В одном из номеров «Дня» была перепечатана актуальная статья Д. Донцова «В города!», в которой известный идеолог абсолютно правильно отмечал необходимость борьбы за распространение украинского мировоззрения и культуры в городах как жизненно необходимой цели. Многим может показаться, что эти мысли долгое время оставались сугубо абстрактными, не находя воплощения в реальной повседневности городов Украины. Однако в этой статье обозначим деятельность человека, который еще до появления статьи Д. Донцова сделал немало для реализации лозунга «В города!»
В 2012 г. украинцы должны отметить 130 лет со дня рождения (9 июля 1882 года) и 60 — со дня смерти (27 ноября 1952 года) выдающегося украинца из Одессы, педагога, историка, культуролога первой половины ХХ в. Михаила Елисеевича Слабченко. С легкой руки одного из авторитетных авторов «Дня» несколько лет назад в публицистику и даже научный дискурс вошла характеристика историка как «фантазера», мол, только такой тип мог мечтать об «украинизации» Одессы. Этот взгляд, с нашей точки зрения, опирается на, к сожалению, очень распространенное представление об Одессе как неукраинском городе (недаром в одном из номеров «Дня» приходилось видеть статью, где девушка восторженно тиражировала взгляды относительно якобы существующего «одесского языка» — один из наиболее популярных, но и наиболее вредных мифов современных антиукраинских сил Одессы). Это представление является лишь отголоском ловких пропагандистских действий в условиях информационной блокады всего украинского и еще более досадного отказа значительной части современной украинской интеллигенции от борьбы. В этой статье хотелось бы раскрыть совсем противоположный образ М. Слабченко — борца за Украинскую Украину, глубокие мысли которого являются весьма актуальными до сих пор и никоим образом не отдают «фантазерством», а главное — пораженчеством.
В 1920-е гг. М. Слабченко вошел, имея за плечами опыт национального унижения еще со школьной скамьи. В первые годы ХХ в. он призывал студентов «начать настоящую работу и совершать революционные выступления» путем распространения украинской националистической и социалистической литературы. В 1917—1920 гг. он пережил разочарование украинофобством русских либералов и коммунистов, возможно, потому что не услышал ранее решительных призывов М. Михновского и Д. Донцова. Характер М. Слабченко получил небывалую закалку во время его пребывания в действующей армии на полях Мировой войны (можно провести параллель с военным опытом Е. Маланюка). Уровень преданности науке этого выдающегося человека демонстрирует тот факт, что ряд своих научных статей он написал в окопах. Этот «опыт» он повторил уже в начале 1930-х годов в харьковской камере во время процесса СВУ.
В 1917—1918 гг. М. Слабченко признавал ряд позитивных черт Центральной Рады: демократизм, стремление к воплощению реальной независимости УНР, поддержка автокефалии украинского православия. В одной из газетных статей он вспоминал, что во время революции 1905 г. увидел, как черносотенцы устраивали погромы под руководством русских священников, что навсегда отлучило его от этой церкви. В материалах 1920-х гг. видим частые упоминания об антиклерикализме историка, однако, очевидно, что это было предопределено его резким невосприятием характерных для русского православия шовинизма, лицемерия, плутократии. В то же время он критиковал Центральную Раду в стиле М. Михновского за то, что она «не имеет определенной юридической физиономии... то ли она представляет Национальное собрание, то ли парламент», критиковал за несовершенную аграрную реформу, где было «бездонное море дурости», отсутствие настоящей армии, ведь «войско не является милитаризмом... Войско — охрана интересов всех и каждого», неумелую внешнюю политику.
Взгляды М. Слабченко на взаимоотношения украинцев и россиян укладывались в формулу «Прочь от России!». Однако, в отличие от, например, Д. Донцова он не указывал на западноевропейский путь. В июне 1918 г. историк отметил: «В Великороссии словно диктатура пролетариата, то есть бессмысленное господство Ульяновых и Бронштейнов, от которого настоящий пролетариат только открещивается». А еще через месяц: «Большевизм в Великороссии выгорел до конца... Как появился класс рабочий и объединил вокруг себя недовольных, так и ныне должна появиться новая категория, которая безболезненно возьмет власть в свои руки. Такой категорией, вероятно, явится класс мелкой буржуазии как в городе, так и на селе».
