме Сергея (старшего брата Маклая, который с десяти лет целиком посвятил себя изучению юридических наук), музыкой, живописью и литературой увлекались все.
Еще в гимназии юный Маклай вместе с младшей сестрой Ольгой создали два небольших альбома иллюстраций к произведениям Гоголя. Николай Ильич писал пейзажи маслом, а у Екатерины Семеновны хорошо получались портреты углем и пейзажные акварели. Володя (младший брат) рисовал только море и корабли...
Каждую субботу они устраивали семейные литературно-музыкальные вечера. По очереди читали стихи под музыку Екатерины Семеновны — она сама подбирала мелодию и аккомпанировала на фортепьяно. В репертуаре были Гете, Мицкевич, Шевченко, Некрасов, Лермонтов, Пушкин и, конечно же, А. Толстой. Николай Ильич особенно замечательно читал «Мцыри», «Гайдамаки» и «Кавказ».
С творчеством Тараса Шевченко отец, Николай Ильич, был знаком давно. Еще в 1842 году Алексей Толстой подарил ему рукописные списки «Гайдамак» и «Катерини», потом от него же он получил поэмы «Кавказ», «Гамалія» и «Єретик». А когда Шевченко оказался в ссылке, отец Маклая проявил свою солидарность с ним, послав ему по почте 150 рублей. За это его уволили со службы. А в то время он был начальником пассажирской станции и вокзала в Петербурге. Это была должность, которая нуждалась в особой преданности царской власти, ведь на территории станции ее начальник отвечал за безопасность царского поезда, курсировавшего между Москвой и Петербургом. И вдруг начальник станции проявляет сочувствие к одному из самых опасных бунтарей империи! Денежный перевод на почте задержали. Началось следствие. Трудно сказать, чем бы все закончилось, если бы у отца не началась быстротечная чахотка. Дни его были сочтены.
Отец Николая не дожил и до сорока лет. Перед смертью он попросил своих родных набраться мужества и обратился к каждому из детей.
Старшему, Сергею, шел тринадцатый год, Николаю было одиннадцать, Ольге — девять с половиной, Владимиру — восемь и полтора года Мише. Несмотря на свой юный возраст, четверо старших детей в то время уже избрали для себя профессии на будущее. Сергей хотел быть судьей, Николай — ученым-натуралистом, Оля — художницей, Владимир — военным моряком. Наверное потому, что они так рано определились, кем хотят быть, отец говорил с ними в последние минуты своей жизни об их будущих профессиях.
«Тебе будет нелегко, сыночек, — сказал Сергею, — Закон и совесть не всегда в согласии, а судья, хоть он и живой человек, с душой и совестью, должен подчиняться только закону. Это верно, Сергей, но закон следует толковать впрочем и умом, и душой, а приговор выносить в согласии с совестью. Это нелегкая задача, но убегать от нее человеку-судье никак нельзя, поэтому взвесь сначала хорошо, достаточно ли у тебя гражданского мужества».
После этих слов отец немного отдохнул и попросил Николая подойти ближе:
«Я хотел бы, Коля, чтобы ты руководствовался в дальнейшем вот чем: любая мысль в науке важна и полезна, если от нее можно ожидать очевидную пользу в дальнейшей жизни. Мыслью человек способен улететь далеко, но и на большом расстоянии нужна цель сделать что- нибудь необходимое для общей пользы в жизни, потому что наука нужна не самой науке, а всегда — людям». Погладил руку Ольге, задержал в своей руке:
«Я знаю, Оленька, ты будешь честно служить искусству, и этого достаточно — всем нести прекрасное».
Обращаясь к Володе, стал строгим: «Тебе, Володя, если уж ты осмелился стать защитником родины, нужно постоянно помнить, что честь ее — превыше всего. Пусть оружие в твоих руках служит доблести и славе, а остальное — прибавится».
Мишей залюбовался, сказал, силясь справиться с печалью:
«Ты, дорогой мой Мишенька, будешь правдолюбом, правда?»
