Из московских ссылок Екатерина Мандрык-Куйбида вернулась в Украину во время заморозков после Хрущевской «оттепели». Тогда уповские песни, как и все то, что звалось украинским или националистическим, еще были в заключении и их выпускать на волю не пришла пора. Не настала пора обнародовать в печатном виде и собственные поэтические произведения, которые она писала в тюрьмах и после сибирской ссылки, скажем так, на условной воле. Она и дальше грела их под сердцем, а они грели сердце ее, и так жилы вдвоем — она и песни в ее записях, песни и она. Правда, песни просились и в другие сердца, в народ, в массы, а она лелеяла их в своей душе, разве что где-то в одиночестве напевала, боясь, чтобы кто чужой не услышал и опять их вдвоем не отправил на каторгу в Инту.
Только с возрождением украинской независимой государственности Екатерина Мандрык-Куйбида открылась как поэтесса и фольклористка. Сборники ее произведений начали выходить в свет, к сожалению, после смерти автора. «Я очень хочу, — читаем в коротком сопровождении к ее тюремным тетрадям, — чтобы знали мои внуки, а также десятое поколение, как мы боролись за нашу славную, плодородную, цветущую самостоятельную Украину. Мы здесь живем и не чувствуем, какая она... Я десять лет не была в Украине, а как вернулась, то не могла надышаться ее воздухом...»
Фольклорные записи и стихотворения Екатерины Куйбиды — это тот же жизнетворный воздух, они поднимали небо над головами тюремных невольников в тяжелые минуты усталости физической и духовной, в минуты отчаяния и безнадежности. Они падали спасительным бальзамом на душу и залечивали ее. Едва ли не во всех воспоминаниях уповцев, прошедших каторги московских ссылок или же немецких кацетов, есть сюжеты о тайном праздновании в тюрьмах Христова Воскресения, Рождественских праздников, отмечания важных дат и т.п. Об этом пишет Олекса Воропай, который собрал письма, фольклорное творчество украинских заключенных и гастарбайтеров в немецкой неволе, куда силой во время Второй мировой войны из Украины вывезли «в качестве дармовой рабочей силы, как добычу. Как ясырь» (О. Воропай). «Тех несчастливцев, — пишет он, — что попали в неволю, новый Вавилон встретил каторжным трудом, нуждой, голодом и полным бесправием».
Единственным спасением оставалось для них родное материнское слово, которое с собой взяли в дорогу, и песни края. Они и сами их слагали: «Я сама тут, в Німеччині, // десь далеко ненька, // Нема в мене родиноньки, // окрім соловейка. // Соловейко-канарейко, // вволи мою волю, // Напишу листа дрібонько — // занеси додому». Не легче, а известно, что значительно тяжелее были издевательства над миллионами узников и в сталинских тюремных зонах, размещенных в наисуровейших местах России и ее колониях, называемых Советским Союзом, где можно было карать климатом, рабским трудом и неволей. Фольклорное лагерное творчество сталинского Вавилона созвучно с Вавилоном гитлеровским. «В них, — как высказался Б. Кравцив, — многострунно звучат все аккорды души украинского народа, который в чрезвычайно тяжелых обстоятельствах продолжает свою вековую борьбу за свободу, пишет кровью одну из наиболее светлых страниц своей истории».
Екатерина Куйбида с такими песнями пошла в ссылку1 и не потеряла их. Вернулась с ними домой. Привезла перепевы народных песен и свои собственные произведения. В ее сборнике «Ой летіли журавлі» есть перепев популярной песни Романа Купчинского «Лети, моя думо, в вечірню годину». Неизвестно только, записала ли она его от кого-то, создала ли сама.
«Лети, моя думо,
В вечірню годину,
В неволі катам не корись,
Лети в Україну,
У рідну хатину,
Де я раювала колись.
Тепер в тій хатині,
Лишилася мати,
Якщо ще жива передай,
Хай, бідна, не плаче
Хай, рідна, не тужить,
Бо я ще вернусь в рідний край.»
