«А ЧИМ-ТО ПОЛУДЕНЬ МЕНЕ ПОРАДУЄ?»
История Ялты тесно связана с именем украинского поэта Степана Руданского — автора юмористических стихотворений, баллад, басен, лирических песен. Николай Костомаров называл его «замечательно талантливым человеком».
В поисках могилы Руданского я попал на старомассандровское кладбище, территория которого теперь принадлежит санаторию имени И. Сеченова. Подниматься нужно крутыми зигзагообразными улочками, зато это все равно лучше, чем ехать туда на автомобиле. Ведь преодолевая склоны пешком, можно тем временем остановиться около домика, в котором жил поэт Семен Надсон, пройти улицу, на которой когда-то по инициативе городского врача Руданского построили фонтан с резервуаром для воды. Можно оглянуться — и увидеть чудесный морской пейзаж, панораму Ялты, которая в это мгновение покажется похожей на… Монте-Карло!
Надпись на плите при входе в кладбище сообщает, что много погребений не сохранилось: пострадало во время немецкой оккупации. Сохранилось чуть больше десяти могил. Возраст тех, кого здесь хоронили, короткий, ведь от чахотки тогда спасения не было. Имена — известны. Поэты Григорий Мачтет и Евгений Григорук, композитор Василий Калинников, врачи Владимир Дмитриев и Николай Арендт (который, как свидетельствует надпись на плите, был еще и основоположником науки о планеризме), кинодеятель Александр Ханжонков…
Еще немного выше — могила Степана Руданского. Умер он в 1873 году, 39-летним. На надгробном камне вычеканили: «Малорусский поэт».
В Ялте Руданский жил двенадцать лет (1861—1873). Приехал он сюда после окончания Санкт-Петербургской Медико-хирургической академии. Прощаясь с Петербургом, 28-летний выпускник академии сделал в дневнике трогательную запись, которая свидетельствовала об его тревожном ожидании встречи с новым краем, новыми обстоятельствами: «А чим-то мене полудень порадує? Чи синєє море загартує чи, може, і знову іржею покриє, сточить, обезсилить? А Кримськії гори чи новим здоров’ям, чи гробом наділять? Прощай же, друже мій, прощай, Петрополю. Прощай, моя радо-порадо, прощай і ти, моя зіронька ясна, моя мила С., вам моя дяка, вам моє серце, вам моя пам’ять довіку»
Петрополем Руданский называл Петербург. А вот кто была и «зоренька ясная», «милая С.», которая осталась на берегах Невы, — неизвестно. Возможно, это именно ей посвящал молодой поэт свои тоскливые любовные стихотворения, которые он называл «песнями»?
В письме к брату Григорию Степан Руданский подробно рассказал о том, как он добирался к Ялте. Ехали через Балту к Одессе, а оттуда на пароходе «Аргонавт» к Севастополю. Плыли с приключениями: был шторм, палубу заливало водой. В Симферополе нужно было появиться к «врачебной управе», и уже далее «вражії поштарі» повезли нового врача к Ялте. Денег, однако, хватало только на половину пути. Выручил, пишет Руданский, какой-то «подорожній татарин»: «заклав за мене два карбованці та й допхав якось до Ялти».
В Ялте С. Руданский работал городским и уездным, а заодно — на общественных началах — и карантинным врачом в порту. Уездом Ялта стала еще в 1837 г., однако даже в 1864 г. здесь было всего 53 дома. Население — 1112 жителей. «Аборигены» города занимались рыбной ловлей и мелкой торговлей. Стремительное развитие Ялты началось с момента, когда в соседний Ливадии приобрела себе имение царская семья. Крейсер «Орел», который привез семью Александра II, несколько дней не мог спустить на воду катер, поскольку каменный мол, построенный еще в 1830-е годы, уничтожила сильная буря. «Теперь у нас царей- царей — видимо-невидимо, — не без иронии писал Степан Васильевич в письме к брату. — Старейшего ждем и потешаемся различными огнями, стрельбой и музыкой. Разумеется, большая радость».
