Известно, что жизненные пути украинских гениев Тараса Шевченко и Николая Гоголя не пересеклись. И это при том, что жили и действовали они почти одновременно рядом, в одном и том же городе — в Петербурге, где им обоим выпало самоутвердиться в своих уникальных творческих способностях. Характерно, что они оба попали под влияние одних и тех же русских деятелей культуры, которые сыграли чрезвычайно важную роль в жизненной и творческой биографии молодых украинцев. В частности, благодаря таким светилам русской литературы и искусств, как Василий Жуковский и Карл Брюллов, а также некоторым столичным влиятельным аристократам, перед Гоголем были открыты двери в круг русской литературной элиты, а Шевченко вырвался из крепостничества на волю и благодаря своему художническому таланту был зачислен студентом в элитный столичный вуз — Петербуржскую академию искусств.
К сожалению, встретиться лично и наладить творческие связи прославленным украинцам не пришлось. Безжалостный жребий повел их по разным дорогам и мирам — далеким и от Украины, и от Петербурга: один очутился в жестокой солдатской ссылке в Оренбургских степях, а второй — в чужих странах.
Несмотря на это, мнение Шевченко о своем известном земляке и побратиме хорошо известно: оно четко выражено в поэтическом обращении «Гоголю», а также в его «Щоденнику», письмах к друзьям и в других документальных свидетельствах. Обращаясь к Гоголю, Шевченко выражает осознание его идейно-творческой близости, обращается к нему словами «великий мій друже», называет «братом». Есть в этих словах выражение глубоких корней украинской духовной традиции, национального патриотизма, присущего обоим украинским гениям, великим певцам «малорусского» края.
Высоко ценя творчество Гоголя, Шевченко из ссылки в письме от 7 марта 1850 года Варваре Репниной писал: «Я всегда читал Гоголя с наслаждением... Перед Гоголем должно благоговеть как перед человеком, одаренным самым глубоким умом и самой нежною любовью к людям!.. Наш Гоголь — истинный ведатель сердца человеческого! Самый мудрый философ! и самый возвышенный поэт должен благоговеть перед ним как перед человеколюбцем! Я никогда не перестану жалеть, что мне не удалось познакомиться лично с Гоголем. Личное знакомство с подобным человеком неоцененно...».1
«СЮ НІЧ ПОГУЛЯЄМ, ЛЯХІВ ПОГОЙДАЄМ, ТА ТАК ПОГУЛЯЄМ, ЩО АЖ ПЕКЛО ЗАСМІЄТЬСЯ». РИСУНОК АФАНАСИЯ СЛАСТИОНА К ПОЭМЕ ШЕВЧЕНКО «ГАЙДАМАКИ» / ФОТО С САЙТА ARTEFAKT.IN.UA
Гоголем подобных свидетельств о Шевченко, к сожалению, не оставлено. Какие причины этого — большая загадка украинской истории и украинской культуры. При определенном предположении, через «третьи руки» до нас дошла довольно несуразная информация о том, якобы один выдающийся украинец (Гоголь) негативно высказался о деятельности другого выдающегося украинского творца (Шевченко), при этом обвинив его в страшном «грехе» — использовании в его поэзии родного украинского языка!
Документ, на который литературоведам приходится ориентироваться в этом вопросе, — это воспоминания русского писателя и правительственного имперского функционера Григория Данилевского «Знакомство с Гоголем» о его встрече и разговоре с Николаем Гоголем, состоявшихся в Москве осенью 1851 года. Важным обстоятельством, которое нужно иметь в виду, является то, что публикация воспоминаний осуществлена в 1886 году, то есть через три с половиной десятилетия после самого события. Г. Данилевский, который в 1850-е годы служил в Петербурге чиновником по особым поручениям при товарище министре народного образования, прибыл тогда в Белокаменную в командировку и вместе с профессором Московского университета Осипом Бодянским посетил своего соотечественника.
