Один из самых ярких персонажей сегодняшнего российского кино актер Алексей Гуськов — личность известная и разносторонняя. Характеры, созданные Гуськовым на экране и сцене, разноплановые, но всегда запоминающиеся. Он не стремится во всех ролях быть обворожительным, но и «плохим» показаться не боится. Став продюсером, увлекся анимацией, подарив новым поколениям детей свое прочтение знаменитого носовского «Незнайки». А художественные и телевизионные фильмы, продюсером которых он стал (почти во всех из них Гуськов выступает еще и как актер) — от «Мусорщика» до «Четырех дней в мае», не оставляют зрителей равнодушными, западают в душу и вызывают бурные дискуссии. Сегодня Алексей Гуськов — также педагог, руководитель актерского курса. Накануне выборов он стал доверенным лицом избранного президента России — что никоим образом не повлияло на «звучание» его собственного голоса.
На Вологодском фестивале VOICES Алексей был всего один день — представлял свою новую работу «Четыре дня в мае». Фильм, который «по настоятельной просьбе трудящихся» сняли с эфира одного из российских телеканалов в канун Дня Победы.
— Алексей, в вас уживаются «лед и пламень». Актерская профессия наполнена эмоциями, предполагает некоторую зависимость: вечное ожидание, какую роль предложат. A продюсер — это рацио, жесткость, умение считать. Что это — неудовлетворенность или желание подарить самому себе то, чего не видят в вас другие режиссеры?
— Это мой образ жизни. Я не делю свою актерскую составляющую с продюсерской, продюсерскую с преподавательской, преподавательскую со зрительской. Чем я старше, тем больше восхищаюсь чужим талантом. Не стану раскладывать это на составляющие: раз — и по мановению волшебной палочки становлюсь рациональным человеком, а тут, как вы сказали, пламенем пышу из ноздрей, ушей и других частей тела. Это образ жизни. Актер — неужели внутри себя он не продюсер своей роли? Уберите режиссера, оператора и партнера. Возьмите сценарий...
— Сам себе режиссер?
— Очень точно сказал Александр Прошкин: «Актер — не тот, кто показывает и умеет показывать, а тот, кто не показывает и умеет спрятать. Тогда это интересно». Вот это «спрятать и не показывать» и называется внутренний мир. Как любят говорить критики — «второй план», тайна, личностность и т. д.
— Вы много работаете для ТВ как продюсер?
— Работаю для телевидения с 1998 года. С 2005 года был перерыв. А в этом году захотелось сделать телеформат, и мы сделали телефильм «Кома». Уверяю вас, не пустая история. Снимать что-то побольше, на 8—12 серий, рука не поднимается, а вот телекино сделали.
— Внутри кинопроизводства России произошло перераспределение средств и есть продюсерский пул, который, так сказать, ко двору. Вы входите в него?
— Ничего об этом знать не хочу и обсуждать не желаю. Для меня ничего не меняется. Как жил с 1991 года, так и живу, как искал деньги на свои проекты, так и ищу.
— Государство в них не принимает участия?
— Принимает почти во всех. Начиная с «Мусорщика», а потом «Таежный роман», «Рагин», «Отец», «Четыре дня в мае». Но я ни разу не просил 100% государственного финансирования, не просил даже 50%, а меньше. Сейчас как эксперт вхожу в ряд разных советов, и сам никогда не стану поддерживать проекты, где хотят от государства больше, чем 50%. Потому что это говорит о том, что продюсеры, принесшие эти проекты, в них не уверены — как у Чехова: «нет веры в свое право».
— Ну, это, надеюсь, не касается дебютов, на которые особенно сложно собрать деньги?
— За дебютами тоже стоят продюсеры. Хотя, согласен, это отдельная тема. Дебюты надо поддерживать обязательно, но они должны быть малобюджетными. Если государство рискует — пусть рискует разумно. Хотя у нас государство рискует, как ему хочется.
— Вот такой вопрос по поводу вашей работы — «Четыре дня в мае», которую вы представляли на Вологодском фестивале. Фильм тепло, с интересом и эмоционально воспринимается зрителем, но его сняли с эфира телеканала в канун Дня Победы...