На первых порах очень донимало материальное затруднение. Когда читаешь в письмах С. Руданского, что в Ялте с ее дороговизной ему приходилось перебиваться сухой таранью, когда встречаешь в письме к брату Григорию просьбы выслать полотна на рубашки, — невольно проникаешься сочувствием и уважением к этому врачу-подвижнику, который еще находил возможность, чтобы делать записи об истории Крыма, его сооружениях, о войне, которая здесь шла в 1853—1856 гг.; интересовался археологическими находками. Облегчение наступило только в 1863 году, когда Степан Руданский устроился еще и на должность служебного врача крымских имений князя С.М. Воронцова. Обязанностей стало больше. В докладной записке главному управлению имений Руданский жаловался на то, что постоянные выезды на вызовы больных — в Алупку, Массандру, Ялту, Ай-Даниль — «съедают» почти всю его зарплату (250 рублей из 300!). Но они еще и измучивали его физически, тем более, что Руданский давно болел чахоткой. И все же, наступил момент, когда он смог вздохнуть: «Кончилось уже (не знаю только, надолго ли) мое тридцатилетнее голодание».
Литературой заниматься было просто некогда.
«…МЕНЕ І ПО СМЕРТІ, МОЖЕ, ПОСЛУХАЮТЬ ШТИРНАДЦЯТЬ МІЛЬЙОНІВ МОЇХ ОДНОМОВЦІВ»
Собственно, почти все его оригинальные произведения были написаны в течение 1851—1861 годов. Сын сельского священника из Подолья, Степан Руданский самим своим происхождением был «прописан» к духовному сословию. В семилетнем возрасте его отдали в Шаргородскую бурсу, а еще спустя восемь лет — в Каменец-Подольскую семинарию. Там и начал Степан Руданский писать стихи, серьезно занялся собиранием и изучением народного творчества. Перспектива стать священником, как отец, его не привлекала. Поэтому вместо Петербургской духовной академии он выбрал в северной столице другую академию — Медико-хирургическую. Но вынужден был сначала довольствоваться статусом вольнослушателя, поскольку для того, чтобы сойти с духовной стези, нужно было получить специальное разрешение синода.
О шестилетнем петербургском периоде жизни Степана Руданского известно немного. Он все же добился права стать студентом, однако — ценой испорченных отношений с отцом, который был категорически против выбора, сделанного сыном. Отец Василий Руданский сердился, укорял посланными в Петербург деньгами. И даже запрещал Степану писать на родном языке: «Если захочешь написать письмо, то пиши или почтительно, не по-малороссийскому, или лучше ничего не пиши!» Однако сын оказался неуступчивым и в этом: «Заказують мені мою рідну мову, — заказує батько; але в мене був прадід і прапрадід — вони мені не заказали; не слухає батько рідної мови — зате мене і по смерті, може, послухають штирнадцять мiльйонів моїх одномовців»
«В славном городе Петербурге» приходилось бедствовать. И все же, несмотря на затруднение, писал он тогда много. Кое-что удалось напечатать в петербургском еженедельнике «Русский мир». Несколько стихотворений появилось на страницах первого номера журнала «Основа» за 1861 год. Среди них был и лирический шедевр Руданского «Повій, вітре, на Вкраїну», который со временем станет популярной песней. В 1860 году он подготовил к печати сборник «Нива», но вывод рецензента П. Житецкого оказался неутешительным для автора. Более счастливой могла бы оказаться судьба следующего сборника, на издание которого уже было получено разрешение цензурного комитета, однако на этот раза, очевидно, просто не нашлось издателя. Так что в Ялту Степан Руданский ехал, фактически не имея литературного имени. Его произведения будут оценены намного позже.
Руданского можно назвать одним из последних украинских поэтов-романтиков. Его образный язык питается прежде всего народно-песенными источниками. Неслучайно же многие свои стихотворения он называл «песнями». Это минорная лирика, в которой доминирует мотив неразделенного любовного чувства. Но, далеко не всегда «Я» являюсь голосом автора. Нередко это голос персонажа, в монологе которого раскрывается его жизненная история и, соответственно, характер (как, например, в стихотворении «Пьяница»). Несколько неожиданными среди песен С. Руданского является его «Псалом 136» и стихотворение «Гей, бики!» В первом звучит болезненная тема поглощения своего — чужим и духовного сопротивления этому поглощению. Второй является поэтической аллегорией с выразительным социальным наполнением.