На деталях их разговора, приведенного в воспоминаниях, в данном случае останавливаться не стоит, тем более что его содержание не раз широко освещалось в литературе, в частности, детально об этом рассказано в книге В. Мельниченко «Гоголевская Москва». Нас будет интересовать лишь эпизод о разговоре, который велся собеседниками вокруг поэзии Тараса Шевченко. Кстати, при цитировании самих воспоминаний Данилевского воспользуемся переводом на украинский, осуществленным автором названной книги.
Когда обсуждение вопроса о положении русской поэзии между Гоголем и Данилевским подошло к концу, профессор О. Бодянский обратился к Гоголю: «А Шевченко?.. Как он вам?».
«Хорошо, что и говорить, — ответил Гоголь. — Только не обижайтесь, друг мой... вы — его почитатель, а его личная судьба стоит всевозможного участия и сочувствия...».
«Но зачем вы домешиваете сюда личную судьбу? — с недовольством отрицал Бодянский. — Это излишне... Скажите о таланте, о его поэзии...».
«Дегтю много, — негромко, но твердо сказал Гоголь, — и даже добавлю, дегтя больше, чем собственно поэзии. Нам с вами, как малороссам, это, по-видимому, и приятно, и не у всех носы, как наши. Да и язык...». Тут Бодянский, который сразу обеспокоенно насторожился, не выдержал, начал отрицать и быстро распалился. Гоголь, напротив, оставался спокоен и ответил почтенно: «Нам, Осип Максимович, следует писать на русском, нужно стремиться к поддержке и укреплению одного, господствующего языка для всех родных нам племен. Доминантой для россиян, чехов, украинцев и сербов должна быть единая святыня — язык Пушкина, которым является Евангелие для всех христиан, католиков, лютеран и гернгутеров. А вы хотите провансальского поэта Жасмена поставить вровень с Мольером и Шатобрианом!».
«Да какой же это Жасмен? — воскликнул Бодянский. — Разве их можно сравнивать? Что вы? Вы же сами малоросс!». — «Нам, малороссам и россиянам, нужна одна поэзия, спокойная и сильная, — продолжал Гоголь, останавливаясь около конторки и опираясь на нее спиной, — нетленная поэзия правды, добра и красоты. Я знаю и люблю Шевченко как земляка и одаренного художника; мне удалось и самому кое-чем помочь в первом устройстве его судьбы».
НИКОЛАЙ ГОГОЛЬ. ПОРТРЕТ ХУДОЖНИКА Ф. МОЛЛЕРА
Гоголь неторопливо продолжал о Шевченко: «Но его загубили наши разумники, натолкнув его на произведения, далекие от истинного таланта. Они все еще дожевывают европейские, давно выброшенные жвачки. Россиянин и малоросс — это души близнецов, которые дополняют друг друга, родные и одинаково сильные. Отдавать преимущество одной во вред другой невозможно. Нет, Осип Максимович, не то нам нужно, не то. Всякий, кто пишет теперь, должен думать не о расхождениях; он должен прежде всего поставить себя перед лицом того, кто дал нам вечное человеческое слово...».
Долго еще Николай Васильевич говорил в таком духе. Бодянский теперь уже подавленно молчал, но очевидно не соглашался с Гоголем».2
Разумеется, что именно такое содержание диалога между Бодянским и Гоголем у российских и пророссийских гоголеведов не может вызывать никаких сомнений. Более того, в течение вот уже более века они «смакуют» его со всех сторон, ссылаясь при этом на то, что в справедливости трактованных слов Гоголя Данилевским сомневаться не приходится, потому что тот, мол, уберегся относительно достоверности сказанного вот таким замечанием к опубликованию своих воспоминаний через достаточно длительное время: «Вышеприведенный разговор Гоголя я тогда же (то есть в 1851 году. — С.Ц.) сообщил на родину близкому мне лицу, в письме, по которому впоследствии и внес его в мои начатые воспоминания. Мнение Гоголя о Шевченко я не раз, при случае, передавал нашим землякам. Они пожимали плечами и с досадой объясняли его посторонними, политическими соображениями, как и вообще все тогдашнее настроение Гоголя».3
Учитывая то, что разговор этот состоялся тогда, когда Гоголь уже слишком серьезно связал себя с российским самодержавием и русской православной церковью, то приведенные пассажи становятся вроде бы вполне возможными. Действительно, поскольку Гоголь сам писал, по словам Шевченко, «не по-своему», то и, естественно, языку, ставшему для него «своим», он отдавал преимущество. С другой стороны, произведения Шевченко с их антиимперским, антикрепостническим содержанием могли, конечно, у сторонника этой системы вызывать определенную негативную реакцию, а возможно, и несколько больше...
