У меня есть карта Европы, изданная недавно в Италии. Там мой родной город обозначен как Сharkiv, каковой Харків сменил Kharkov, отмечаемый так на западных картах во времена имперские. Западные европейцы — люди политкорректные. А возможна ли западная культуркорректность — чтобы, например, в Британской энциклопедии статья «Gogol» начиналась не «Ukrainian-born Russian humorist, dramatist, and novelist», но «Ukrainian humorist etc.»? Возможна. Но для этого нужны усилия украинской дипломатии. «Культурной дипломатии».
Вступительную статью к вышедшим в 1983 году сочинениям Плутарха, изданным отдельным томом в московском издательстве «Художественная литература», А.Лосев заканчивает хорошей провокацией: «Это был скромный человек. А завоевал мировую славу. Вот попробуйте- ка». В самом деле, отчего не попробовать? Всякому автору, так или иначе пишущему о прошлом, провокационным должен казаться сам факт небывалого успеха «Сравнительных жизнеописаний». Причем чем дальше уходит в прошлое Плутарх из Херонеи, тем более вопиет к честолюбию писательского племени эта беспримерность: история до сих пор не знает ни одного (!) представителя жанра, кто хотя бы отдаленно приблизился к классическому образцу. Более того, под вопросом оказывается само существование жанра параллельных описаний, то есть как раз то, что в первую очередь выделяет Плутарха — биографа, философа и историка.
Эта жанровая особенность вызывала и вызывает недоумение, порой граничащее с непониманием. Скажем, для советского юношества Плутарх издавался разрубленным напополам и, естественно, без сравнительной изюминки («Знаменитые греки», «Знаменитые римляне»). Хотя еще М.Монтень возмущался подобного рода непониманием сути значимости Плутарховой новации, «ибо в этих сопоставлениях (которые являются наилучшей частью творений Плутарха...) верность и искренность его суждений не уступают их глубине и значительности…».
Уже в следующем после Плутарха поколении некто Аминтиан выступил подражателем херонейского биографа, позаимствовав у него «параллельное» расположение жизнеописаний. Но кто ныне знает Аминтиана? С.Аверинцев упоминает о великом множестве «Немецких Плутархов» (и персонально о Ф.Шиллере — в качестве автора одного такого, правда, неосуществленного компаративистского проекта), «Французских Плутархов», «Плутархов для дам», и т.д., но кто сейчас знает имена этих «плутархов»?
Странным кажется не только то, что количество «плутархов» так и не переросло в качество — имеется в виду откровенно эпигонский характер творений, но и их локализация во времени: всплеском компаративистики a la Plutarch отмечено почему-то только XVIII столетие. Последнему обстоятельству наверняка можно найти весомые культурологические объяснения, подобные тем, что выявляют причину востребованности в наше время изданий типа «Сто самых известных любовников» или «Сто лучших пыток», однако же такие объяснения оставляют без ответа вопрос о полном отсутствии заслуживающих внимания образцов жанра на протяжении остальных девятнадцати веков, отделяющих нас от Плутарха.
С.Аверинцев говорит о великом культурном соревновании между римлянами и греками — двумя первенствующими народами империи, составлявшем подлинный смысл античной истории. Но разве противостояние между двумя мировыми религиями не составляло подлинный смысл истории Средневековья подобно тому, как соревнование общественно-политических систем биполярного мира наполняло подлинным смыслом историю ХХ века? Что касается темного пристрастия рода человеческого к сладким кореньям, то, да, нынче человеческие курьезы снова в большом почете у читающей публики, но не вечно же ее столь интересовали (и, надеемся, не вечно будут интересовать) «Сто лучших любовников» или тираны типа Гитлера и Сталина. Так почему же Земля наша не может рождать точных сравнением Плутархов?
Частичноправильным будет сослаться на особенности эпохи. Для адепта монотеистической религии немыслимо сравнить Иисуса с Мухаммедом — точно принять, как говорил Плутарх, «каждого из великих людей в своем доме, как дорогого гостя». На подобный прием были способны разве что безбожники (см. имевшую популярность в Средние века байку «Про трех обманщиков»; третий — Моисей). Для Плутарха не существовали варвары, сколь значительными с точки зрения обширности завоеванных ими территорий и количества покоренных народов не были их геройства. Но каким объектом сравнения должен был бы ограничить себя немецкий Плутарх XVII-ого, скажем, века, если одних только германских государств насчитывалось более четырех десятков — и кто из европейцев те «варвары», коими можно пренебречь?
Плутарховский пространственно-временной «дуализм» — только греки да римляне — удачно дополняется «дуализмом» моральным. Мужи Плутарха однозначно добродетельны и доблестны, все они — платоновские «великие натуры», какие бы порочащие их добродетель и доблесть деяния мы не узнали, прочитав «Сравнительные жизнеописания». «Прилежно изучая историю и занимаясь своими писаниями, я приучаю себя постоянно хранить в душе память о самых лучших и знаменитых людях, а все дурное, порочное и низкое, что неизбежно навязывается нам при общении с окружающими, отталкивать и отвергать, спокойно и радостно устремляя свои мысли к достойнейшим из образцов» — таково творческое credo Плутарха.