И все же, значительно более оригинальным был другой Руданский — автор юмористических произведений, которые он называл «поговорками». Одной из излюбленных книжечек моего детского лета были небылицы Степана Руданского, названные им так: «Вір не вір, а не кажи: «Брешеш» (1857 г.). Невероятные приключения сельского «юноши-молодца» здесь описаны с такой буйной фантазией, с такой весело- отчаянной насмешкой рассказчика над собственными лишенпиями, так легко и причудливо раскрываются перед нами чудеса временных смещений, небывалых метаморфоз, сказочных превращений, которые кажутся былью, — им бы позавидовал и сам Маркес с его «Cта годами одиночества»!
Юморески Руданского — это народные анекдоты, мастерски воспроизведены коломыйковым стихотворением. Анекдоты не знают комплексов. В стихии анекдота достаться может кому угодно — независимо от социальных, национальных или конфессионных примет. Поэтому и в юморесках Степана Руданского веселое действие напоминает вертеп или же интермедию, а главными персонажами выступают жид- корчмарь, раввин, лях, цыган, казак-запорожец, солдат-москаль, которые попадают в неприятности, высмеиваются; остроумие неоднократно преобладает над простоватостью, хитрости одного неожиданно подвергаются смекалке или дерзости другого; высоко ценятся здесь балагурство, искусство словесной игры, самоирония жизнерадостность, которой не может помешать ничто, даже бедность. Такой себе подольский карнавал середины ХIХ века!
Еще одна группа произведений Степана Руданского — поэмы, в которых использованы исторические сюжеты времен Гетманщины («Мазепа, гетьман украинський», «Павло Полуботок», «Павло Апостол», «Иван Скоропада», «Вельямін», «Мініх»). Поэт прибегает здесь к стилизации: образцом для него служили украинские народные думы. Что же касается исторических оценок, то не обошлось, очевидно, без воздействий «Истории русов», поэзии Тараса Шевченко, а также украинской историографии первой половины ХIХ века. Скажем, в поэме о Павле Полуботке рассказывается о встрече Полуботка с царем Петром I, во время которой наказной гетман пытается защитить казацкие вольности (эпизод этот известен благодаря «Истории русов», вот только в финале произведения Руданского с царем Петром происходит какая- то странная метаморфоза: он предстает уже не как тиран, а как милосердный человек, способный расчувствоваться благородством и патриотическим самопожертвованием Полуботка).
В общем же, если учесть, что все поэмы С. Руданского о Гетьманщине писались в 1860 году, не может не удивить как раз глубокое понимание и трактовка украинской истории молодым поэтом. Особенно это касается фигуры Мазепы. В начале одноименной поэмы его показано в момент тяжелых размышлений: началась Северная война, гетману нужно делать выбор. Мазепа ищет политическую удачу для Украины, которая теперь, казалось бы, получила шанс «піднятись /З неволі на волю» и «по самі Карпаты /Могучєє и сильнеє /Царство збудувати». Выступление гетмана против Петра I автор поэмы называет восстанием; он ему явно симпатизирует, поэтому ни о какой измене Мазепы в произведении речи не идет (концептуально это очень отличается более поздней работы Н. Костомарова). В сюжет вплетена история Мазепы и Мотри Кочубеевны, однако ей отведена далеко не основная роль: на первом плане все же перипетии военно-политического характера. Драматургия событий осени 1708 г. передана с учетом непростых отношений внутри казацкой старшины, сомнений самого Мазепы, который понимает, что перед Украиной — «две бездны», поэтому — пройти нужно буквально по лезвию ножа. В конечном счете, Мазепа решает, что лучше «до шведів пристати», и именно с таким призывом обращается к старшине. Далее автор поэмы показывает страшную месть Петра, уничтожения Батурина, сцену предания анафеме Мазепы в Глухове; осматривает панораму битв за Ромны, Гадяч, Лубны, Веприк; потом его взгляд возвращается в сторону Запорожья, откуда в поддержку Мазепы выступает атаман Кость Гордиенко. Завершается же поэма прощанием Мазепы со своими сподвижниками и романтическим эпилогом (бывшая слава переходит в воспоминание чумака, который, проезжая далекими землями, вспоминает старое время).