Есть у нее стихотворения и по мотивам «чистого» фольклора или, лучше бы сказать, стихотворения «под фольклор». Здесь уже отсутствует конкретный авторский адресат, которому «подражают», которому хочется быть подобным, а есть какой-то другой плен, адекватный настроению души автора. Есть ритмо-мелодийная стихия, созвучная состоянию поэта: «Ой зелене жито, зелене, // Зашуміло легко до мене, // Зашуміло тай засміялось // В моїм серці так і зосталось. // Як додому йшла я житами, // Світлом грало сонце світами, // Обертало шепіт в знемогу // І стелило злотом дорогу. // Засміялась я в суголосся, // Розпустивши чорне волосся // І упала з вітром у жито, // Геть по вінця сонцем залите. // Зупинися, мите блаженна! // Проростають сонячні зерна! // Колоситься радість всетворна, // Зупинивши сонячні жорна». Читаешь подобные вещи и удивляешься филологической, а точнее стихотворной профессиональности, ведь к литтруду Екатерина Мандрык-Куйбида себя не готовила. Она даже записала в своей записной книжке, что «никогда не мечтала видеть свою жизнь в писаном слове». Идейно-художественная верификация стихотворений Екатерины Куйбиды никогда не вызывает сомнений. Она один к одному адекватна той суровой действительности, которая выпала на долю ее героического поколения. В тех драматических обстоятельствах, которые придется проживать героине ее стихотворений, не нужны метафорические или вообще каких-то другие образные детали, которые художественно углубляли бы драму, поскольку ее углублять не нужно, потому что сами же обстоятельства являются драмой. Екатерина Куйбида, исповедуя христианскую мораль и будучи от природы одаренной ярким талантом, это, так сказать, интуитивно понимает. Другой вопрос, что развиться этому таланту полностью, во всю его мощь не было условий. Следовательно, когда речь идет о художественном мастерстве ее стихотворений, то целесообразнее говорить о природном ощущении слова, образа, развертывания лирического сюжета и т.п., нежели о приобретении определенной версификационной школы или чего-то подобного. Ее творческая эволюция — прежде всего эволюция роста в «закрытых условиях», это — самоанализ собственного опыта и практическое использование этого опыта.
«Морозом лютим, снігопадом
Із двадцять п’ятим роком нині
Мене весна вітала радо...
І вдарив конвоїр по спині.»
К жизненной правде, к этому «невыдуманному реализму» не нужно ничего добавлять, здесь любые художественные «украшения» в виде художественных эффектов лишние. В стихотворении на полную силу «работает» контраст. И этого достаточно. Временами незначительная, даже не «живописная» деталь, на которой автор сосредоточивает внимание, вмещает в себе большую драму: «Замок іржавий в тиші загримів: Конвой подруг заводить до в’язниці.» Або ж: «А жити Бог дарує силу, Лише готовому померти!». Это, если хотите, универсальная морально-этическая (философская) сентенция, которая способна спасать человека в минуты отчаяния и безнадежности, которая вселяет веру и побуждает противостоять невольничеству, рабским обстоятельствам и даже смерти.
В этой связи не лишне вспомнить уповского поэта Мирослава Кушнира, который неизвестно знал ли философию мистики смерти, что в украинской, особенно эмиграционной, поэзии присутствует. Кстати, он предварительно, до своего ухода из жизни, предвидел его реальную картину:
«Остався лиш один й однісінька граната,
а ворог не стріляв — хотів узять живим.
Але хто жити вміє — вміє і вмирати
прощанням зброї, гострим і стальним.»
М. Кушнир осознавал, что смерть не конец, а начало большой дороги, факел для других, это послание от Бога как пример, урок современникам, как свет, что должен вспыхнуть в их душах.
О поэзии Елены Телиги аналогичного направления Дмитрий Донцов писал: «Смерть — это горение, порыв... (поэтесса. — Т.С.) представляет себя свечой, перенесенной «за межі схилу»... Видит смерть как великое счастье... Не с таким ли ощущением входили когда-то на арену римского Колизея, или на костры мучеников первые христиане?».