К тому же, в последнее время в поддержку версии сказанного Гоголем в трактовке Данилевского кое-кто из авторов ссылается на предисловие к «Полному собранию произведений Тараса Шевченко» в 12 томах, написанное Иваном Дзюбой и Николаем Жулинским, которые утверждают, что вроде бы «нет оснований не верить Данилевскому, который вспоминает разговор О. Бодянского с Н. Гоголем осенью 1851 г.».
Мнение двух украинских академиков, метров литературоведения — это, разумеется, весомый аргумент. Но и с их мнением, на наш взгляд, можно поспорить. В данном случае, во-первых, нужно учесть, напомним об этом еще раз, что Данилевский свой материал о разговоре 1851 года напечатал аж в середине 80-х годов. А это, как известно, были ужасающие для украинского языка и литературы времена разгула Валуевского циркуляра и Эмского указа Александра ІІ, когда, как говорится, только ленивый из плеяды российских шовинистов и украинских имперских подпевал не искал возможности «отметиться» на ниве борьбы против «языка, которого не было, нет и быть не может». Вот и пригодились бывшему чиновнику от образования, а теперь, в 80-е, — редактору газеты «Правительственный вестник» (sic!) и члену совета Главного управления по делам прессы Российской империи (sic!), воспоминания, которые, как оказалось, так удачно можно использовать для хотя бы одной ложки того самого «дегтя» на великого творца украинского литературного языка, поддерживая тем самым антиукраинскую политику самодержавия, верным выразителем и защитником которого и был один из его идеологов Г. Данилевский.
Кстати, что касается самих этих слов, самого этого термина: «много дегтя»-«мало дегтя». Не может не вызывать неуверенность употребление Гоголем слишком сомнительного для него словосочетания. Для каждого, кто в той или иной степени разбирается в гоголевских произведениях, понятно, что это — не гоголевская терминология! Это высказывание, скорее всего, приписано гениальному писателю.
По этому поводу уместно будет вспомнить И. С. Тургенева: какое на него впечатление произвел, казалось бы, обычный профессиональный разговор с Гоголем — разговор писателя с писателем. Встреча Ивана Сергеевича с Николаем Гоголем тоже состоялась осенью 1851 года, 20 октября (Гоголь тогда жил в Москве, у графа Толстого), куда Тургенев приехал вместе с актером Михаилом Семеновичем Щепкиным. Вот лишь несколько предложений из рассказа величайшего русского писателя об этой встрече:
«Великий поэт, великий художник был передо мною, и я глядел на него, слушал его с благоговением». «Все выходило [у него] ладно, складно, вкусно и метко... Он говорил о значении литературы, о призвании писателя, о том, как следует относиться к собственным произведениям; высказал несколько тонких и верных замечаний о самом процессе работы, о самой, если можно так выразиться, физиологии сочинительства; и все это — языком образным, оригинальным (выделение наше. — С.Ц.) — и, сколько я мог заметить, нимало не подготовленным заранее, как это сплошь да рядом бывает у «знаменитостей».4
Как вам нравится характеристика языка гениального писателя? Язык Николая Гоголя «вкусный», «меткий», «образный», «оригинальный»! И. С. Тургенев, сам великий мастер слова, был в восторге от языка Гоголя!..
Гоголь: «...Россиянин и малоросс — это души близнецов, которые дополняют друг друга, родные и одинаково сильные. Отдавать преимущество одной во вред другой невозможно. Нет, Осип Максимович, не то нам нужно, не то. Всякий, кто пишет теперь, должен думать не о расхождениях; он должен прежде всего поставить себя перед лицом того, кто дал нам вечное человеческое слово...»