Исторические поэмы-думы С. Руданского стремились расшевелить усыпленную память украинцев, возвратить ее ко временам, когда решалось: быть или не быть Украине.
А был же еще в поэтическом арсенале Руданского и жанр басни. Это еще одна важная страница в его творческом наследии. Совершенно неожиданной является обработка библейских сюжетов, — перед нами, по существу, украинская народная версия святого письма («Байки світовії»).
«НАША УБОГОЛЮДНАЯ ЯЛТА»
Вернемся, однако, в Ялту. Степана Руданского здесь почитали, потому что и он прикладывал усилия, чтобы город становился более удобным для жизни. Часть приобретенного участка отдал под застройку городского фонтана. По инициативе врача Степана Руданского был заложен рынок. А в 1869 году его избрали почетным мировым судьей Симферопольско-Ялтинской мировой округи... Появилась и семья: Степан Васильевич женился на многодетной вдове Авдотье Широкой.
В 1870 году в Ялте побывал историк Николай Костомаров, который намеревался поработать в архиве князя С. М. Воронцова. «Недели две тому назад был у нас наш дед Николай Иванович Костомаров с женой Василия Михайловича Белозерского, — писал С. Руданский своему одесскому приятелю, — но только Лазаревский и я счастливы были его видеть. Он шел в Одессу...
Ваша Одесса далеко лучше его приняла, чем наша убогая Ялта.
Читал я ему часть «Илиады» — похвалил, спасибо, и говорил это дело не бросать»
В то же лето 1870 г. в Ялте произошла трагедия: в гостиничном номере покончил с собой Амвросий Метлинский (украинский поэт-романтик; в 1840—1850 гг. — профессор Харьковского, а потом Киевского университетов; в свое время Костомаров-студент слушал его лекции). Творческая активность Метлинского погасала. Вместо этого появлялись «нападения ипохондрии». Они, в конечном счете, и свели Метлинского в могилу. 17 июня 1870 г. он прострелил себе левую сторону и через два недели умер в тяжелых муках. Вскрытие тела покойного делали Степан Руданский вместе с еще одним врачом.
Этот печальный эпизод писатель Валерий Шевчук положил в основу сюжета рассказа «Выстрел». Среди его персонажей, понятно, был домашний врач Воронцова Степан Руданский — «великий и добродушный, с теми странными глазами прекрасного и немного необычного разреза». Метлинский, только что «убежавший» из Женевы, встречается с Руданским в Алупке, в роскошных хоромах графского дворца. И каждый из собеседников понемногу открывается перед другим. Амвросий Метлинский показан в приступах переменчивых настроений: от очарования красотой моря, внезапных приливов вдохновения — к болезненным рефлексиям и тяжелой депрессии, вызванной осознанием собственной творческой исчерпанности. Руданский же представляется старому поэту как «самородок», «простая натура», «казачина», чья ясная стихийная сила, собственно, противопоставляется черной меланхолии Метлинского. Хотя едва ли у реального Степана Васильевича Руданского, этого первого украинского «поэтоврача» (воспользуюсь словцом-автохарактеристикой Виталия Коротича!), было меньше оснований для печали и тоскливых настроений, чем у Метлинского. Одиночество, творческая нереализованность, горькое ощущение ненужности своих литературных произведений в обстоятельствах притеснения национальной культуры были хорошо знакомые и ему.
Развязку ялтинской трагедии, свидетелем которой стал историк Николай Костомаров, Валерий Шевчук описал так: «Костомаров услышал о самоубийстве Метлинского, только что приехав в Ялту. Он сразу направился к больнице и попросил доложить о себе главному врачу. Вскоре в дверях появилась широкоплечая фигура с казацкими усами. Видно было, что врач ни одной ночи не спал, — возле глаз ему наложились синие круги.
