«Война прикатила нежданно-негаданно, и вымела почти всех мужчин из села. Нет, всех мужчин подобрали позже, когда вернулись наши, — забрали и старого, и молодого, погнали на фронт безоружных: «Немца, такую вашу мать, ожидали, выглядывали? Кровью своей вину теперь искупайте!» Искупали. Полегли почти все «смертью героя», потому что немец еще не разучился стрелять. Подняли в атаку (среди бела дня, без артподготовки) не лозунговыми «За Родину! За Сталина!» — как собак погнали свистками в спины. (Сам ходил в атаку, оторванный от земли лютым свистком, а то и густым матерным словом, и кто падал, смертельно раненый — последнее, что слышал, — трехэтажное матерное слово)».
Эти строки Анатолий Андреевич напишет лет через 50 после окончания войны, которую сначала назовут Великой Отечественной, но нынче все чаще называют Второй мировой. Он всегда будет писать о войне так, как ее видел, и как-то мне даже попадет в руки статья, в которой будет говориться о том, что и до сих пор есть две правды о той войне: официальная и правда Довженко, Астафьева, Димарова и солдатских матерей. Так получилось, что с Анатолием Андреевичем мы по жизни... не скажу что друзья, потому что для этого нужно было бы больше общаться, но близкие люди. Я для него в известной степени олицетворяю Волынь, на которой в послевоенные годы не просто прошла его юность.
— Волынь, Наташенька, для меня — вторая родина, где у меня проснулась душа, душа национально сознательного человека.
Тем временем он один из немногих, к сожалению, непосредственных участников той войны, окончание которой, по традиции, отмечаем Днем Победы.
— Мало осталось тех, кто действительно воевал. Очень много, скажу вам, тех, кто словно и на войне был, и в то же время не слышал, как пули свистели... Все по штабам, в тылах! У них сейчас украшенная наградами грудь... Это самая реакционная публика среди ветеранов. Скажу откровенно, что рядовые солдаты-фронтовики не знаю, что должны были сделать, чтобы получить орден. Рядовой на фронте — это один или два боя. Или убьют, или ранят. И те, кто хвастается, что прошел в окопах до Берлина... Черта с два! И двух километров не прошел бы. Разве что в тылу был или штабист, или в заградотряде...
— А где вы были, когда война началась?
— На войну я попал в первую же ее секунду, еще и Молотов не выступал. Меня же в армию призвали в 40-м и направили в полковую школу. До войны мы не знали слова «оборона», нас учили наступать. Нашу дивизию всю подняли по тревоге и пригнали ближе к границе, в районе Могилев-Подольского. И готовили нас к... внезапному нападению на Германию. Во-первых — ботинки с портками, которые мы проклинали, заменили на сапоги, выдали новую форму, а мы и рады!.. Вместо старых трехлинеек на руки выдали винтовки СВТ, полуавтоматические. И... русско-немецкие разговорники. Гитлер, думаю, опередил Сталина всего на полмесяца или месяц. С нашей стороны были уже вызваны и танки к границе, завезены пушки. Но снарядов ни к тем, ни к другим завезти не успели. Аэродромы были разбиты в 10 километрах от границы. И даже стояли уже полевые госпитали, которые не должны быть ближе 200 километров... И все время нас натаскивали политруки, что вот пойдем, и с «малой кровью и могучим ударом» разобьем врага.
— Вы поняли, что уже началась война?
— Мы на это никак не надеялись. Нас утром, по обыкновению, подняли и погнали купаться в Днестр. Я хорошо плавал, поэтому плыву посреди Днестра, смотрю — армада самолетов летит! Со стороны Германии. Летят, я никогда не думал, что это могут быть не наши, думал, какие-то маневры. И вдруг те самолеты со страшным вытьем начинают заваливаться на сторону, а от них отрываются бомбы. Так для нас началась война. Я пригреб к берегу — и в лес, где лежали наши вещи. Спешно оделись, паника была страшная. Причем, сначала командиры нам говорили, что это все-таки немецкие маневры, а самолеты вражеские не туда залетели и нас «непредумышленно» бомбить стали.
— Было ли тогда ощущение, что фашист нас будет завоевывать?
— Вы знаете, тогда была просто паника. Но что будет завоевывать... У молодых такого ощущения не было. Слишком ожесточенными сталинистами, а можно сказать, и ожесточенными патриотами того государства нас тогда воспитывали. А старшие по возрасту, которые жизнь видели и пороха нюхнули, боялись, что нас все же будут завоевывать... Пленных же сколько в первые дни войны было! Мое счастье, что я, раненый и контуженный уже в первые дни войны, выбрался из окружения и в плен не попал. Меня бы, раненого, пристрелили. Я скажу вам, что война — это страшная вещь для украинского народа еще и потому, что это было второе истребление мужского его населения. Голодовка 1932—1933 годов истребила в основном крестьян, не просто кулаков, а крестьянскую элиту, самую работящую часть крестьянства. А во время наступления немцев было указание Сталина, Берии и Жукова уничтожать мужское население украинцев от 16 до 60 лет. И что делали?! Безоружных на врага бросали. Когда советские войска назад из отступа вернулись, то никаких медкомиссий не было. На фронт забирали калек и больных. Меня, который уже в 20 лет был инвалидом, слепым и глухим, в результате контузии, все равно взяли. И погнали нас на немецкие пулеметы, и знаете с чем? С половинками кирпичей! То второй геноцид против украинцев был.