— Ну, во-первых, обратите внимание, что в заявлении телеканала говорилось не о снятии с эфира, а о переносе показа. А во-вторых, может быть, не показывать фильм в день инаугурации Президента и накануне Дня Победы, а выбрать другую дату — было правильным решением?! Думаю, что до такой степени общество еще не готово говорить откровенно о себе. Слишком мало времени прошло для нашей демократии, для украинской — тоже. Вообще для всех нас. Вы же видите Беларусь, Казахстан, Узбекистан — везде разные модели.
— Имеете в виду антидемократическую направленность?
— Не будем категоричными, потому что это сложный вопрос. Почти весь ХХ век в России уничтожалась элита, произошел отказ от того, что объединяло нацию на протяжении тысячи лет — православия. Я очень боюсь того, что Пушкин назвал «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», это длействительно страшно. Сейчас, когда при отсутствии внятных ориентиров нам бросили: «Вот вам свобода! Ешьте!» — оказалось, что потреблять-то мы умеем, а вот переваривать — трудно... К «свободе» и ответу за свои поступки и действия пока не готовы. Понимаете?
— Просто, на мой взгляд, если люди многие десятилетия привыкли выживать в системе беззакония, то культура законопослушания ниоткуда ведь не возьмется, наверное?
— Я не социолог и не политолог. Немножко могу пофилософствовать о жизни, но однозначно вам не отвечу. Меня всю жизнь преследуют детские воспоминания. Было мне лет девять, тогда я жил в Киеве. Поехали за город на природу за грибами, за ягодами. И вот, там, где мы шли, была свадьба, гости качали жениха, пьяные. На моих глазах они его подбросили, и он позвоночником упал на перила и прямо хруснул пополам. И так же, как они только что смеялись до упаду, подбрасывая, — так же сразу они вдруг заплакали. Но в общем настроении ничего не поменялось. Ну, вызвали скорую — и продолжили, как ни вчем не бывало, гармошка играла дальше, пьянка пошла по новому кругу. Что с этим делать? О какой культуре речь? Для меня это необъяснимая вещь. И сегодняшняя ситуация может расшататься. Ваш покорный слуга на первый митинг на Болотной отправился, а вот на площади Сахарова, когда увидел там 30% националистов, развернулся и ушел. Мир другой стал, изменился. Вся философия жизни в цивилизованном мире заключается в том, чтобы спросить соседа, как дела, и улыбнуться в ответ. Неуважение к себе, неуважение к соседу, неуважение к человеку рядом. В какой бы фронде я ни состоял, я реально смотрю на нашу политику и наших политиков. И как гражданин и отец троих детей, я все-таки за стабильность и внятность. Хотя понимаю все минусы долгого пребывания у власти и разделяю все опасения, о которых говорит оппозиция. Говорю это, несмотря на то, что стал доверенным лицом нынешнего президента.
— И снова о «Четырех днях в мае». Вы относитесь к тому поколению, у которого родители, дедушки, вернее, прошли войну. Это явилось толчком к тому, чтобы абсолютно по-новому взглянуть на те события?
— Когда мы делали этот фильм, то собирались говорить о выборе, о нравственности. Просто взяли для этого материал периода Второй мировой войны. Причем конца войны. Не начала, не середины, а именно конца. В основе — короткий документ, без конца обсуждаемый в Интернете, было такое на самом деле или нет. Но это не главное. Фильм рассказывает о том, как разведчики на три дня остались в детском доме с молодыми девочками-подростками, а через три дня пришли танкисты и попросили поделиться. Разведчики сказали: «Нет!». Отчего? Что произошло с людьми одной идеологии, в одинаковой форме, которую они вместе носили долгих четырех с половиной лет, когда шли к одной цели? Они только сказали: «Нельзя!» «А почему?» — спросили у них. «Нельзя!» Они даже не смогли сформулировать, почему. Когда мы добрались до этого, я для себя очень точно понял, о чем я с самого начала хотел рассказать. Ценность человеческой жизни — уникальна, ценность любой жизни, даже одной-единственной. Никакого движения масс к строительству коммунизма не существует. Каждый человек хочет отдельно любить и быть любимым. Строить свой деревянный или каменный дом, любить женщину, рожать детей, работать. И чтобы его дети рожали еще детей. И умереть, и чтобы на могилу ему приносили цветы. Вот, собственно, и все! Да, все! А остальное — нанос, идеологическая «шняга». Фильм получился, потому что в нем есть правда. 