— Я профессор Костомаров, — поднялся навстречу ему Николай Иванович.
Его утлая рука утонула в большой и теплой руке врача.
— Очень рад, — сказал Руданский. — Вы, наверное, по поводу Метлинского.
— Это мой давний коллега и приятель, — сказал Костомаров. — Можно мне я с ним увидеться?
— Пока что нет, — Руданский устало сел на стул. — Я делаю все, чтобы его спасти, но моя сила небольшая.
— Ему плохо?
— Очень плохо, — Руданский поднял утомленные глаза, и они смотрели какое-то время друг на друга.
— Мог ли бы я чем-то помочь? — тихо спросил Костомаров.
Но помощь уже не требовалось».
Кроме историка Николая Костомарова, в круге людей, близких Руданскому, были также педагог и композитор Петр Нищинский из Одессы, художник Виктор Ковалев (также одессит), троюродный брат Тараса Шевченко Варфоломей... Варфоломей Шевченко как-то передал Руданскому для распространения в Ялте «портреты могилы покойного Тараса» — вырученные деньги должны пойти на то, чтобы «поправить крест на могиле Тараса». Малоисследованной страницей биографии Руданского остаются его отношения со знаменитым художником Иваном Айвазовским, который, как известно, жил в Феодосии. С. Руданский продолжал собирать и составлять фольклорные материалы, изредка садился за собственные произведения, переводил. В Ялте было написано стихотворение «Чумак» — драму в романтическом духе. Больше всего же времени Степан Васильевич отдал переводам поэм «Илиада» Гомера и «Энеиды» Вергилия (консультировал его хороший знаток древнегреческого языка Петр Нищинский, который, шутил Руданский, «по-гречески… самого грека съел»). И хотя переводы Руданского известны ныне разве что специалистам, однако свою роль в развитии украинского языка, в постижении и усвоении украинской культурой достояний мировой классики эти произведения все же сыграли. Исчерпывающую оценку работы Руданского-переводчика дал Николай Зеров: «Этот перевод («Омирова Iльйонянка». — В.П. ) имеет для нас большой историко- литературный смысл, составляя важный этап в развитии переводной нашей поэзии. Как перепев Гребенки «Полтавы» является интересным памятником поры, когда «котляревщина» накладывала свой отпечаток чуть ли не на каждого из деятелей литературных, возводя каждую переводную работу на лицовку, «с иноязычного лица на украинский выворот», — так гомеровская поэма в перепеве Руданского является характерной выдающимся произведением других эпох, когда литературные предпочтения формировались под воздействием украинской народно-поетической стихии, и талантливый переводчик воспринимал Гомера только украинизированного, поданного стихотворением народной песни, «с украинизированной» номенклатурой» (Цит. по: Білецький А. «Ільйонянка» — перший повний український переклад Гомерової «Іліади» //Руданский С. Твори: У3т. — Т.3. — К., 1973. — С.418)
В 1872 года в Крыму вспыхнула эпидемия холеры; в Ялте было зафиксировано 144 больных. 41 пациента спасти не смогли. Заболел холерой и врач Степан Руданский. И именно в это время он попал в немилость губернской власти, искавшей, на кого возложить ответственность за последствия эпидемии. Руданский надеялся на поддержку гласных городской думы. И Ялтинская дума таки пыталась защитить врача. Однако решающее слово было за новым таврическим губернатором генералом Рейнтером, а тот не считал «необходимым оставить Руданского на должности ялтинского городского врача». Через полгода, 3 мая 1873-го, Степана Руданского не стало.
Творчеством С. Руданского в начале 1870-х интересовался Михаил Драгоманов. Но известие об этом дошло к поэту тогда, когда жизнь его уже подходила к концу. «Драгоманову прошу передать, что я болен и давно прекратил все мои литературные занятия», — написал он одному со своих корреспондентов. Большинство из написанного Руданский так и не увидел на страницах журналов или книг. Только в 1880 году сестра М. Драгоманова Елена Пчилка издала в Киеве его «Співомовки». Что же, это далеко не одиночный случай в истории литературы, когда слава приходит к художнику спустя много лет после его смерти.