В другой статье М. Слабченко отмечал: «Перед украинской интеллигенцией стоит задача рассеять туман русского интернационализма». Он отрицал проекты российско-украинской федерации: «Уже видели мы, как нас федерализировали большевики, «огнем и мечом» разрушили наши экономические и политические достижения и пренебрегали нашими культурными и национальными приобретениями. В этой бессмысленной борьбе погибло много лучших сыновей Украины. Но чем больше нас тянут к федерации, тем больше появляется самостийников... Надо все эти извечные споры отбросить наконец, надо признать, что украинский народ имеет право на собственное существование, государственность». Главными идейными противниками он считал русских шовинистов и «малороссов». Именно их действия были основанием для актуальной доныне сентенции М. Слабченко: «В Украинском государстве украинцу придется хуже всего». В конце июня 1918 г. М. Слабченко принял участие в акции привлечения к суду (впрочем, безуспешно) чиновника Аккермана, который обозвал украинский язык «собачьим». Он осуждал русских шовинистов и монархистов за попытку глорификации Николая ІІ и выпады против украинского национального движения. В 1918 г. М. Слабченко поставил «диагноз» украинцам Одессы: «Раньше украинский одессит называл себя малороссом, но теперь он уже не хочет быть и малороссом. И странно то, что все евреи, греки, армяне, сибиряки, великороссы, хотя и считают себя русскими, тянутся друг к другу, по большей части между собой разговаривают на своем своеобразном языке, отстаивают права своего народа, лишь одни Малороссы-Русьские с каким-то восторгом плюют на Украину, на свой народ, на самих себя».
Выдающийся историк А. Оглоблин отмечал, что в 1920-ые годы как западноукраинская, эмигрантская, так и историческая мысль Надднепрянщины была государственнической, а значит, фактически национальной. В условиях отсутствия плотного железного занавеса еще существовали возможности для взаимного ознакомления ученых, мыслителей, литераторов. Даже ведущий большевистский историк УССР М. Яворский в своих статьях еще пытался анализировать без грязных ругательств произведения Д. Донцова. В одном из своих главных трудов середины 1920-х гг. М. Слабченко прямо отметил значение трудов Д. Донцова по истории общественного мнения. Приметным является еще один, значительно более выразительный, одобрительный отзыв М. Слабченко на работы В. Липинского: «Липинского особенно под оборону брать нельзя (эмигрант!), но конечно похвалить стоит его «На переломе», «Z dziejow Ukrainy», «Даниил Братковский». У Липинского куда больше знаний, такта научного, марксистского нюха, нежели у проректора Гермайзе» (письмо А. Оглоблину 1926 г.). Но речь идет не о прямых влияниях или заимствованиях, но, как и в случае с Н. Хвылевым, общий стиль мышления, направление деятельности на воспитание нового, сильного украинца.
Деятельность М. Слабченко в 1920-х гг., как и идеологов украинской государственности, была предопределена чувством протеста из-за поражения украинского движения, которое объяснялось не только действиями внешних врагов, но и комплексами украинцев, неспособностью интеллигенции преодолеть эти комплексы. Из этого чувства поражения проекта «новых украинцев» (ростки этих украинцев Е. Маланюк видел в героях Крут и одессите И. Луценко) выросло государственническое течение украинской историографии и общественно-политической мысли, интегральный национализм в Западной Украине и эмиграции. Цель их адептов заключалась в пестовании типа жаждущего к жизни и достойного украинца.
Учитывая специфические обстоятельства советской Украины 1920-х гг., невозможно представить, чтобы свои мировоззренческие позиции М. Слабченко выражал в стиле Д. Донцова или других идеологов украинской государственности и самостийництва того времени. Однако между мнениями Д. Донцова, значительно более последовательными и радикальными, и М. Слабченко можно провести некоторые параллели. Оба были сторонниками жесткой власти и резких действий. М. Слабченко называл демократию «вздором» (а что взамен?), критиковал интеллигенцию за вялость, считал, что «преступление нужно карать самым суровым образом, а общество перевоспитывать».
Оценка смысла своего труда у М. Слабченко пронизана общественно-политической революционностью 1917—1920-х годов, теперь перенесенной в другую, но не менее важную, образовательно-научную плоскость. Генеральной целью М. Слабченко было выведение украинской культуры за пределы провинциальности: «Особенно радуюсь, когда на горизонте появляется новая звезда. Нетерпеливый я, мне хочется, чтобы быстро очень, чтобы звезды светили огромным светом и не только в Украине, а чтобы их видели и за рубежом». Закономерно, что он резко отрицал попытки большевиков возвести украинскую литературу «к домашним потребностям» или театр к «танцулькам», оперу — к «малороссийщине с финтифлюшками». Показательным выглядит тот факт, что украинские националисты в небольшевистской Украине и эмиграции и М. Слабченко резко критиковали М. Грушевского фактически за одно и то же: соглашательство, лавирование между национальными интересами и большевистскими.