Украинская история на каждом своем отрезке всегда имела «первых храбрых». Такими были и Ольжич, и Телига, и Кушнир, и их поколение. М. Кушнир двадцатитрехлетним, в окружении московских карателей, в 1945 г. подорвался гранатой, чтобы не сдаться чужеземцам живым. Подобно Мирославу Кушниру подорвался в крыивке (через семь лет после окончания войны, 23 февраля 1952 г.), близкий краянин Екатерины Мандрык-Куйбиды (почти соседние села) поэт-уповец Марко Боеслав (Николай Дяченко). Он тоже в канун своего героического поступка оставил строки о своем побратиме: «Упали всі друзі, лишився Микола, // В пістолі один лиш набій. // Нема чим стріляти — кати доокола — // Прощай, Рідний Краю ти мій!».
Упоминавшийся уже Д. Донцов, анализируя подобных мотивов украинскую поэзию, то есть поэзию вестниковцев, а в частности Е. Телиги, писал, напоминая при этом и слова Леси Украинки: «Дух — это та сила, которая появляется по воле Божьей, это сила, которая доканчивает формирование человека. Совершенствует его. Он просвечивает, озаряет нашу мысль и сильной делает волю, несоразмерно сильной — к слабости человеческой натуры, создает героев. Огонь? — Это символ духа, который светит и греет, просвещает и зажигает нашу мысль — верой, дает громадный импульс нашей воле, согревая любовью наши желания. Он прогоняет страх, он делает легкой жертву, он делает из человеческих созданий тех сверхлюдей, о которых — о первых христианах — писала Леся Украинка:
«Ті люди робляться мов одержимі,
Бери їх на тортури — перемовчать,
До серця промовляй — вони мов камінь,
Загрожуй смертю — люди ці мов трупи,
Чи мов безсмертні...»
Поэзия Леси Украинки в интерпретации Д. Донцова звучит как украинская поэтическая традиция, которая господствовала во все героические времена нашей истории. Так, например, воспеты «рыцари духа» — Герои Крут, о которых П. Тычина в своем уникальном посвящении сказал, что они «умерли в Новом Завете со славой святых». Марко Боеслав понимал, что на традиции держится мир. Из крутянского очага «славы святых» пламенеет благодатная сила духа, закаляет новые поколения рыцарей.
«Славой святых» — героической традицией украинских рыцарей героев — причастилась и Екатерина Куйбида. Академик Николай Жулинский потому и высказался, что она «чрезвычайно эмоционально чувствительная натура, от природы наделенная даром предвидеть. Трагическое потрясение или, точнее, осознание-предчувствие трагической коллизии настолько глубинно проникает в ее душу, в ее чувства и переживания, что она приобретает дар особого чувственного познания. Ее воображение настолько эффективно активизируется, что обнаруживает способность вызывать из ирреального мира образы Иисуса Христа, Матери Божьей Гошевской, не чувствовать боль, когда ее истязали следователи, ничего не бояться — «ни своих палачей, ни издевательств, ни самого тяжелого приговора».
Нужно было иметь такую духовную силу, чтобы осознать и убедить себя, что отныне ее Ангелом Хранителем является Матерь Божья Гошевская.
Екатерина Куйбида с особой эмоциональной чувствительностью реагирует на носителей «кровавых идеалов», чувствует неукротимую потребность бороться, мстить за смерть своих односельчан и воинов УПА и защищать свою Украину.
«Злоби кривавої пророки,
Що вивергають з горла смерть,
Ви тут пробудете допоки
Ми гнівом сповнимося вщерть.
Переінакшить нашу вдачу
Не вдасться, нелюди, і вам.
Ми збережем любов гарячу
І вірність нашим корогвам!»
Это стихотворение 1945 года «Криваві ваші ідеали...» — своеобразная клятва молодой патриотки, которая в Великий День Воскресения Христова посвящает себя на жертвенную борьбу с советским оккупантом, благословляя себя на очищение огнем, обновление на наивысшей волне героического самопожертвования.
«Великий день. Урочі дзвони
Наш дух здіймають до небес.
