Закончился ІІ Киевский международный кинофестиваль. Самые «оперативные» «левобережные» журналисты рассказали о качестве его конкурсной программы уже на следующий день после открытия форума, хотя на тот момент в Киеве их видел, пожалуй, единственный человек. Простите великодушно, это была я, программный директор фестиваля. Но и на том спасибо, наука на будущее: теперь знаю к кому обращаться за «профессиональными» рекомендациями, дабы драгоценное время на отбор картин не тратить... Впрочем, и председатель международного жюри КМКФ — интеллектуал и эстет, великий грузинский режиссер Отар Иоселиани, по сути, «попал впросак» на церемонии закрытия кинофестиваля, сказав, вручая гран-при турецкой картине «Mommo», что за последние два года он, пожалуй, лучше фильма не видел. Наверное, долго в Европе живет, не учел взыскательных вкусов и виртуозности украинской прессы, умеющей писать хлесткие критические статьи, никуда не ходя и ничего не видя... Можно было бы привести еще мнения об отдельных конкурсных лентах легенды венгерского кино, обладательницы самых престижных кинопремий мира кинорежиссера Марты Месарош, классика документального кино поляка Марцеля Лозинского, модного голливудского режиссера, нашего земляка Вадима Перельмана и других членов жюри — людей разных менталитетов, возрастов и вкусов, но делать этого не стану... Караван идет! Надеюсь, вы меня поняли?
По благоволению судьбы мне пришлось провести жаркую фестивальную недельку в тесном общении с жюри форума. Лучших университетов и придумать трудно — его составу (без преувеличения) мог позавидовать любой мировой киносмотр класса «А». Несколько имен я уже назвала. Кроме них в жюри основного конкурса входили: талантливый украинский художник Сергей Якутович, режиссер из Турции, где сегодня наблюдается настоящий бум качественной и глубокой кинопродукции, Айдин Сайман и любимый лицедей нескольких поколений на всей территории бывшего Советского Союза Армен Джигарханян. Несмотря на необычайно плотный график их работы, благодаря служебному положению, мне удалось сделать то, что было недоступно на кинофестивале многим моим коллегам. То бишь, пообщаться с этими людьми. Результаты наших посиделок вы сможете прочитать на страницах газеты «День».
Армен Джигарханян уезжал из Киева, не дождавшись церемонии закрытия кинофестиваля. Подгоняли проблемы, накопившиеся в Москве в его отсутствие. Ожидая машину, которая должна была отвезти актера в аэропорт, мы сидели на уютной террасе фестивальной гостиницы «Ривьера». Был День Киева, и к фуникулеру тянулась нескончаемая очередь желающих отметиться в знаковый выходной на Андреевском спуске. Армен Борисович обратил на нее внимание, спросив, что там — наверху. Это была ошибка, последствия которой могли сделать невозможным данное интервью. Не успела я ответить, как особо любознательные бросили взор на цветущую терраску. Конечно же, узнали Джигарханяна. И большая часть людского потока, штурмующего фуникулер, поменяла направление... Армен Борисович был мил, остроумен, доброжелателен, фотографировался с внуками, женами, давал автографы отсутствующим невестам, позируя, терпеливо ожидал, когда почистят память у мобильного телефона, а у владелицы оного ничего не получалось... Время его отлета неумолимо приближалось. Но все-таки мы смогли победить его!
Из-за перенесенного стресса, кроме названий общеизвестных картин, где играл Армен Джигарханян, мне в голову навязчиво лезли лишь две строчки эпиграммы язвительного Гафта: «Гораздо меньше на Земле армян, чем фильмов, где сыграл Джигарханян».
И это почти правда. Но какие фильмы! «Операция «Трест», «Премия», «Когда наступает сентябрь», «Здравствуйте, я ваша тетя», «Собака на сене», «Место встречи изменить нельзя» и так далее, и так далее.
Однако намного смешнее известной эпиграммы то, что, поступая в юности в ГИТИС, Армен Джигарханян провалился на экзаменах из-за кавказского акцента, вернулся в Ереван и устроился осветителем в театр. Сегодня у бывшего осветителя есть свой собственный драматический Театр Армена Джигарханяна.
О ТЕАТРЕ И КИНО
— Армен Борисович, вы сыграли более двухсот ролей в кино и, думаю, немногим меньше в театре...
— Меньше, меньше. Не будем преувеличивать.
— И все-таки, чем сегодня (вне семьи, вне дома) живет Армен Джигарханян? Что его больше всего тревожит, заботит, волнует?
— Знаете, у меня странная профессия (не хочу пугать людей, которые, размышляя об актерском будущем, подумают вдруг, что не советую им идти в артисты!). Эта профессия — нон-стоп. Передышек нет. Например, я знаю, что японцам, выходящим после смены с завода, рекомендуют принимать специальные таблетки-шмаблетки, чтобы они отключались от мыслей о работе. И, говорят, помогает. В нашей профессии такого нет. Артист все время в ней. Не играет, не дай Бог, не подумайте...