Показательным является отношение М. Слабченко к евреям. Пытаясь избегать крайностей, придерживаться объективности, М. Слабченко все же часто не выдерживал пренебрежения ими украинской культурой. По поводу слухов о том, что причиной снятия с представления в театре повести «Беня Крик» было унижение евреев, он писал в дневнике, которому доверял свои самые сокровенные мысли: «Почему евреи должны быть слишком хорошими? Нет, что-то не то. Декан еврейского отделения Капович требовал, чтобы мой семинар был передвинут, говоря: «Почему профессору Слабченко есть место в украинской истории, а евреям негде помещаться!». То, значит, семинар разрушай, потому что еврейскому отделению необходимо место!». По поводу тезиса М. Калинина о том, что евреи не могут выдержать суровый климат Сибири, украинец отмечал: «Правда, мы тоже не переносим его, однако наши мужики селятся».
Как и для идеологов националистических движений всех народов, важным стимулом активности М. Слабченко была украинофобия со стороны окружения. Он вспоминал: «Очевидно, думалось мне, это происходит исключительно из-за нашего низкого национального сознания и культурности. Очевидно, мол, об Украине серьезно никто не хочет думать. Значит, национальное украинское дело только в наших же, украинских руках. Очевидно, нужно строить культуру украинскую на молодняке, отбрасывая гнилую городскую интеллигенцию». Однако сделать это было очень непросто. М. Слабченко искал причины этого прежде всего в глубинных параметрах национального сознания (тоже характерный момент для националистической мысли), а не в «наследие колониализма». Он выразил целый «букет» упреков в адрес своего народа, которые перекликались с украинофобской традицией, хотя в его исполнении, как и ранее у И. Франко, эти упреки приобретали другое, нациепробуждающее звучание: «Негде правду деть, как и в чем обнаруживают себя украинцы? Сами от труда увиливают, другие должны для них работать, с никудышной инициативой, без размаха и т.п. Правду говорил когда-то Франко, что только собачья обязанность вынуждает нас к тому, что держимся того украинства».
«Чем больше вглядываюсь в моих компатриотов, тем все более сдержанно отношусь к нашей национальности. Когда уже большевикам, которые умеют и любят работать, возня с нами надоедает (а там уже железная партдисциплина!), когда они уже притомились и утратили стремление к труду среди нас, то что уже и говорить! Не хочешь, так станешь украинофобом. Били нас мало, что ли. Почему евреи произвелись в сильную национальность, а мы стали лентяями? Почему россияне с огромным азартом живут, а мы им подражать не умеем? Зовут украинцев буржуа. Право, сие звучит комплиментом. По-моему, вся наша национальность, включая и так называемую интеллигенцию, наголо люмпенпролетаризирована». Или такие пассажи: «Мы еще весьма большие варвары и вообще идеи общественности развиты среди нас так мало. Даже большевизм не сломил нас, и мы как были, так и остались грязными свиньями, которых никто не может уважать, потому что мы сами себя не уважаем... Об украинце можно сказать, что Бог, создавая нас, не доделал до конца: характер мал, таланты — малы, воля — мала, даже большевизм у нас малый, все мало, даже край звался «малой» Русью. Безобразие сущее!». М. Слабченко мечтал о том, чтобы «пробудить проклятого лодыря украинца к науке, привить ему, сукиному сыну, вкус к той науке, вдохнуть в него вкус ко всякой работе. А то ноем, жалуемся на всех и вся, скулим на притеснения, а сами палец о палец не ударим. До чего мы паскудный, никудышный народ, а особенно та наша ненавистная мне интеллигенция. Вот с евреями так не поступишь. В отстаивании своих прав пойдет на все... Украинский человек не мыслим без хныканья». На этом фоне определенный оптимизм чувствуется в восприятии М. Слабченко крестьян-студентов, естественной почвы для реализации его стремления: «студенты из селян куда серьезнее горожан. Чернозем берет основательно, подходит деловито. Выводится тип плакальщика, ссылающегося на пролетарское происхождение. Вместо них появился мрачный мизантроп, который угрюмо молчит на переверках».
Реализация идей М. Слабченко требовала от нации большого напряжения, отвоевания жизненного пространства. Этот элемент борьбы, духовной милитарности М. Слабченко, хорошо почувствовал С. Пидгайный: «Если сегодня Одесса является украинским городом, то прежде всего должны благодарить Михаила Слабченко и его единомышленников, что первые украинизировали Одессу, которую так боялся потерять московский мещанин, что в свое время так твердо ею овладевал. Но тот мещанин бесповоротно таки ее потерял, как и Харьков. Одесса и Харьков были крепкими гнездами московского мещанина, но в Харькове был украинский историк-академик Багалий, а затем — Хвылевый, а в Одессе — Михаил Слабченко». Считаем, что среди трех названных в последнем предложении кунктатор и соглашатель Д. Багалий и слишком обольшевиченный Н. Хвылевый, весьма проигрывают М. Слабченко.
