Мы — дети ХХ века как-то неохотно, утилитарно, скептически, даже негативно воспринимаем идею Прогресса. Ассоциативное мышление начала ХХІ в. интуитивно навязывает нам страшные образы прошлого: мировые войны, разрушительные революции, неслыханные злодеяния тоталитарных режимов, противоречивые последствия промышленного бума и индустриальных прорывов, техногенные катастрофы, скоротечные демографические преобразования, которые, кажется, окончательно похоронили розовую мечту всечеловеческого Прогресса, выпестованную европейскими интеллектуалами XVIII—ХIХ вв. Таким образом, идея Прогресса возникает в нашем сознании в виде специфических символов-метафор: яд прогресса, цена прогресса, скорость прогресса, химера или иллюзия прогресса и т.д. Похоже на то, что наша циничная и прагматичная и, вместе с тем, гламурная и якобы политкорректная эпоха вытравила или вообще вытеснила идеалы Прогресса, которые пронесли несколько генераций европейских деятелей, в частности, украинцев. Простые и доступные истины бестселлеров, раскованные замечания блогов, показательно сенсационные и экзотические, в конце концов, примитивные мотивы массовой культуры невольно фрагментируют и маргинализируют наше восприятие, а часто заслоняют целостную палитру мира. Впрочем, листая пожелтевшие страницы старых изданий, иногда задумываешься: не слишком ли рано мы списали в архив идею Прогресса цивилизации, а точнее — Прогресса человека?! Классическое наследие украинских интеллектуалов, в частности, Михаила Драгоманова, дает разные, многоликие ответы на этот фундаментальный и удивительно больной вопрос из перспективы нашего прошлого, настоящего и будущего.
В пантеоне украинской историографии фигура М.Драгоманова занимает несомненно почетное место, что вызвано целым рядом обстоятельств. Если принять во внимание еще и разнообразные общественные, культурные и исследовательские практики ученого, то становится полностью понятным его положение как украинского интеллектуала с довольно хрупким балансом интересов между наукой и политикой.
Сфера Клио в этом подвижном равновесии интересов и ориентиров М.Драгоманова, очевидно, играла незаурядную роль, поскольку была именно тем культурным стержнем, вокруг которого формировались его взгляды и мировосприятие. Собственно, она была тем мысленным пространством, своеобразной площадкой, на которой испытывались его общественно-политические видения, в частности, проводились исторические аналогии с тогдашней современностью.
Сочетание позитивизма и античного наследия послужило причиной формации самобытного узора творчества М.Драгоманова. Не случайно классическую старину историк воспринимал с обостренным ощущением современника. Поэтому прогресс как фронтальное понятие позитивизма занимает видное место в исследовательских практиках М.Драгоманова как античника.
Более того, идея Прогресса является краеугольным камнем в конструкции его магистерского исследования. «»В ней я, не зная вовсе новейшей заграничной литературы по вопросу, на основании одних классиков, набрел на мысль, что империя римская не была вовсе падением римского мира после республики, а была своего рода прогрессом, если не в политическом, то в социальном и в культурном отношении«».
Заметим, что понятие «прогресс» в видении М.Драгоманова не является чем-то определенным или неизменным. Ведь автор опровергает популярный в то время тезис о бесспорности, точнее, безусловности общественного прогресса, который он считает метафизическим и вредным.
Более того, М.Драгоманов отстаивает мысль, что эта идея является одной из примечательных черт философии истории и служит причиной произвольного группирования народов по «степеням общественного развития», вследствие чего «история собственного развития всякого народа остается на заднем плане, и народная жизнь изображается только с одной какой-нибудь стороны».
Схожие рассуждения, в частности, критические замечания по поводу абсолютизации идеи прогресса в истории, видим и в других текстах историка. «Отвлеченная идея о безусловном прогрессе всего человечества и связанный с нею фатализм поддерживают неуважительный взгляд на римскую историю и на ее продолжение — империю Византийскую», — подчеркивает М.Драгоманов в своих первых лекциях в университете Св. Владимира.
