Начало. Продолжение читайте в следующем выпуске страницы «История и Я»
Теперь никого (по крайней мере в Украине) не удивит утверждение, что украинский Ранний модерн имеет густую «речпосполитскую» расцветка и вкус. И невзирая на наличие — по большей части в популярном дискурсе — тех, кто «ничего не забыл, ничему не научился» и до сих пор твердит об «иностранных захватчиках» и «иге латинников», понимание того, что то есть внешне навязанные (в интересах российско-имперского и советского проектов) смыслы, уже перешло таки качественный предел.
Следовательно, картина истории глазами более поздних победителей и историческое увековечение колониальных подчинений все больше не удовлетворяет современных украинцев. Отечественные историки охотно восприняли этот «вызов времени», но момент, когда количество конкретно исторических исследований переходит в новое качество, теперь только наступает.
Ранний модерн, это, по К. Ясперсу, 2-е осевое время мировой истории, не проигнорировано вниманием исследователей по всему миру. В нем до сих пор плодотворно ищут истоки глобальной экономической системы (мира-экономики), которая стала основой процессов непрестанной модернизации и технологического развития человечества; он стал временем повсеместной «национализации» государств и «сползания к демократии»; а удельная двойная основа Ренессанса (античность+средневековая христианская традиция) открыла в дальнейшем уже неизбежный путь постоянного добавления культурных опций и гибридизации (как глобальной, так и локальной) модерной и постмодерной культуры.
Украинская национальная историография с самого начала имела свою раннемодерную ось — историю казачества. И невзирая на длительные настойчивые попытки российско-имперский и советский дискурс, вывести ее за скобки речпосполитского, этот «родовой знак», словно подснежник, всегда появлялся из-под идеологического льда небытия. Теперь же имеем новую историографическую ситуацию, когда проскрибированное отечественное наследство и искусственно умалчиваемый мировой опыт уже полностью усвоены современным поколением украинских историков и все меньше порождают вульгарные фанатично-неофитские реакции. Следовательно, многолетние ожидания «нового синтеза» в настоящее время не выглядят как безосновательные, невзирая на традиционное ворчание скептиков, что «пока солнце взойдет, роса глаза выест». Разрастание «островков современности» и растущие возможности для всестороннего изменения «кратности приближения» в исследованиях (Н. Дейвис) или для того «густого описания» (К. Гирц) заметит в конечном итоге любой внимательный наблюдатель.
Следовательно, начнем с нескольких предварительных замечаний. Они касаются сроков-названий, хронологии и истории идейных концептов.
Речь Посполитая (славянская калька латинского res publica) появилась как один из партикулярных универсалистских проектов (терминология А. Дж. Тойнби). Следовательно, это был очередной «ответ» на «вызов» построения идеального (или близкого к идеалу) государства, в характерных для ренессансной политической теории одеяниях «смешаного строя» — коктейля античных монархии-аристократии-демократии с добавлением мессианства средневеково-христианского «Града/Царства Божьего» (на Небе и на Земле).
Происхождение речпосполитского проекта очерчивают еще и как Благородную революцию. Этот термин появился под воздействием польского историка Анджея Сулимы-Каминского (г.р. 1935), автора широко известного труда «Historia Rzeczypospolitej wielu narodow. 1505—1795» / «История Речи Посполитой как история многих народов, 1505—1795» (Люблин, 2000; укр. перевод Я. Стрихи — К., 2011). На ее страницах исследователь ярко продемонстрировал революционное значение «благородного движения экзекуционного» для Речи Посполитой как государственного проекта. Каминский также отмечал связь этого движения с движением казацким (Казацкой революцией), которое собственно расцвело, когда революционность шляхты пошла на убыль (с.82-83 издание в 2000 г.). Считаю также, что давний марксистский способ определения революции по «движущей силе» (благородная, казацкая, буржуазная, пролетарская) имеет определенное удобство как для современного исследователя, так и для рядового читателя. Замечу в конечном итоге, что благородная и казацкая революции Речи Посполитой хорошо накладываются на «вековую тенденцию» Ф. Броделя для целой Европы (мира-экономики) — с условными контрольными датами 1507—1510, 1650 и 1733—1743 гг. (где от 1-й из трех до 2-й даты господствовал рост, дальше т. н. «кризис середины XVII в..» и спад вплоть до 3-й даты).
В конце замечу, что термин «Шляхетская революция», употребляемый мной по крайней мере с 2007 г., до сих пор не испытывал профессиональных отрицаний, следовательно, имею право считать его конвенционным. Подозреваю, что на руку ему в Украине сработало и то, что он хорошо коррелирует с понятием «благородного империализма», использованным еще М. Грушевским. Хотя иностранцам да и специалистам менее осведомленным в речпосполитской проблематике, видеть эту опцию имперскости, универсалистскости и идеальности в проекте Речи Посполитой часто мешает запущенное предубеждение относительно «шляхетской анархии», которая якобы слабо уживается с любым конструктивным трудом.
Революционная шляхта (вдохновенная идеями Ренессанса и Реформации) определяла вектор общественной жизни страны от Радомской конституции 1505 г. (знаменитая «Nihil novi» / «Ничего нового» в действительности означала революционное «ничего нового о нас без нас») вплоть до подавления «рокоша» (мятежу) М. Зебжидовского 1606—1608 гг. Но pacta conventa с выборными монархами (впервые подписанные в 1573 г.), Люблинская уния в 1569 г. с ее идеей двух- или полинациональной государственности, определенная секуляризация общественной жизни с упорядочиванием привилегий церкви и химерно-барокковый сарматизм как «собственный путь» образцового шляхтича (притягательный далеко за пределами Польши) — это все достижения Шляхетской революции.