Последнее слово — жене:
«Прости мне, Катя, тяжелую ношу тебе оставляю...»
Говорят, что родители могут определить судьбу детей, то есть своей волей поставить их на то или иное место в жизни, или в зависимости от их способностей или характера предположить, по каким дорогам они пойдут. Но ни один отец не может распространить свое влияние на детей так далеко, чтобы они, уже взрослыми и абсолютно самостоятельными, подчинили этому влиянию все свои помыслы и поступки. Если это так, тогда Николай Ильич Миклуха среди родителей был исключительной личностью. Он завещал детям не пути в жизни, — они их выбрали сами, а как ими идти, какими быть в своих помыслах и поступках. И вот в этих основных и важнейших человеческих качествах никто из пятерых детей не предал заветы отца.
Справедливым и неподкупным судьей был на Киевщине Сергей Николаевич Миклуха.
Всю жизнь отдал служению людям великий ученый Николай Николаевич Миклухо-Маклай.
Прекрасным художником и хорошим человеком была Ольга Николаевна.
Горным инженером и народолюбцем, последователем Софьи Перовской стал Михаил Николаевич.
Доблестно защищая честь русского флага, героически погиб в неравной битве под Цусимой командир броненосца «Ушаков», капитан 1-го ранга Владимир Николаевич Миклухо-Маклай. Отважный командир броненосца до последней минуты спасал экипаж и погиб в волнах океана. Капитан отказался от места в японской спасательной шлюпке, которая пришла на помощь. Она была слишком переполненной, а рядом тонул раненый матрос, — командир указал на него...
Следует отдать должное японцам, они достойно оценили поступок русского офицера. Видя гибель командира непобежденного броненосца, на крейсерах, с которых перед этим расстреляли броненосец, приспустили флаги. Никакая отвага не могла спасти броненосец, потому что два вражеских быстроходных крейсера держались вне досягаемости русских пушек, а «Ушаков» не мог ни приблизиться к ним, ни уйти от них. Но он, обреченный на гибель, был несокрушим перед своим врагом.
Его необычная фамилия многих удивляла, и на вопрос корреспондента газеты в 1884 году, кто он по национальности, Николай Николаевич Миклухо-Маклай ответил: «Я представляю собой живой пример того, как хорошо объединились три силы, которые испокон веков враждовали. Горячая кровь запорожцев мирно соединилась с кровью их, казалось бы, непримиримых врагов — ляхов, разбавленная кровью холодных германцев. Чего в этой смеси больше, или какая из ее составных частей наиболее значительна во мне, судить было бы неосмотрительно и вряд ли возможно. Я очень люблю родину моего отца — Малороссию, но эта любовь не уменьшает моего уважения к двум отчизнам родителей моей матери — Германии и Польши... Я не думаю, что какой- либо из трех наций, составляющих меня, стоит отдать преимущество. Кровные связи я, конечно, признаю и отношусь к ним, как мне кажется, с должным уважением, но состав крови, на мой взгляд, не определяет национальность. Важно где, кем и на каких идеалах воспитан человек... Вопрос в том, что называть национальностью, — биологическое начало или духовную суть человека».
Что же формировало идеалы Маклая? Проанализируйте его детство, юность. Веселым его детство назвать нельзя. Казалось, не было такой детской болезни, которая обошла бы его стороной. Хотя врачи говорят, что скарлатиной дети болеют только один раз, Маклай перенес ее трижды; корь, заушница, желтуха, частые ангины, хронические пневмония и бронхит, больные суставы, ноющие от раннего ревматизма, какая-то болезнь десен, ревмокардит и к тому же он двенадцать лет заикался, и на всю жизнь остался картавым — не произносил «р».