— Это тот бой, которого вы никогда, как когда-то писали, не забудете? В конце зимы 43-го в Донбасс, когда, как писали, «свирепствовали небывалые морозы, а небо было такое ледяное, что даже от солнца веяло холодом».
— Мы были не обмундированы, не вооружены. Нас гнали целый день по морозу лютому, и пригнали в городок, разрушенный до основания. Выдали те половинки кирпичей, показали огромный водоем, покрытый льдом, и сказали ожидать сигнала — ракеты. А когда она взлетит, дружно высыпать на лед и бежать на врага, который засел на противоположной стороне за крепким ограждением. И... выбивать их оттуда половинками кирпичей. А они пусть думают, что это... гранаты. Назад повернуть никто не мог, потому что нам показали хорошо оборудованные шанцы, в которых через каждые три шага сидели смершевцы с нацеленными нам в спину пулеметами. Меня спасло только то, что я имел опыт, и бег не в первом ряду, а в пятом. Мы добежали за метров сто от того ограждения, немцы нас подпустили. Вы представляете, голый лед, негде спрятаться! И как сыпал из пулеметов кинжальным огнем! Пареньки передо мной падали, как подкошенные, я также упал и лежал, а солдат передо мной аж крутился от пуль, которые в него попадали. Все время на меня наползал... Потом немцы начали стрелять из минометов, слышали о таких минах, которые назывались «квакушки»? Падает, бьется об лед, не взрывается, а подскакивает вверх, метров на 4—5, тогда взрывается и осколки идут вниз. Как меня теми осколками не убило?.. А потом взрыв — и черная яма, в которую я провалился. Меня санитары так и подобрали: с намертво зажатым кирпичом в руках. Не выпустил «оружия» (смеется)!
— Кроме фронта, вы еще и успели в тылу повоевать.
— В 20 лет я уже был инвалидом войны. Два ранения, две контузии принес с войны. Но 20 лет — это 20 лет. И когда вернулся в село Студенок, это на Донбассе, где тогда жила наша семья, то... организовал партизанский отряд. Ну, какой отряд? Одному воину 17, а двум — по 16. Но немцы как раз около Дынца, где наш Студенок, разгромили ту армию нашу, которую Сталин на произвол судьбы оставил... Там военной техники было! Трупов наших воинов, правда, мало. Мы собирали оружие, и в мешках выносили в лес. И как раз перед 7 ноября, днем Октябрьской революции, в Студенок пришел немецкий карательный отряд — где-то человек 250. Они остановились на ночлег перед тем, как их должны направить в Холодный Овраг громить партизанов. Я свистнул парням, мы взяли гранаты, пулемет, винтовки и засели в шанцах, еще нашими солдатами выкопанных. Двух я послал на другую сторону села, говорю: бросьте две гранаты и обстреляйте, чтобы они зашевелились. А их начальство как раз пьянствовало у нашей знаменитой сельской самогонщицы. И когда те бросили гранаты, а мы врезали из пулемета по той избе, то они раком (смеется. — Авт.) из нее вылезали! А у меня же голос ого-го! Я кричал: батальон, слушай мою команду!.. Заходи справа, заходи слева! Когда нас начали окружать, то мы убежали в лес, а полисмены стреляли еще до самого утра. Половина из них с перепугу по лугам разбежалась. Утром их собрали и вернули в Красный Лиман, уже на партизанов не пошли. Рассказывали, что они написали отчет, словно на них напал отряд советских парашютистов, многих из них наградили. А нас, спросите? А наши, когда пришли, сначала чуть не... посадили! Откуда мы взялись, нас же райком не оставлял. Потом начальник Червонолиманского эмгэбэ агитировал меня в их училище. Тогда это была необычайная честь. Меня Бог спас, что я не согласился, и ничего мне за это не было. Сказал, что мечтаю стать журналистом и все. Он: «Подумай, мы тебе очень хорошую дорогу дали бы».
— Очевидно, не один раз были моменты, когда могли погибнуть?
— Ну, вы представляете, я сижу в блиндаже, крышу пробивает такая толстая бомба, и крутится у меня между ногами. И не взрывается! А как я с половиной кирпича бежал?.. Осталось в живых человек 500, а остальных немцы выкосили. А когда я парней в Студенку повел? Это же нужно быть идиотом, чтобы против такой силы так выступать. Сейчас бы ни за что не решился. А как граната между ногами взорвалась, и осколки мне ноги вот здесь нафаршировали? Не раз говорил, что я в земле не гнить буду, а ржаветь! И на Волыни не раз вояки-бандеровцы могли на тот свет спровадить, я же приехал туда убежденным сталинистом. Это уже как поехал, так был ярым националистом. Да были случаи — думаю, что меня Бог уберег.
— А как вы празднуете День Победы?
— Я его не праздную. Это для меня День скорби. Из моего поколения, 1922 года рождения, осталось в живых где-то 4—5%. А остальные погибли. Так чего я буду радоваться и хлебать ту похлебку?
P.S. Правда о войне от Димарова — в его произведениях. Перелистав дома его книги, нашла не одну, как он говорит, повесть или новеллу, написанную из жизни. «Син капітана», «Симон-різник», «Молитва по Марії», «Медалі», «Мама Люба», «Попіл Клауса», «Постріли Уляни Кащук» и многие другие. Однако попробуйте их отыскать в библиотеке, не говорю — в магазине. Даже рассказ «Полкирпича», опубликованный только в «Литературной Украине», годами ждет, вместе с новым сборником, своего издателя...