Кстати, в исследованиях классической старины ученый довольно пространно размышляет об условиях и формах исторического прогресса с перспективы прошлого разных народов и государств. Заодно М.Драгоманов стремится найти интеллектуальные и культурные истоки идеи прогресса, в частности, очертить ее бытование в общественно-политической и исторической мысли.
По его мнению, «идея прогресса только в некоторых частностях явилась в конце древнего мира, а стала крепка у передовых людей только в XVIII в». Он даже считает, что «идея улучшения человека в истории» принадлежала к определяющим чертам XVIII в.
Позднее историк отметит, что именно «между великим английским бунтом (the great rebellion) и великой Французской революцией (la grande revolution) y передовых людей в Европе порвалась вконец вера христианская и выработалась мысль о естественном и непрерывном прогрессе в истории».
Впрочем, М.Драгоманов справедливо замечает, что к тому времени эта мысль была «столь же научной идеей, сколько и верованием и даже революционным верованием». Этот синкретизм представлений о прогрессе и постепенности в истории приводил к разнообразным, иногда контраверсийным толкованиям, обильно представленным у тогдашних интеллектуалов.
Например, ученый придерживался мысли, что у французов и англичан идея прогресса носила революционный характер. Вместе с тем немцы не только примирили эту идею с религией, но и придали ей «форму провиденциального воспитания рода человеческого».
Так что понимание степени постепенности тех или других явлений зачастую зависело не только от конкретных обстоятельств и предпосылок, но и от постижения историком самой идеи прогресса. Тем паче, учитывая многозначность истолкования прогресса, циркулировавшего в общественном мнении в XVIII — ХІХ вв.
Естественно, что такое понимание вводило в авторскую конструкцию прогресса заметный идеалистический рефрен, связанный с рационалистической верой в возможность улучшения человека.
«Но, только сохраняя самый непреклонный идеализм, самую крепкую веру только в будущее совершенство человека, историк сумеет остаться чистым, правдивым и свободным исследователем. Только тогда он, подходя к известному источнику, будет ли то анналист, моралист или художник, сумеет понять его идеал, различить цвет, в какой окрашиваются в нем факты, и в самых антипатичных явлениях найти знамение прогресса, в самых симпатичных — начало косности и следствие противоестественного порядка».
Эта установка демонстрирует не только мировоззренческие ориентиры ученого, но и довольно сложное, отчасти противоречивое истолкование прогресса, который подчиняется рациональному осмыслению и, вместе с тем, требует идеалистического, почти гуманистического отношения к человеческой природе.
Отметим, что М.Драгоманов, как правило, четко различает историю событий и процессов и историю мысли. Причем именно последней ученый отдает предпочтение в истолковании феномена прогресса.
«Способность к прогрессу есть свойство преимущественно мысли человеческой, — следовательно, она будет действовать преимущественно и в сфере, порождаемой этой мыслью, в так называемой внутренней истории народа, и здесь будет действовать непрерывно в том смысле, в каком мы говорили: законосообразно возбуждая новые потребности и изыскивая средства их удовлетворения», — подчеркивает М.Драгоманов.
В другом месте ученый отстаивает тезис, что «прогресс цивилизации выражается и в свою очередь обусловливается главным образом силою сознания научного, политического и нравственного».
Такие выразительные сентенции демонстрируют довольно специфическое понимание прогресса в истории как порождения человеческой духовности. Вместе с тем они объясняют ту заметную роль, которую играли исследовательские практики по этнографии, мифологии и фольклористике в творчестве М.Драгоманова. Тем паче, что исследования в этой области открывали внутреннее бытие исторического человека, в котором исследователь выискивал скрытые пружины прогресса и его конкретные проявления на сцене прошлого.
Впрочем, в отличие от языковой программы романтизма, направленной на постижение экзистенции, или самобытной души народа/нации, М.Драгоманов выискивает во «внутренней истории» не трансцендентную основу, а определенные социальные, хозяйственные, культурные и интеллектуальные предпосылки прогресса.
Например, М.Драгоманов подчеркивает, что «собранная» царями Московщина в XVI — XVII вв. почти совсем не имела горожан-ремесленников, то есть той основы общественной, которой держалась тогда вся культура Европы и на которой с XVI в. держится весь прогресс ее — от вольнодумства до гражданства».