Очевидно, в детстве его часто обижали. Сам Николай постоять за себя не мог и никому никогда не жаловался, — не хотел лишний раз показывать окружающим свою беспомощность. «Злые люди, — читаем мы в его детском дневнике, — довольны вдвойне, когда видят твою слабость и убеждаются, что их зло тебя ранит. Давать им такой повод было бы неосмотрительно, потому что этого они только и хотят, напрасно считая что, затравив беззащитного, себя вознесут. Впрочем, тут я, наверное, ошибаюсь. Чтобы построить какое-либо предположение, человек должен поразмыслить; они же, что касается ума, по большей части ничтожны и действуют абсолютно стихийно, скорее под влиянием животного инстинкта, нуждающегося в самоутверждении, нежели под влиянием разума».
И еще: «Ошибается тот, кто с успехом кого-то обижая, видит в этом торжество своей силы и, как следствие, торжество своей персоны. Ничего похожего тогда вообще нет, поскольку торжество — это праздник. А какой праздник в злобе? Злоба разоблачает натуру, лишенную души, способной сочувствовать чужой боли . Отсюда следует, что тот, кто насилует, получает от своего поступка не выгоду, а очевидный вред, потому что вместо рьяного молодца, которым ему хочется казаться, он выставляет себя на общее обозрение глупым себялюбом, который не понимает глупости своего положения. Поэтому насильники, на мой взгляд, более достойны холодного презрения, чем обязательной мести. Однако же оставлять насилие безнаказанным нельзя, потому что это будет не гуманность, а попустительство отвратительной жестокости. Я еще не рассуждал над разными положениями в этом вопросе, но считаю, относительно насилия повседневного, с которым мы вынуждены встречаться ежедневно, мои рассуждения верны или, надеюсь, близки к правильному пониманию дела».
Чтобы так сказать, нужно было много пережить и немало думать, кроме того, — нужно уметь мыслить. Между прочим, это написано Николаем в десять лет, в канун Нового года, 31 декабря 1856 года.
Быть немощным тяжело. Вот еще запись Николая:
«Лорд Байрон, хромой калека, чтобы доказать свое преимущество над многими здоровыми и заставить окружающих уважать себя, стал лучшим пловцом Англии и отличным наездником; он также прекрасно фехтовал и стрелял без промаха из пистоля на бегу.
Названные четыре виды спорта и, самое главное, — успех в них, в его положении казался невозможным, но, как видим, дух успешно преодолел плоть. Из этого можно сделать вывод: человек, страстно желающий добиться поставленной перед собой цели, более вдохновляется силой духа, чем обремененная слабостью плоть. Следовательно, непременно должна быть цель, которая возбуждает силу духа. Точка же зрения окружающих, хотя бы и авторитетов, неопровержимым приговором быть не может…»
Уже в десять лет юный Маклай знает, что станет исследователем, ученым, натуралистом.
Николай научился читать в четыре года и до семи лет успел прочитать много книг, неплохо знал латынь, французский и немецкий языки, а также отлично рисовал и играл на фортепьяно. Но его не приняли даже в первый класс начальной школы из-за общей слабости и сильного дефекта речи.
Родители вынуждены были сами учить сына, потому что даже у домашних учителей не хватало терпения слушать его заикание, и Николаю доставалось от них. Он очень хотел учиться и способен был терпеть все. Случайно узнав об этом, родители вынуждены были отказаться от преподавателей и сами учили Николая. Однако взрослые были очень заняты своими делами, и мальчик большую часть времени был предоставлен сам себе.
Со временем семья Миклух окрепнет, станет действительно дружной, и все Миклухи будут жить Маклаем, его великими замыслами и не менее великими делами. А пока что, кроме субботних вечеров, когда вся семья собиралась на традиционные домашние концерты, Николай целыми днями принадлежал сам себе. У него совсем нет друзей и ему не с кем отвести душу дома. Молчаливый, замкнутый, весь в себе. Чем заняты его мысли, никто не знает. Он старательно прячет свой дневник, хранит его в письменном столе под замком, ключ от которого где-то прячет. И чем дальше, тем заметнее, что долго оставаться в уединении для него становится потребностью. Его глаза все больше светятся мечтательным покоем.