Ми Україну обороним!
Христос Воскрес! Христос Воскрес!»
Писала Екатерина Мандрык-Куйбида не только во время заключения, но и выйдя на волю. Недавно в семейном архиве сын нашел новые произведения матери, с разными датами их рождения. Вот под стихотворением «Де небозвід приліг...» стоит 1966 г.
«Де небозвід приліг на випростані гори —
Шукає місяць тінь у сяєві світил,
І сріберна роса лягла на осокори,
Які стоять округ бандерівських могил.
Старий схилився граб до стриманого
бука:
«Пристанисько отут відважних вояків.
Повела їх у бій обов’язку спонука
І кожен гідно смерть призначену зустрів.
Це був жорстокий бій. Скінчилися набої.
Зібралися у круг вцілілі акурат
І кинувши в кущі вже непотрібну зброю
Разом рвонули враз колечка від гранат...
Зібрав незнаний хтось бійців останки
тлінні,
Старанно вільну кров із листя обітер,
До ранку поховав попід моє коріння...
Нема кому стрільців доглянути тепер».
Пейзаж в этом случае, как и в других стихотворениях Мандрык-Куйбиды, не существует сам по себе. Он фон, на котором происходит что-то необычное, а пейзажные детали персонифицируют то необычное, что происходит, драматизируют его.
Коми АРСР, куда завезли автора, и живописное Подкарпатье, где она вырастала — это — небо и земля, резкое противопоставление миров и климата, а еще тюремный быт и жандармское своеволие спецслужб, то легко понять, чем страдает душа и какое настроение выливается в слово молодой патриотки, вчерашней партизанки-уповки: «Невже від мук та болю // Під плин нестримних літ // Я звикну до сваволі, // До тундри і боліт?».
Понятно, что в послетюремный период жизни мотивы ее стихотворений приобретают медитативную окраску:
«Минає вік людський, неначе пори року:
Весною як усе, народжуємось ми
Час юності, пройшовши літом
яснооким,
У вирій відлетить лопочучи крильми.
А в осінь золоту, яка по тім наступить,
Прийде свята пора визбирувать плоди
І зважувать у час, коли на одро ступиш,
Чи чесно по життю тобі вдалось пройти.
Як сонце нетривке замінять стужі й
сльоти,
Зима стріпне нараз іскристими
крильми —
Вмирає, сміючись, знебарвлена
природа,
А з нею, як непотріб, відходимо і ми.»
На свободе Екатерина Куйбида значительно расширяет тематику своих стихотворений. Ее активное участие в общественной жизни и подсказывает темы произведений:
«Слухаючи, не чуємо.
Дивлячись, не бачимо,
Бо — не віримо!
А людську душу
Не обмацати руками,
Хоч, може, ти й —
Тома невірний.»
Она осуждает тех, «чьи души раздвоились», кто спекулирует, торгует честью ради собственной выгоды.
«Торгуємо словами, виважуючи кожне,
Прихвалюєм затерті з совістю не влад
І панегірик швидко тому зложити
можем,
Хто більше нам заплатить за звалище
тирад.»
Ее жизненное поведение сконцентрировано на проблемах времени, на том, что тебя окружает, на что ты должен так или иначе реагировать. Реагируя, она умела замечать и то, что требовало сатирического пера.
«Судилище розгніваних свиней
Коня судило за незвичну вдачу —
За те, що вирізнявся і, а чей,
Оцим образив гідність їх свинячу.»
В 1947 г., во время очередной кремлевской атаки против национализма, Леонид Первомайский в первом томе своих произведений, пытаясь засвидетельствовать солидарность с советской идеологией, поместил стихотворение «УРСР», в котором, сатирически высмеивая национально-освободительное движение начала 20-х годов, писал: «Знову тягнуть тебе у невільництво, рабство, підданство // Тисячі винниченків і трупи смердючі петлюр».