Эта мысль о своеобразных чертах русской истории, которые отделяют ее от европейской культуры, рефреном проходит сквозь тексты ученого. Так, М.Драгоманов считал, что «наибольшая часть национальных отличий Украйны от Московии объясняется тем, что Украйна до XVIII столетия была более связана с З.Европой, и хоть с замедлением (благодаря татарам), но все же шла заодно с З.Европой в общественном и культурном прогрессе».
Наконец, проблема направленности прогресса в конструкции М.Драгоманова прослеживается довольно отчетливо, тем более, что он стремился искать ее решение в магистральных основах движения всечеловеческой цивилизации, в частности в социальных и культурных контекстах бытования народа/нации.
Тем не менее, вопрос об основе прогресса не является самым важным в видении М.Драгоманова, поскольку он разделяет общество на прогрессивное меньшинство и обычное большинство. «Но общество никогда не отожествляется с передовым меньшинством, — и всегда оно распадается на несколько слоев, из которых для каждого есть своя отдельная дорога прогресса. Чем более скоро движется меньшинство, тем на большее число таких слоев распадается общество, тем сложнее, — мы сказали бы, химические между ними соединения, — тем, следовательно, из более разнообразных данных составляется то, что мы называем прогрессом общества».
Такая дифференциация существенно усложняет и заметно нюансирует авторское понимание прогресса, которое предстает как своеобразный социальный баланс, даже как динамичное взаимодействие между разными слоями и сословиями общества. Отсюда и происходит тезис М.Драгоманова об «аристократических» и «демократических» периодах в истории, которые различаются как темпами общественных преобразований, так и их последствиями.
«По большей части быстрые движения политические и культурные бывают в аристократические периоды истории, тогда как медленнейшие, но более глубокие и обширные объемом соответствуют периодам демократическим. Подобные смены периодов блестящего и тихого развития, бегущего вперед и воспитывающего, приучающего, подготовляющего, случаются очень часто в истории и в текущем», — подчеркивает ученый.
Таким образом, оппозиция аристократическое/демократическое или монархическое/республиканское занимает заметное место в текстах М.Драгоманова. С этой перспективы историк часто рассматривает или оценивает не только отдельные эпохи, но и определяющие и знаковые события прошлого, например, Переяславский договор 1654 г.
«Сия уния республиканской и демократической «Малороссии» с «Великороссией» монархической и боярской была настолько анормальна, — отмечает М.Драгоманов, — что быстро (1667) сами цари предпочли уступить Польше правый берег Днепра, чтобы крепче утвердить свою власть на левом».
В другом исследовании он подчеркивает: «понимается само собой, что в таких обстоятельствах уния Украины с Москвой не могла быть прочной, особенно если учитывать деспотизм урядников московских и разницу в обычаях обоих народов (уже Хмельницкий говорил, что «Москва слишком дикая»)».
По версии М.Драгоманова, прогресс возникает не только в виде определенного социального баланса, но и как борьба и взаимодополнение различных общественных идеалов.
Стоит подчеркнуть, что М.Драгоманов вообще разделял позитивистское видение прогресса. В частности, он повсеместно подчеркивал взаимообусловленность идеи прогресса и тезиса о закономерности в истории. По его мнению, «только с признанием идеи прогресса признание известной правильности и законосообразности в исторических явлениях нашло себе твердую основу».
Эти замечания и природоведческие метафоры («химическое соединение», сравнение истории с физиологией и т.п.), которыми обычно пользуется М.Драгоманов, выказывают вполне очевидную позитивистскую направленность его способа мышления. Однако, отстаивая положение о прогрессе как закономерном следствии человеческого бытия и «умственного развития», он все-таки не игнорирует духовные и идеальные факторы.
По его мнению, «дело историка, когда он подходит к изучению какой-нибудь части государственной истории народа, исследовать, прежде всего, его государственную систему, идеал общественного порядка, потом условия, которые вызвали к жизни этот идеал, средства, какими приводится этот идеал в действительность, наконец, возможность осуществления правды в обществе и возможность прогресса в будущем, при известном порядке». Выглядит так, что М.Драгоманов вводит в свое видение элемент вероятности, поскольку размышляет о возможности, а не о неизбежности исторического прогресса!