Незавершенность «революционной программы» этой столетней революции вызвала новую волну — Казацкую революцию (1648—1709), осуществляемую «младшими братьями» шляхты — казаками. Она началась на фоне общеевропейского «кризиса середины XVII в.» на территориях, где магнаты больше всего «обрезали» достижение благородной революции (не дали провести «экзекуцию прав», которая мыслилась как возвращение к идеально естественному состоянию государства), и в конце концов вывела значительную часть «края революции» из-под власти речпосполитского универсалистского проекта, чтобы стать катализатором нового — Казацкой Украины. Последняя, следовательно, казацко-украинскими революционерами мыслилась как «настоящая и истинная Речь Посполитая», наследник-реформатор проекта «идеального государства» (уменьшение масштаба нового универсалистского проекта не должно смущать — это лишь продолжение предыдущей тенденции, потому что и польско-литовская Речь Посполитая была уже меньшей и не единственной наследницей христианского/латинского мира-империи; та же линия развития отразилась и на социальном «измельчании» революционеров — из шляхты в казаки, такая «демократизация», как известно, будет продолжаться и в дальнейшем).
Кстати, участие украинцев в речпосполитском универсалистском проекте и способность на его базе сформулировать и свой собственный сделала их весьма умелыми помощниками в строительстве более поздней Российской империи, но, если для россиян она и была «оригиналом» всякой империальности, то для украинских соотечественников — лишь эпигоном, который постоянно сравнивался с альтернативами. Следовательно, если первые любили имперское «отечество», то вторые — скорее утилитарно мирились с ним. Поэтому и цензурные попытки русских «победителей» (которые не допускали и мысли о временности такого своего состояния) представить исторических конкурентов — Великое княжество Литовское, Королевство Польское, Речь Посполитую обоих народов, Казацкую Украину, Крымский ханат — еtc как fail states / недееспособные государства / никогда не были восприняты в Украине искренне и окончательно.
В модерной отечественной историографии ХИХ—ХХ вв. лидерство в «сопротивлении» российско-имперской схеме виденья истории держали скорее «литуанисты» — исследователи истории ВКЛ (последнее даже активные российские империалисты, считали достаточно «русским», таким себе реликтом «феодальной раздробленности», и в целом пригодным для интеграции к «всероссийскому»). Доныне «великолитовский» исторический опыт воспринимается украинцами как что-то абсолютно позитивное, а российская пренебрежительность к нему является поводом к упражнениям в остроумии и юморе. В последнее время (хотя прецеденты этого более давние и неисправимые) немало революционных идей подает и украинское осмысление «татарского» и «турецкого» опыта — но по уровню влияния на формирование картины исторического прошлого украинца они еще скорее на стадии «потенциальности». А вот резонанс речпосполитского опыта в современной Украине явно бьет рекорды.
***
Переходя к конкретным зарисовкам этого опыта, начнем тривиально — с экономического базиса. Дело в том, что Речь Посполитая — первый государственный строй на украинских землях, который функционировал в условиях «феодального капитализма». Последний фундаментально отличался от классического феодализма средних веков феноменом «принудительного труда на рынок». Локальное (украинское) общество впервые стало жить как часть мира-экономики и наработанные тогда рефлексы крепко засели как на сознательном, так и на бессознательно-рефлекторном уровнях его мировосприятия.
Да, впервые укрепились территориальные границы Украины, которые впоследствии менялись достаточно ограниченно (и обычно только на степном юге и востоке, которые таким образом лишь вступали в пространство мира-экономики). Именно Люблин-1569 обеспечил прочность этой «встречи Руси с Русью», и с этого времени можно говорить о стабильном ядре, украинский «гинтерланд» — за осью Галичина — Надднепрянщина, Львов — Киев. Отсюда и почувствовалась современниками потребность в новом географически политическом термине — сначала с выделением из пространства древней Руси — за исторически юридической традицию коронного края (rex patronorum) — Русь Красная, Русь Белая; а впоследствии, и сотворение с акцентом уже на современном «новообразовании» — Украина — с полностью революционной легитимацией по праву силы («через саблю обретенное право»).
Огромные колонизационные возможности — общая черта целого пространства Речи Посполитой — на украинских территориях были практически самыми выразительными. Но достаточно редкое население нуждалось в мотивации и социальных гарантиях. Отсюда экстремально высокий процент благородного-рыцарства, мещанства из мере аграрных или скорее аграрно-милитарных городов (близких к формуле «коллективного феодала») и значительного распространения переходных «состояний», которые также моделировали себя как причастные к «привилегированным», плюс внедрение цивилизационных новинок (римское или западное гражданское право, ренессансное просветительство и ученость, европейский экспорт вещей и технологий). Даже «экспортированные» из внутренних районов Речи Посполитой крепостные (способ, который Валерстайн считал особенно эффективным для внедрения крепостных практик на новоколонизированные территории Восточной Европы) к середине ХVIII в. имели возможность пользоваться т.н. «слободами» (многолетним, бывало и до 30 лет освобождением от налогов, иногда с перспективой стать мещанином), а по прошествии времени последние норовили перебежать к новому владельцу на новую «слободу».
*Оригинальный образ Речи Посполитой как натянутого лука употреблен в произведении папского нунция Клаудио Рангони (1559 — 1621), написанном во времена расцвета речпосполитского проекта.