Казалось бы, такое пренебрежительное и грубо-циничное отношение к только что минувшему должно было бы полюбиться официальным догматам от литературы соцреализма. Но и стараний даже Леонида Первомайского оказалось мало. Любомир Дмитерко в борьбе за идейную чистоту советской поэзии лез из кожи, чтобы все же «поставить на место» известного поэта за его политическую недальновидность. «В прошлом, — писал Л. Дмитерко, — Первомайский не видит ничего светлого, ничего героического. Украинский народ показан безвольным, неспособным к борьбе, его якобы все время толкали куда угодно всевозможные изменники и предатели... В противовес исторической памяти Первомайский явно преувеличивает размах бандитской стихии, а движущие силы революции остаются где-то в тени, теряются в хаосе враждебных сил».
В это время Екатерина Куйбида находилась в подполье как связная Службы Безопасности УПА. То, что Л. Дмитерко называл «размахом бандитской стихии» и «хаосом враждебных сил», в действительности имело другое название, оно именовалось народным сопротивлением, сознательной борьбой против оккупантов. Народ никогда не лукавит, не выдумывает подвиги, не героизирует негероического. Тогда откуда взялся такой могучий фольклор о патриотическом срыве уповцев, их самопожертвовании в борьбе за украинскую государственность? Народ славит подвиги, а над врагом смеется. Бурлескная стихия народа проявляется и в трудные минуты:
«Зібрав Сталін свої діти
На Вкраїнські землі —
Визволяти українців,
Щоб не були темні.
Раз, два, три, чотири
Ідуть до комори,
Паки, скрині розбивають,
Шукають «бандьори».
А як зайшли до хазяйки:
«Дай, хазяйко, кушать!»
Курку з квасним молоком
Їдять, аж ся душать.»
Вчерашние антиуповские крыивкари-облавники потому так сегодня при позитивном упоминании воинов УПА сатанеют, что знают настоящее мнение о себе в народе.
А чин Екатерины Куйбиды светел и чист. Это героический подвиг! «Такая поэзия, как ее, — говорит профессор, доктор филологии Ярослав Полищук, — нужна сегодня. Она — словно факел памяти. Зажженный ночью, он пылает и днем, потому что вокруг еще немало темных закоулков и непонятных теней. А патриотического пафоса не бывает слишком много, тем более — в этом случае, когда он абсолютно искренний и выстраданный». Это не просто стихи, а выстраданные, оторванные от сердца слова, которые «несут в себе черты внутреннего, духовного просветления» автора.
По чину гражданской преданности, борьбы за государственность Украины, служению своему народу, одержимости революционного духа, бесспорно, Екатерина Мандрык-Куйбида принадлежит к плеяде славных женщин — украинских патриоток, среди которых София Русова, Елена Степанив, София Галечко, Дария Ребет (Орлян), Екатерина Зарицкая-Сорока, Ирина Сеник, Ярослава Стецько, Ольга Басараб, Наталия Шухевич, Нина Строката, Ольга Ференц, Надежда Светличная и др. А по органической потребности художественного «ремесла», духовной необходимости творить свой собственный мир, где господствует красота и Благодать Господняя, она как писательница и фольклористка ярко вписывается в ряд гениальных и выдающихся народных художниц мастериц-самоучек таких, как Павлина Цвилык, Екатерина Билокур, Мария Приймаченко, Ганна Василащук, Параска Хома, Ганна Собачко-Шостак, Татьяна Пата, Пелагея Глущенко, Параска Плитка-Горыцвит и др.
1 25 октября 1950 г. ее арестовывают. В Болеховской, а затем в Станиславской тюрьмах, — пишет в предисловии к сборнику стихов матери «Благослови вогнем» Василий Куйбида (сын), — ее бьют, пытают, делают из нее инвалида, но мужественная подпольщица никого не выдает. Постановлением Особого совещания при МГБ СССР ее, как «особо опасного преступника», 17 марта 1951 осуждают по статьям 51-1а и 54-II УК УССР к 10 годам строгого режима с лишением гражданских прав на пять лет после выхода из тюрьмы.
Ведущий страницы «История и «Я» — Игорь СЮНДЮКОВ. Телефон: 303-96-13.
Адрес электронной почты (e-mail): master@day.kiev.ua