Таким образом, бытование народа/нации на сцене истории воспринимается М.Драгомановым как своеобразное существование в пространстве и времени, прежде всего — в контексте определенной эпохи, однако в виде разнообразных форм в государственной, культурной, хозяйственной, политической, социальной и другой жизни. Причем авторская трактовка прогресса связывается не с какой-то отдельной нивой исторического бытия, а с их множественностью, даже со своеобразным перемещением, перетеканием из одной сферы в другую.
Эти мысли М.Драгоманов резюмирует в виде нескольких общих положений: «а) история народа должна быть рассматриваема с государственно-национальной стороны и социально-культурной, человеческой; b) упадок одной стороны не только не всегда ведет за собою упадок другой, но часто обусловливает собою прогресс другой; с) прогресс цивилизованного народа не прекращается, пока народ не поставлен в условия, равные физической смерти, физическим бедствиям или завоеванием, — хотя прогресс может замедляться, бывает, не всесторонен, причем прогресс одной стороны может сопровождаться задержкой или упадком другой».
В конце концов, прогресс представлен в его видении не только в отличном подобии, но и разнится своими проявлениями, скоростью, интенсивностью, то есть выступает как довольно непостоянное и противоречивое явление, которое оживает на неожиданных отрезках исторического времени. «Не раз бывало в истории Европы, что худшие времена апатии общественной, реакции были собственно перед временами действия, прогресса», — отмечает М.Драгоманов.
Очевидно, такой подход нуждался в конкретизации, в частности, выдвижении ряда мерил ценности, с перспективы которых освещается и оценивается сложный и противоречивый мир истории. Авторское восприятие прогресса связано с целым рядом культурных и интеллектуальных ориентиров. Именно они создают ту самобытную систему координат, в рамках которых М.Драгоманов рассматривает прогресс в истории.
Одной из таких мировоззренческих вех является отношение историка к революции, то есть к мысли о непременной революционной природе самой идеи прогресса.
Скептицизм, а скорее негативизм М.Драгоманова в отношении революционных преобразований видим еще на страницах магистерской диссертации. «Революции не делаются на розовой воде», — и перевороты совершаются не так, как хотелось бы историкам. Не говоря о пролитии часто невинной крови, очень часто и много хорошего из старого порядка гибнет при установлении нового».
И еще более откровенно М.Драгоманов высказывается о революционных потрясениях в общественных изданиях. «В ХІХ в. много было восстаний, — а ни одно из них не сподобилось изменить в корне порядков не то что общественных и хозяйственных, а даже и государственных. В недавнее время и науки о природе, геология и биология показали, как помалу идут все изменения в мире, и заменили слово revolution на слово evolution (распускание, рост). Новая наука естественная должна переучить грамотных людей и в их мыслях об изменениях порядков общественных, отучить от привычек держать свои мысли больше на государственных делах и государственных изменениях, и скорых переворотах и восстаниях, и приучить помнить, что все порядки в человеческих общинах растут, а не делаются сразу, и что государственные или противугосударственные меры и восстания — только часть тех поводов, которыми двигаются изменения в человеческой жизни, но далеко не все», — подчеркивает историк.
Эти мысли М.Драгоманова довольно интересно коррелируются с его социалистическим credo. Впрочем, склонный к отчетливой саморефлексии ученый подчеркивает, что он является социалистом западноевропейской школы, а не «русским нигилистом».
Так вот, М.Драгоманов вводит самобытную шкалу революция/эволюция, которая выступает одним из основополагающих мерил ценности в его мировоззрении. Более того, в восприятии историка эта связка представлена как своеобразная полярность в способах достижения прогресса.
Представляется, что М.Драгоманов крайне негативно воспринимал насильственные действия как на исторической сцене, так и в тогдашней общественной жизни. В частности, он чрезвычайно остро осудил убийство 1 марта 1881 г. российского императора Александра ІІ, которое назвал «каннибализмом».