Гомер знал только одну добродетель — храбрость, и один порок — трусость. В этом смысле, в общем, недалеко ушел от архаичных образцов и Плутарх. «Доблесть потерпевшего неудачу доставляет ему истинное уважение даже у неприятеля, но нет в глазах римлян ничего презреннее трусости, даже если ей сопутствует удача!» — говорит херонейский биограф устами Эмилия Павла. Плутарх считает воплощением общественного идеала Спарту, где детей принуждали к воровству, жен ссужали соседям, а рабов, освобожденных в знак благодарности за военную помощь, затем тайно убивали, но при этом все хором превозносили храбрость и презирали трусость: «На тех же основаниях строили свое государство Платон, Диоген, Зенон и вообще все, кто об этом говорил и чьи труды стяжали похвалу. Но после них-то остались одни лишь писания да речи, а Ликург не в писаниях и не в речах, а на деле создал государство, равного которому не было и нет, явивши очам тех, кто не верит в существование истинного мудреца, целый город, преданный философии. Вполне понятно, что он превосходит славою всех греков, которые когда-либо выступали на государственном поприще».
Поговорим о той стороне вопроса, которая, по мнению С.Аверинцева, дальнейших разъяснений не требует: «Неоднократно указывалось, что структура «Параллельных жизнеописаний» служила пропаганде важной для Плутарха идеи эллино-римского сотрудничества в рамках Римской империи. Желая сблизить греков и римлян, Плутарх намеревался доказать своим соотечественникам, что римляне — не варвары и одновременно напомнить римскому читателю, что греки — не жалкие Graeculi («грекосы» — Е.З. ). Своего рода акт культурной дипломатии».
Культурная дипломатия Плутарха «рождена» римским сапогом, занесенным над головой каждого грека: «когда Плутарх родился, Греция не только переживала тяжелую экономическую и культурную разруху, но и находилась в состоянии глубочайшего унижения» (С.Аверинцев). Но было и осознание своей автономии, значительности, культурной мощи, твердости своей «культурной валюты». Иначе не было бы дипломатии — диалога равных, а только лишь верноподданническое эллинство, когда грек уже не гражданин полиса, но подданный монарха. Плутарх — «культурный дипломат» отличается от Плутарха — римского гражданина (о своем римском гражданстве Плутарх не упоминает ни разу!) в той же мере, в какой дипломатия канонерок отличается от обычной войны.
Известно, что, представляя свою страну, дипломат имеет на то соответствующие полномочия, каковые полномочия выражаются верительными грамотами. А «культурный дипломат» должен представлять культуру своего народа, что дано отнюдь не каждому человеку, хотя бы даже и высококультурному. По этой причине не может быть «культурным дипломатом» сущностный интернационалист или космополит.
Плутарху с полным основанием может быть присвоен ранг чрезвычайного и полномочного представителя греческой культуры. «Он с детства чувствовал себя уроженцем подлинной и беспримесной Греции... Херонейский и вообще беотийский патриотизм — это для Плутарха одновременно и горячее чувство, и сознательное убеждение, воздействующее на всю его систему оценок. Известно, с какой теплотой относился он к беотийским государственным деятелям, поэтам, философам, мифологическим героям. Он не упускает случая вспомнить, что один из уроженцев Херонеи был учеником Сократа, не может снести ни малейшей насмешки над родным беотийским диалектом. Более серьезна его глубокая антипатия ко всем теориям космополитизма…» (С.Аверинцев).
Таким образом, приходим к выводу, что питательным общественно-политическим «бульоном» для возникновения шедевра художественно-исторической компаративистики, каковым являются «Сравнительные жизнеописания», служил культурный национализм Плутарха, развившийся в условиях конца древней и славной истории высококультурного народа, в условиях его политического подчинения, бессилия и унижения.
Как часто на кухне Клио варился такой бульон, мне трудно сейчас сказать; тут потребуется отдельное исследование. Но что можно сказать определенно — этот бульон «смакує» всякому культурному украинскому националисту. «Національно свідомий» украинец чувствует себя уроженцем той самой подлинной и беспримесной Украины-Руси, откуда вышли и Великая и Белая России; для него украинский патриотизм одновременно и горячее чувство и сознательное убеждение, воздействующее на всю его систему оценок; он не может снести ни малейшей насмешки над родным языком; у него глубокая антипатия ко всяким теориям буржуазного космополитизма и коммунистического интернационализма.
Когда «національно свідомий» украинец родился, Украина не только переживала тяжелую экономическую и культурную разруху, но и находилась в состоянии глубочайшего унижения. Ныне же и, дай Бог, во веки веков — за всякую возможную разруху (и в клозетах, и в головах), за всякое унижение своей державы отвечать только украинцам!
Украина существует, и потребность в собственно дипломатическом (политическом, военном) признании уже позади. Но ей крайне необходимо признание экономическое и, главное, — культурное. Поэтому Украина остро нуждается в культурной дипломатии и искусных «культурных дипломатах», достойно представляющих свою страну и умело отстаивающих ее интересы на теренах мировой культуры. Так, как это для своей родной Эллады делал Плутарх.