30 мая в РИА Новости наконец-то собрали ветеранов — настоящих, а не функционеров от ветеранских организаций, которые паразитируют на теме. Реальных, пожилых, очень пожилых, прошедших войну мужчин и женщин. Не называю их бабушками и дедушками, потому что моя память о них и уважение к ним — настоящие. Они посмотрели фильм. Ничего, кроме слов благодарности, я не слышал. Говорили о некой аутентичности того времени, о том, что это было очень сложно, тяжело. О том, что они постоянно стояли перед выбором. Что им было трудно и они устали от ненависти. Понимаете? Именно об этом рассказывает наш фильм. А сейчас войну, особенно на экране, изображают военным приключением, в форме РККА или в форме нацистов. Эти побежали сюда, а эти убили тех, а эти... До 1965 года День Победы не праздновался, он был рабочим днем в календаре. Потом уже, при Брежневе, которому надо было опереться на кого-то, вернули праздник. Раз в пять лет проводили парады. Все это не столь однозначно в нашей истории. Нам пытаются навязать некое «патриотическое русло», в котором надо показывать Великую Отечественную, и никто не говорит, что это было сложнейшее время. Вопрос патриотизма ведь очень сложный. Для меня этот праздник — память, а память — вещь тихая. Когда я говорил на «Эхе Москвы», был разговор об идее георгиевской ленточки. Я сказал: ведь ту ленточку давали за пролитую кровь! Мы не имеем к ней отношения. А нацепить ее на свой грязный автомобиль или на дамскую сумочку, шандарахнуть стакан водки и дурным голосом заорать «Землянку» или «...а до смерти четыре шага» — это мародерство, ребята! Это мародерство, и если вы не понимаете, почему, то и говорить не о чем. А меня патриотизму учить не надо, в этой стране мои предки, это моя Родина, моя страна. Герои моего фильма — носители нравственности, а антигерои — носители идеологии. История наша построена по всем законам любого кино. Эту модель можно спроецировать, например, и на первую чеченскую кампанию. Я получил через Facebook огромное количество благодарностей за фильм, в том числе от ветеранов Афганистана и теперь уже Чечни. Потому что фильм рассказывает о нравственном выборе в безнравственной ситуации. Больше ни о чем.
— Думала о том, что «коллективное письмо», все эти «подписанты» напоминают не лучшие годы в стране. В связи с этим принимается решение не показывать, отложить показ, ведь это какая-то постановочная акция?
— Конечно. Все телевидение, не заблуждайтесь, политизировано и у вас, в Украине — тоже, я уверен абсолютно. Так мы устроены на сегодня. Показать в канун праздника картину, в которой люди одной идеологии, одной национальности разворачиваются друг против друга, было бы, наверное, неправильным. Конечно, «обидно мне, досадно», как пел Высоцкий. Но не больше. Потому что все равно ничего не спрячешь. Картина живет и будет жить. Она не оставляет людей равнодушными — это самое главное. С любой точки зрения: с идеологической не оставляет, с нравственной не оставляет, просто как интертейнмент — тоже не оставляет. Там, кстати, замечательные актерские работы: Андрея Мерзликина, Григория Добрыгина, Сергея Легостаева, Владимира Свирского, немецких актеров.
— У вас трое взрослых детей. Они смотрели этот фильм? Какое у них отношение? О чем вы говорили?
— Мои сыновья и дочка — им 18, 23, 29 лет — представляете, какая фокус-группа? Естественно, я с ними смотрел картину. Старшая сказала: «Па, ух, смотри, всякое может быть». Средний говорит: «Такое неожиданное кино». А младший просто голосовал двумя руками и позвал на премьеру целую компанию сокурсников (он учится на втором курсе) и знакомых, все подходили ко мне с горящими глазами. Это важно для меня.
— После такого, очень важного для вас высказывания, о чем хотелось бы говорить?
— Только о любви. Да и здесь я говорю о любви. И давно хочу говорить. Вообще всю жизнь говорил о любви. Даже в «Таежном романе» тоже говорил о любви. Меня интересовало, где же мой герой, человек — неуемный, большой, талантливый, может остановиться? Где предел? Все, что он совершает — топит соперника, сжигает, и т. д., — только ради одного: просто скажи правду. Зачем лгать? Говорил только об этом, меня волновал треугольник и страсти Отелло, вот и все.
— Вас привлекает что-нибудь в сегодняшней, так называемой текущей литературе?
— Андрюша Геласимов.
— Почему?
— Не знаю. Может, мы одного поколения, но настолько все это точно — по размышлениям, философии, взглядам на время. Вот он, пожалуй.