Такая позиция нанесла существенный удар по репутации М.Драгоманова в революционных кругах, но она опиралась на европейскую культурную основу его мировоззрения. Недаром Д.Овсянико-Куликовский считал М.Драгоманова «завершенным типом «русского европейца», а С.Ефремов афористически прозвал его первым украинским атташе при «дворе европейской культуры».
Более того, европеизм является краеугольным элементом политического и исторического видения ученого, поскольку играет роль как основополагающего мерила ценности, так и универсального масштаба сравнения и аналогии. «Пребывание в З.Европе окончательно убедило меня, что именно европеизм, — или космополитизм, который не отрицает частных национальных вариаций общих идей и форм, — и есть лучшая основа для украинских автономных стремлений, — и что теперь всякая научная, как и политическая деятельность должна быть основана на интернациональном фундаменте», — отмечает М.Драгоманов.
Отсюда и происходит его известный лозунг: «космополитизм в идеях и целях, национальность — в основе и формах культурной работы!»
Таким образом, соотношение между космополитизмом и национальностью создает еще одну основополагающую связку в мировоззрении М.Драгоманова, на котором выстраивается конструкция прогресса.
Однако его космополитизм следует воспринимать не столько в понимании известного видения «мирового гражданства», сколько в гуманистическом и духовном смысле. В этом контексте авторский европеизм, или космополитизм, выглядит как духовная принадлежность к человечеству и его передовым идеям, как тогда говорили, — прогресса.
Собственно, в координатах всечеловеческого, европейского прогресса ХІХ ст. М. Драгоманов не только стремился представить украинскую историю, но и будущее политического украинства. «Правдиво научный, широкий взгляд на историю Украины, — подчеркивает ученый, — должен был бы показать нашей общине и чужим, как фатальные национально-краевые задачи украинские исполнялись и под чужими правительствами и как прогресс цивилизации на Украине, даже и в чужой форме, вел к тому, чтобы выработать почву для сознательного украинства. Через это выяснилось бы лучше и то, насколько Украина могла бы цивилизоваться сама и послужить для всемирной цивилизации при полном самосознании и автономии, к которым она порывалась не раз и которые она теперь может постигнуть на дороге всемирного прогресса».
В другом месте он отмечал, что «расположение к своей стране и народу только выиграет, когда оно очистится от старозаконной ненависти к чужим и осветится светом всечеловеческого направления к прогрессу».
Да и сам ХІХ век М.Драгоманов воспринимал сквозь призму соединения национальных и космополитических проектов.
«Наш век есть век национальностей — век слияния Италии, Германии, но он в тоже время наследник веков гуманизма и декларации прав человека. Если всмотримся в сами требования переворотов во имя национальности, — то мы увидим, что те требования и движения имеют силу и сочувствие мира, в которых вопрос национальности есть вместе и вопрос культуры и прав человека. Наш век есть век национальных объединений, — но наш век есть также век громадных международных промышленных предприятий, международных выставок, ученых конгрессов и т.п. космополитических предприятий».
Так или иначе, космополитизм М.Драгоманова вытекал из признания основ и достижений цивилизации как общечеловеческого творчества в истории, которая связывает действия и порывы всех народов/наций. Это создавало своеобразный баланс между космополитическими и национальными установками в его мировосприятии и взглядах.
Впрочем, такие пассажи никогда не мешали М.Драгоманову последовательно и остро высказываться против унитарных или шовинистских проявлений в социалистическом движении в конце ХІХ в., в которых прослеживались тенденции к игнорированию национально-культурных потребностей и интересов «негосударственных» народов.
Так вот, по мнению М.Драгоманова, прогресс в истории возникает как состояние динамического равновесия между эволюцией и революцией, национальностью и космополитизмом, отличными общественными идеалами и разными социальными слоями, «аристократическими и демократическими» периодами прошлого, личностью и обществом и т.п. И главнейший смысл прогресса, его генеральную направленность ученый связывал с духовным перерождением самого Человека, его превращением из существа социального и этнографического в Человека культурного и Человека политического!