Мало что изменилось в его поведении и когда он пошел, наконец, в школу. Хотя речь его на то время значительно улучшилась, и злых насмешек можно было уже почти не бояться, в классе он ни с кем не пытается подружиться. Без надобности он ни к кому не обращается, ни с кем из посторонних разговоров не ведет.
Для воспитанников школы святой Анны, да и для большинства учителей, новый ученик был загадочным. Все удивлялись, откуда у него столько знаний. На вступительных экзаменах в школу он подал три собственных литературных перевода: с латинского — двухсотстраничный трактат Цицерона «Об обязанностях», с французского — повесть Вольтера «Кандид» и с немецкого — несколько отрывков из трудов Гегеля. Самые сложные философские произведения, разобраться в которых под силу не каждому человеку с университетским образованием, а здесь одиннадцатилетний мальчишка, который впервые переступает школьный порог! И кроме этого нужно было изучить три чужих языка! Потом выяснилось, что он успел не только прочитать, но и законспектировать многие из трудов великого древнего натуралиста Плиния; читал книги Юлия Цезаря, Гомера, Петрарки, Шиллера, знал наизусть всего «Фауста» Гете на немецком языке, много стихов русских поэтов, а также поэму «Гайдамаки» Шевченко на украинском языке.
Было чему удивляться. Но если заглянуть в его дневник, то мы увидим, что в тот день, когда состоялись похороны отца (17 декабря 1857 года), пораженный утратой мальчик, закрывшись у себя в комнате, переводит с латинского и записывает в дневник, подчеркивая наиболее важные места, отрывок из древнеримского поэта и философа Люция Сенеки. И далее пишет свой вывод: «Очевидно, Сенека прав. Чувствовать себя безвинно отвергнутым от людей неприятно и оскорбительно, как при любом безосновательном наказании, но для плодотворной работы ума пребывание в уединении, без сомнения, благотворно. Много ли значительного даст разум, который постоянно втягивается в круговорот суматохи? Действительно, очень мало, или совсем ничего».
В ту ночь мальчик не мог уснуть. Едва закрывались глаза, как он видел могилу отца и ощущал на себе холод мерзлой земли. В зрелом возрасте, вспоминая ту ночь, он скажет: «Я боялся закрыть глаза и, чтобы как-то себя занять, всю ночь читал Сенеку и анализировал прочитанное. Для меня тогда многое по-новому высветилось в понятиях жизни и смерти. На кладбище и потом, еще довольно долго, я не мог избавиться от стыда и болезненного ощущения своей вины. Ведь желая себе смерти, я, не осознавая того, желал горя своим близким. Я понял тогда и следую такому же мнению и сейчас: как бы человеку ни было тяжело, распоряжаться своей жизнью по собственному усмотрению он не имеет права, потому что она принадлежит не ему одному, но также и близким ему людям; а если этот человек мыслящий, создающий или способный создавать общественные духовные или материальные ценности, то и всему обществу. Поэтому желать себе смерти, а более того — совершить самоубийство даже преступно, поскольку в его основе — осознанное или нет, но в любом случае, — преступное по своему существу посягательство на чужую собственность; а с другой стороны, — горе ни в чем неповинных людей. Уважения заслуживают только два вида смерти: естественная и, вызванная необходимостью принести себя в жертву ради какой-то общей гуманистической цели.
Поняв это, умереть я больше никогда не желал.
Жизнь же прекрасна потому, как я для себя понял еще тогда, что только она и создает прекрасное. В этом ее главная особенность и, следовательно, важнейший смысл, имеющий значение.
Другое дело — смысл жизни отдельно взятого человека. У каждого он свой, и каждому, кто стремится жить содержательно, следует своевременно его определить и предварительно быть готовым чем- то пожертвовать ради достижения поставленной цели, потому что все, чего мы желаем и к чему стремимся, нуждается в своей цене. Чем больше поставленная цель, тем дороже она обходится.