А что же имеем в случае с Г. Данилевским? Здесь также встретились в Москве, в присутствии профессора Бодянского, два писателя (Данилевский писал исторические романы); между ними также велась беседа о литературе, в частности, о поэзии. Но язык!.. — но выражения при их разговоре, когда дошла очередь до поэзии Шевченко: высказывания какие-то грубые, примитивные, на уровне какого-нибудь заштатного, совсем другого автора: «Дегтя много... и даже добавлю, дегтя больше...»; «Нам же с вами, малороссам... но не у всех носы, как наши. Да и язык...»; «Но его загубили наши разумники... Они все еще дожевывают европейские жвачки»...
Понятно, что главная цель публикации воспоминаний имперского чиновника высокого ранга Г. Данилевского вот в этом, опять же вполне вероятно, приписанном Гоголю, с некоторым использованием других его пророссийских текстов, заявлении: «Нам следует писать на русском, нужно стремиться к поддержке и укреплению одного, господствующего языка». Вот в чем суть дела! Вот в чем нутро всей затеи вокруг якобы негативной Гоголевской оценки поэзии Тараса Шевченко, прежде всего якобы невосприятие Гоголем украинского языка! Языка, который Гоголь уважал и в письмах к своему другу Михаилу Максимовичу называл не иначе, как «нашим», «родным»!
Здесь уместно особенно подчеркнуть, что владел писатель украинским языком в такой же степени, как и русским. Тот же Максимович свидетельствовал, что родной язык Гоголь «знал обстоятельно и владел им досконально. Порой, когда бывало заговорит он по-украински... то — заслушаешься его...». Доскональное знание украинского языка подтверждается тем, что Гоголь даже предлагал Максимовичу свой вариант перевода некоторых терминов, называя их на обоих языках и тому подобное. Например, в письме от 20 апреля 1834 года Гоголь писал:
«Благодарю тебя за песни. Я теперь читаю твои толстые книги; в них есть много прелестей... О переводах я тебе замечу вот что. Есть пропасть таких фраз, выражений, оборотов, которые нам, малороссиянам, кажется, очень будут понятны для русских, если мы переведем их слово в слово, но которые уничтожают половину силы подлинника». Отметив, что перевод, осуществленный Максимовичем, — прекрасный, Гоголь вместе с тем делает дружественно-шутливое замечание: «...чтобы и к нему сделать придирку, вот тебе замечание на первый случай, мотай на ус: Во-первых, постреляли не русское слово, оно не по-русски спрягнулося и скомпановалося, и вместе со словом порубили на русском слабее выражает, нежели на нашем. Мне кажется, вот как бы нужно было сказать...»5 и так далее.
Нужны ли здесь комментарии?..
Не следует забывать: публикация воспоминаний осуществлена во время антиукраинской шовинистической разнузданности и беспредела, и для таких «украинцев», как Григорий Данилевский, это был счастливый случай, которым им выпало воспользоваться в свою пользу. Поэтому, на наш взгляд, не трудно догадаться, чьего «много дегтя» было выплеснуто на романтичный мир поэзии Тараса Шевченко. К слову, стоит подчеркнуть: среди украинских литературоведов нередко встречаются абсолютно откровенные утверждения, что Г. Данилевский приписал Гоголю слова и оценки поэзии гениального Кобзаря и его родного украинского языка, которые тот в действительности не мог говорить в принципе.
1 Шевченко Т. Г. Повне зібр. творів: У 6 т. — К., 1964. — Т. 6. — С. 63.
2 Данилевский Г. Знакомство с Гоголем // Исторический вестник: Историко-литературный журнал. — Санкт-Петербург, 1886. Том ХХVІ. — С. 479-480.
3 Там же.
4 Тургенев И. С. Гоголь / Собр. соч. в 12 т. Т. 11. — С. 292.
5 Гоголь Н. В. Избранные статьи и письма / Собр. соч. в 6 т. — Т. 6. — С. 320 — 321.
