Письмо Анатолия Поддубного проникнуто чувством горечи, ведь в свое время он так и не расспросил родителей об их жизни. А они и не пытались об этом говорить, по собственному опыту зная, что эти «знания» могут только помешать их детям. «Что может быть неестественней, когда родители молчат, а дети не спрашивают», — справедливо отмечает автор письма. Уже позже господин Поддубный сам шаг за шагом — из отрывочных воспоминаний, рассказов ровесников родителей, односельчан — воссоздал сломанные историей ветви генеалогического дерева своего крестьянского рода. В его воспоминаниях родители — сильные люди, пронесшие сквозь все испытания светлое отношение к жизни и передавшие его своим детям и ученикам. К письму Анатолий Поддубный приложил фотографию своих родителей и копию того листочка из тетради, исписанного отцовской рукой, о котором и идет речь.
Когда Иван Поддубный и Евдокия Башмакова — она в замужестве свою фамилию не поменяла — снимались на это фото, я был маленьким или, может, и вовсе не было еще меня тогда. Такими молодыми и красивыми родителей своих и не помню.
Еще несколько лет назад я не осмелился бы громко говорить о них. Ведь были они простыми, самыми обычными людьми, не удостоенными ни высоких, ни средних наград. И главное — без славного героического прошлого, поскольку совсем не принимали участие в эпохальных свершениях и построении социализма.
Отец не совершил подвигов на фронте, потому что имел такое плохое зрение, что на войну его не взяли. И мать в подполье не боролась, наоборот — учительствовала в оккупации. А в мирное время...
Не вернулся с войны первый муж Евдокии, пропавший без вести под Сталинградом, а у Ивана почему-то не сложилась первая семья — поэтому в мае 1948 года родители мои поженились. И снова — ни тогда, ни в более поздние годы не совершили чего-то доблестного. Только и того, что тридцать лет прожили вместе, умерли почти одновременно, и в школе села Федоровка (теперь — Чубаровка), что на Запорожье, учили детей.
Не буду утверждать, что Иван Васильевич и Евдокия Николаевна преподавали не только школьные предметы, но и прививали трудолюбие, доброту и честность: ученики были разные, и кого-то, возможно, даже простой арифметике не удалось научить.
Но своих детей родители мои учили и, конечно, воспитывали. И пользовались при этом не столько педагогическими приемами, а больше просто человеческими, не ссылаясь на какие-то моральные кодексы или, тем более, Божьи заповеди. Еще до сих пор помню, как поступил я плохо, а отцу сказал, что это, мол, не я, и отец защищал меня, а потом, когда выплыла все- таки правда — он только сказал с горечью, что ему стыдно за меня.