Сенека открыл мне оправданную необходимость одиночества для каждого, кто желает совершенствовать свой ум и постигать какие-то истины. Без постоянных рассуждений в уединении, в тишине и покое, плодотворная работа ума невозможна. В связи с этим замечу также: напрасно кое-кто пытается как можно больше прочитать и везде побывать. Как сказал Сенека, кто бывает везде, тот не бывает нигде; разум же совершенствует не количество прочитанных книг, а то, как человек осмысливает прочитанное, сравнивая то, о чем узнал, с уже известным; и, непременно колеблясь в верности своих рассуждений, ищет им или опровержение, или подтверждение. По сравнению с чтением, ход такого осмысления намного сложнее, поэтому он особенно нуждается в уединении.
Кроме того: любое собственное мнение, которое можно назвать мнением, — а это понятие не такое простое, как нам иногда кажется, — есть открытие, порожденное интимной искренностью ума. Но какая же интимность возможна на людях?
Теперь, когда прошло больше тридцати лет, я могу сказать уверенно: если бы большую часть жизни я не сдерживал в себе желания постоянно находиться в кругу друзей или просто приятных собеседников, ничего значительного сделать я бы не успел...»
В будущем его друг О. Мещерский скажет: «Из людей, близких мне, благодаря многолетней и верной дружбе, я знал только одного человека, который не притворно, а очень серьезно ценил и берег время не только свое, но и чужое, и никогда не шел на компромиссы, а также не ставил свои чувства и чувства друзей выше дела. Этот человек — Маклай».
Маклай был рожден для науки. Он пылко желает знаний, но осуществить свою мечту не так легко. Позже на вопрос корреспондента: «Говорят, в России с вами обошлись не очень ласково?» — ответил: «Меня исключили с шестого класса гимназии и потом запретили посещать Петербургский университет, куда, несмотря на отсутствие документа об оконченном среднем образовании, я был зачислен вольным слушателем. Поэтому мне пришлось уехать учиться в Германию. После исключения из университета я не мог вступить ни в одно высшее учебное заведение России, потому что находился под надзором полиции. Но это не значит, что учиться в России мне не позволила Россия.
Из гимназии я был отчислен за то, что на уроках закона божьего читал «Письма об изучении природы» Александра Герцена и как-то принес в класс «Сущность христианства» Фейербаха.
В то время моим «законом божьим» стали и продолжают ими оставаться философские статьи Чернышевского. Под влиянием его идей, кроме Герцена и Фейербаха, я начал изучать также труды Сеченова, Писарева, Гегеля, отдельные работы Добролюбова. А также моя мать постоянно где-то добывала нелегальную газету Герцена «Колокол». Это определило мои настроения и, в конечном итоге, привело к участию в студенческих митингах и демонстрациях. Во время одной из таких демонстраций, еще до моего исключения с гимназии, я и мой старший брат Сергей были арестованы. Нас посадили в Петропавловскую крепость, но я никогда не считал, что нас наказала Россия. Попы и полицейские в России, как и в других странах, являются частью государственного механизма, но, даже если речь идет о целом государственном механизме, нельзя считать, что он отвечает характеру страны. Когда вы выступаете против существующего государственного строя, вполне естественно, что люди, призванные высшей властью сохранять этот уклад, применяют к вам меру наказания. Но было бы, во всяком случае, неумно, обидевшись на полицейских, переносить свою обиду на страну.
Когда я говорю, что принадлежу России, то горжусь этим, потому что говорю о своем духовном родстве с теми ее представителями, которых воспринимаю и понимаю, как творцов действительно русского направления в науке, культуре и такой важной для меня области, как гуманизм. Но это не родство, которое дает повод для семейного застолья. От каждого, кто его осознает, оно нуждается, в первую очередь, в постоянной дисциплине мысленно и в делах. По существу я служу не своей собственной идее, а выполняю программу исследований, основное направление которых определили и Л. Мечников, и академик Бер. Кроме того, я руководствуюсь в своих поисках трудом Сеченова о рефлексах головного мозга и работой Чернышевского «Антропологический принцип в философии». Как видите, все русского происхождения. Кстати, я с удовлетворением хочу сказать, что Россия — единственная европейская страна, что хотя и подчинила себе много разноплеменных народов, но все же не приняла европейских расовых теорий даже на полицейском уровне. Приверженцы высших и низших рас в России не могут найти себе сторонников, потому что их взгляды противоречат русскому духу...