— Будете с ним работать?
— Хотелось бы. Вернусь к вашему первому вопросу — я ведь в своем роде самообеспеченная машинка. Что, где меня разбудит, и каким образом отстраиваются очень редкие мои истории? Присмотритесь к моей биографии — продюсерские работы такие редкие, остальное время работал, как актер. Проекты готовятся не год, не два и даже не три. Задумываются, как-то проживаются, по этому поводу не спится, дальше придумывается что-нибудь, есть удачные, а естьи такие, которые сейчас переснял бы, а есть — не получилось того результата, какого хотелось. Когда-то меня спрашивали: вы их пересматриваете? Никогда! Сделал и пошел вперед. И так во всем. И все по любви. Не за деньги.
— Но деньги-то тоже нужны.
— А куда без них денешься? Конечно.
— Финансы — единственная проблема? Ведь вы, в отличие от прессы и ТВ, свободны в своих высказываниях?
— Почему — нет? Свободен. Говорить, что думаешь, всегда легко.
А я сегодня не вижу никаких ограничений. По сравнению с недавним двадцатипятилетним прошлым, что такого мы с вами не можем себе позволить сделать? Уехать? Выйти и сказать, что президент такой или сякой? Можем... Не можем, естественно, какие-то вещи, которые запрещены законами. А все остальное — пожалуйста.
— И это, считаете, не опасно?
— А что опасного? Вероятно, при такой собственной ответственности надо быть взвешенным и разумным. Иначе, как Унтер-офицерская вдова, которая себя сечет. К примеру, в кинематографе. Пятилетняя просьба кинематографистов получить госзаказ. А потом, когда получили госзаказ, те же кинематографисты стали кричать, что государство неправильно занимается кино. Вы же сами просили — стало заниматься. Не так, как вы хотели, по своему разумению. Не просите, если вы свободные люди! Просили начальственного взгляда — получили.
— Грустная картинка выходит...
— Нет. Такая, какой была всегда, в любые времена. Человеческая природа не меняется.
— ???
— Почитайте «58 с половиной» Валерия Фрида. Я ведь из его учеников, и когда Валерий Семеныч стал писать воспоминания, то давал нам читать. В те годы опубликовали закрытую литературу Шаламова, лагерную литературу, документы о сталинских лагерях. Наши молодые мозги кипели от ужаса прочитанного... И когда на 15-й минуте чтения текста Фрида я поймал себя на улыбке, а на 35-й уже смеялся, то позвонил ему и говорю: наверное, у меня странная природа юмора. Может, я идиот? Он говорит: «Лешечка, я только и хотел того, чтобы люди поняли — это было страшно. Это была страшная лагерная жизнь, но все-таки жизнь. Первый раз целовался, первый раз влюбился, первый раз понял, что такое предательство». Ничего не меняется. Весь мир — внутри тебя.
— Чем занимается ваш младший сын?
— Будущий продюсер.
— А дочка тоже в кино?
— Дочка пошла своим путем, работает на фирме, не имеет отношения к актерской профессии.
— Но второй-то сын — артист?
— Да.
— Для вас первична работа и путем работы — самоутверждение, или семья?
— Работа. А семья — это тоже работа. Только приятная.
— Семья принимает это как должное?
— Мы входим в тему, которую я давно закрыл для прессы.
— Заканчивая очередную работу, подводите черту, никогда не пересматриваете, а о предстоящих работах говорить можно?
— Можно, конечно. С 2008 года жизнь подарила мне возможность поработать за границей. Фильм «Четыре дня в мае» снят мажоритарно немецкой командой. До этого был «Концерт» — французская картина. Сейчас выйдет итальянский фильм, где я работаю с европейскими актерами — из Англии, Франции, Италии, Америки.
— Речь идет об актерских работах?
— Не только. Как продюсер, тоже работаю над международными проектами. Но говорить об этом пока действительно рано.
— То есть вы сами ищете выходы на копродукцию? Гораздо сложнее дело обстоит и в российском кино, и в украинском, кстати, тоже. Желание выйти на международную арену есть, но что-то пробуксовывает. Как вам это удалось?
— Не знаю... просто работаю, делаю, что меня интересует. Мне нравится формула, кажется, Леши Балабанова: «найти своих и успокоиться..» — вот и ищу «своих»... А раз «не успокоился» — значит, пока не всех нашел... Ничего интереснее, чем встречи с талантливыми людьми, в жизни нет...