Взгляды М. Слабченко на задачи украинства непосредственно повлияли на его исторические интерпретации. К тому же удобными для него оказались мысли русского историка М. Покровского, главного тогдашнего научного авторитета по истории СССР, который уделял большое внимание проблеме русского империализма. Как участник историографического процесса Советской Украины, М. Слабченко пытался согласовать свои мнения с марксистской социологией, правда, весьма своеобразно интерпретированной. Фактический материал своих обобщающих трудов по новейшей истории Украины М. Слабченко покорил ведущей идее расширения украинцами своего национального пространства в жесткой конкуренции с соседями в национально-культурном, политическом и экономическом смыслах. Пытаясь поднять второсортный образ украинцев, М. Слабченко избегал избыточной актуализации колониального статуса Украины в Российской империи. Как подходяще подчеркивал Д. Бованенко относительно трудов М. Слабченко: «Мы не имеем ... прямого ответа, можно ли считать Украину времен капитализма колонией против России? Напротив, как антитезис русской колониальной политике выдвигается мощь, живучесть украинского хозяйственного поприща, его связи с мировым хозяйством и даже империалистические наклонности украинской буржуазии». Современников поразило употребление им даже понятия «империализм» относительно украинской буржуазии. М. Слабченко обращал необычно большое внимание на городских украинцев вопреки традиции воспринимать города Украины как неукраинские в сравнении с селом. Один из разделов своего общего курса он назвал «Империалистические наклонности украинской буржуазии относительно Востока».
Более выразительно свою концепцию украинского империализма он обосновал в 3 томе своего курса по истории Украины, который не пропустили к печати. Поэтому мы знаем о ней лишь из его письма 1929 г. к коллеге Д. Бованенко, который ставил эту работу под сомнение. М. Слабченко убеждал Д. Бованенко в том, что сугубо украинская буржуазия тоже существовала. Она балансировала между двумя империализмами — русским и французским. Разделялась она на две группировки: 1) тех, кто шли по линии национального единения от Карпат до Кавказа и 2) что исходили из территориальных взглядов. Он обращал внимание на то, что украинская буржуазия стремилась объединить в Украине все этнически украинские земли, но включала в них и неукраинские. Этот сепаратизм он отождествлял с «империализмом эмбрионального типа». Традиционное понятие «соборность» он называл «панукраинизмом», считая ее проявлением украинского империализма. Очевидно, любая общая схема является условной и не всегда укладывается в конкретно исторический материал, но главное то, что концептуально М. Слабченко пытался тем самым выработать виденье Украины как субъекта исторического процесса, вопреки народническому виденью ее как жертвы государств-захватчиков.
Следовательно, М. Слабченко не аттестовал себя как сторонник коммунизма, большевизма или интернационализма. Украину он мыслил как социалистическую форму украинской государственности. Украинский национализм М. Слабченко имел общую черту с вне-советским украинским национализмом 1920-х годов: стремление к выработке нового, действительно украинского человека как основы Украинской цивилизации. Применение понятия «национализм» может напугать прежде всего тех, кто, во-первых, находится в плену традиционных советских негативных представлений, во-вторых, тех, кто по привычке хочет «отмыть» М. Слабченко от, по их мнению, надуманных обвинений в «украинском буржуазном национализме». Отбрасывая действительно надуманное понятие «буржуазный», следует воспринимать национализм как высшую, подпорную, действенную форму украинского патриотизма, что до сих пор имеет огромный потенциал для спасения Украины в современных условиях экспансии глобалистических, демо-либеральных идей, разрушительных для Украинской цивилизации, и рассматривать одним из предвестников борьбы против этой экспансии одесского украинского историка М. Слабченко. Исходя из своих интересов, советская власть абсолютно верно почувствовала большую опасность М. Слабченко для реализации своих идей окончательного уничтожения потенциала украинцев. Однако для современных украинцев он должен быть безусловным национальным героем как человек, который пытался преодолеть малорусские комплексы горожан. Следовательно, вслед за Д. Донцовым и М. Слабченко, мы должны и сегодня реализовывать призыв: «В города!».
Ведущий страницы «История и «Я» — Игорь СЮНДЮКОВ. Телефон: 303-96-13.
Адрес электронной почты (e-mail): [email protected]