Когда заходит разговор о русской науке и культуре, людях, которые мало знают Россию и привыкли смотреть на нее, как на одно из наиболее деспотичных государств, бесправный народ которой, казалось бы, не может дать ничего плодотворного, поражает в русской мысли ее неизменный гуманизм. А она, страдалица, пройдя через все испытания, пробившись сквозь тернии, не может нести в себе зло. Страдания озлобляют натуры холодные, с корыстной душой и умом или слабым, или слишком однобоким; русский же человек, по своему характеру, горяч и чуткий, а если и бывает озлобленным и совершает поступки буйно-жестокие, то только в отупении или в безвыходном отчаянии. Когда же ум его просветлен, и он видит корень зла, в страданиях своих, он никогда не озлобляется, и мысли его направлены не к мести, воспетой и поднятой до святости в европейской литературе, а только к искоренению злу всеми дорогами и средствами, возможно и с помощью того же зла. К тому же он способен легко принести себя в жертву в пользу другим, часто ему незнакомым и чужим людям.
Настоящей русской натуре далеки не люди чужие, ей далек эгоизм.
Вот откуда гуманность русской мысли. Не мог Михаил Ломоносов, который долгие годы жил на черством хлебе и квасе, достигнув состояния в тяжких трудах, не думать о конкретной плодотворной пользе науки для тысяч обездоленных и голодных. Не могли Александр Пушкин и Михаил Ломоносов не сочувствовать гордым кавказцам, на себе изведав боль унижений.
Кроме России, не много мы знаем примеров, где бы наука и культура, особенно талантливые произведения литературы, были так едины в своей целенаправленности...»
Разносторонность знаний восемнадцатилетнего Маклая поражает. Кроме древнегреческих и римских философов, он отлично знает всю немецкую философию, французских энциклопедистов, английскую политэкономию, социалистов-утопистов, право и, что самое важное, — прекрасно разбираясь в человеческой психологии, он твердо стоит на земной почве, не позволяя себе никаких эмпирических иллюзий. Вчитайтесь в некоторые его высказывания, и вам станет понятен духовный мир молодого Маклая, его поиск, отважная независимость в рассуждениях и оценках и, наконец, ширина его интеллекта, которая не только показывает эрудицию будущего ученого, но и дает возможность увидеть как формировалось его мировоззрение.
Мы словно присутствуем в его духовной лаборатории и, забывая о возрасте, видим перед собой любознательно-мудрого и в то же время полного сомнений философа, который в муках стремится найти путь к общему благу. И для нас это очень важно потому, что как философа, мы доныне Маклая не знали. Достаточно и тех незначительных отрывков из его трудов, которые дошли до нас, чтобы понять его, как мыслителя. Вот один из них: «Если природа во всем подчиненная высшей целесообразности и управляется законами естественного развития, а человечество — часть природы, то существуют ли законы общественного развития? Из чего они вытекают? Нельзя же утверждать, что вся наша жизнь — цепь случаев. «Люди выдумали идола случая, — говорит Демокрит, — чтобы пользоваться им как поводом, прикрывающим их собственную нерассудительность». Действительно, руководи нами этот идол, в мире людей господствовал бы хаос. А между тем мы наблюдаем более- менее разумно устроенную систему семей, родов, наций, государств. Существуют и существовали с давних времен типичные для всех народов правила распределения труда, покупки-продажи, имущественных и правовых отношений, хотя при этом многие народы развивались самостоятельно и друг на друга никак не влияли (например, как не имели связей с другим миром доколумбийские государства ацтеков и майя).
Вот с таким духовным состоянием ступил будущий всемирно известный этнограф, географ, философ, гуманист на широкий жизненный путь. Далее было жертвенное служение человечеству, обеспечившее ему бессмертие...