— Но есть и такие, кстати сказать, актер актерычи...
— Это плохие артисты. У них переизбыток энергии. Существует, к слову, определение, что самое важное в лицедействе — сохранение закона энергетики. Это, действительно, очень трудно контролировать. Поскольку, если ты хорошо тосты произносишь, анекдоты рассказываешь, тебя может «не хватить» на сцене. Поэтому я и называю нашу профессию странной.
Так что у меня нет разделения «театр — личная жизнь». Конечно, могу к другу поехать, футбол посмотреть, но моя психофизика (извините за грубые слова!) все равно направлена на наблюдение. Бывало, люди раздражались, заметив, что я за ними подсматриваю. Даже сейчас, разговариваю с тобой и думаю: «В «кожу» одета — красиво. Может, в каком-нибудь спектакле попробовать так же одеть артистку?..»
— И мне спокойнее, что от нас, настырных журналистов, какая-никакая польза... Кстати, Армен Борисович, вы вспомнили сейчас своих артистов — актеров Театра Армена Джигарханяна, которым руководите уже 15 лет. Конечно, это дело занимает колоссальное количество времени и сил. Потому вы практически перестали выходить на подмостки?
— Я перестал играть в театре не поэтому. Постарел. И все время вспоминаю одну мудрую фразу: «Жизнь отнимает у человека слишком много времени...» А может быть, просто «переиграл». Ведь у меня были очень тяжелые роли. Физически. Я даже худел на некоторых спектаклях на три килограмма и больше. Пропал какой-то зуд, когда хочется завоевывать, соблазнять, обманывать и так далее. Все это входит в актерскую профессию, и потому, думаю, кончилась она во мне...
— Как это кончилась, когда вы такой театр подняли?!
— Я говорю сейчас о своем выходе на сцену. Театр Армена Джигарханяна — совершенно иное дело. В медицине это называется «отвлекающая терапия».
— Довольны своими подопечными? Гордитесь ими?
— Да, люблю я их, лучше так скажу! Люблю и надеюсь на них. И хочу думать, что они во мне нуждаются. Стою, например, в фойе, прошел кто-то мимо, улыбнулся мне, я и тешусь!
Всегда говорю своим актерам, меня так учил мой учитель: «Приходите в театр зализывать раны». Ведь, если подумать, кино — все-таки потребитель. В кино, в телевидении нет любви. Я очень давно снимаюсь, и могу это ответственно утверждать.
А вот в театре, особенно в русском театре, любовь есть. Театр — мой дом, там живет истина... Хотя, как выяснилось, это необычайно сложный организм. При том, что, кажется, все просто: здесь нужно заплакать, а вот тут — засмеяться. Но все равно, театр — странное учреждение. Иного определения не могу найти.
— Вы разочаровались, что в свое время вам пришла в голову сумасшедшая мысль — создать собственный театр?
— Нет, безумно люблю его до сих пор... Но быть руководителем трудно, потому что я, по своей сути, конечно, клоун... Серьезно говорю, не кокетничаю. Я люблю театр, где нос клеят, уши оттопыривают... И еще: у меня ощущение, что великий русский театр в очень плохом состоянии. Я тебе совсем страшную вещь скажу — у меня ощущение, что он никому не нужен. Более того, уверен в этом. Имею в виду тех, кто театр кормит, а не зрителей с улицы, приходящих на наши спектакли.
Равнодушие к культуре — все равно, что лишение, например, роддома жизненно необходимых продуктов — хлеба, масла. Да, там нет прибыли, но рождаются дети. Это самый большой навар, который можно придумать. Дай Бог, если я ошибаюсь... Дай Бог. Вот я улетаю из вашего волшебного города, не дождавшись закрытия фестиваля, потому что театр нуждается в реконструкции, и у меня на сегодня назначена встреча с одним влиятельным человеком. И в данный момент мучаюсь мыслями: случится у нас любовь или нет?.. Театр ведь прибыли не приносит. И я всегда, когда прошу помощи, предупреждаю, что не верну полученных денег. В кино это сделать можно, фильмы продают. В театре — нет. Поэтому и сравниваю его с роддомом. Говорю тебе серьезно: и там, и там дети рождаются. И хотим мы того или не очень, но это — жизнь. Иначе не может быть.
— Насколько я знаю, изначально вы организовали свой театр из выпускников своего же курса...
— Не все получилось, что задумывалось. Меня предупреждали старые мастера, в частности, опытнейший театральный режиссер Андрей Гончаров, с которым я 27 лет проработал: «Не получается из одного курса театр... Не получается...»
— А «Табакерка»?
— Нет, солнце мое, можно и еще привести 126 примеров, но, повторюсь, театр — сложное учреждение: на моих глазах меняются актеры — я уже стал привыкать, ибо иначе быть не может. Например, пришла в театр девочка — просто «солнце»! Потом это «солнце» родило, девочка стала мамой: другой образ, другие роли...
— Кого вы считаете самым успешным артистом в театре?
— Не буду говорить. Ведь мы все учим любить друг друга. Откроюсь тебе, а ты сама найдешь, как правильно сказать: мне кажется, что я имею отношение ко всем детям, рождающимся в театре! Понимаешь меня?.. Однажды мы повесили в фойе фотографии детишек, появившихся на свет за время существования театра. Это было очень интересно! Можно пользоваться разными философскими категориями, но нельзя доподлинно утверждать, кто, сколько и чего внес в генетический код... Театр — удивительная вещь, поверь мне. Я это точно знаю: большую часть жизни посвятил Ему, жил в Нем.
РАЗМЫШЛЕНИЯ
— Мне запомнилась фраза, которую вы когда-то сказали, — о том, что книги не читаете, а беседуете с ними. И цитата Сенеки в этой связи о том, что есть три пути самосовершенствования. Первый — самый благородный...
— Умница, знаешь!
— ...Второй путь — подражания. Самый легкий. И третий — путь опыта, самый трудный. Какой вы выбрали для себя или каким пытаетесь идти?
— Конечно, лучший путь — размышлений, но нужно иметь много денег, чтобы следовать им (смеется). Однако, если говорить серьезно, человек (особенно в моей профессии) проходит путь от подражания к опыту. Причем путь этот не имеет конца...
— Опять же ваше высказывание: «Профессионализм — умение хорошо делать свое дело и оставаться ребенком». Что такое «умение хорошо делать свое дело» для актера — понятно. А «быть ребенком»?
— Удивляться, удивляться...
— Чему сегодня удивляетесь вы?
— Да тому же коту (кивает на трехмастного, бело-рыже-черного красавца, грациозно фланирующего между столиками на террасе, где мы беседуем)! У меня был любимый друг Фил (кот сиамской породы. — Авт.), который прожил почти 20 лет. Знаете, чему я научился от него? Самому трудному в жизни: кратчайшее расстояние между двумя точками — прямая. Мы ведь обычно зигзагами ходим. Боимся: если, не дай Бог, по прямой пойдем, скажут: «Какой примитивный!»
— Вы вспомнили о Филе. Простите, если мои слова причинят вам боль, читала, что одним из самых важных поступков в своей жизни считаете то, что летали в Америку, когда кот умер?
— Ничего, ничего. Грусть переходит в хорошее, большое чувство. Говорю об этом, рискуя, что жена может обидеться. Фил — моя последняя любовь. Серьезно. Он жил с женой в Америке, болел... Я очень сильный, более того, циничный человек. И вдруг в определенный момент стал задыхаться. Собрался в один день и полетел в Америку. Ночь мы провели вместе с Филом, а на следующий день он умер (на глаза А. Б. наворачиваются слезы)...
Дети продолжают меня удивлять. Не могу видеть, когда ребенок плачет. Иногда даже некорректно вмешиваюсь, говорю родителям, мол, нельзя так с маленьким человеком! И слышу в ответ: «Не ваше дело, иди отсюда!..»
И потом у меня театр есть. Ни один Станиславский, ни один Немирович-Данченко не сказал так о театре, как Ницше: «Искусство нам дано, чтобы не умереть от истины»! Чтобы не умереть от истины... И удивляться жизни.
У меня много друзей, к которым по-настоящему привязан годами. Например, когда-то я снимался на Киностудии им. Довженко в фильме «Тронка». Там подружился со смешным, немного нелепым человеком, кажется, он был вторым режиссером. Сейчас живет в Америке, работает сторожем в каком-то музее. Я был у него недавно... Или, скажем, уже давно очень люблю Богдана Ступку. Мы работали с ним вместе у режиссера Андрюши Бенкендорфа. Сегодня Ступка — худрук театра, президент международного кинофестиваля. Он — явный лидер. Но он и актер замечательный, и человек хороший. Я наблюдал за Богданом на фестивале, когда он этого не видел: у него был очень грустный взгляд, очевидно, много проблем накопилось. Таких глаз у равнодушных людей не бывает. Просто поражался ему: как все умудряется успевать! Утром свежий и вальяжный — в гостинице, со всеми гостями поздоровается, анекдот расскажет, потом убегает на репетицию, вечером — «Фауст», труднейший спектакль. На следующий день — похороны давнего и близкого друга — талантливого актера Леся Сердюка, и сразу же после поминок — прямой эфир, который закончился в 2 часа ночи! А наутро — нет бы отдохнуть, прийти в себя — он идет на показ фильма «Иванов», а тотчас после него — на мастер-класс Иоселиани мчится!.. И так каждый день. Вам повезло со Ступкой. Богдан — настоящий.
СОКРОВЕННОЕ
— Ваша жена — бывшая актриса, она, естественно, критически относится к работам артиста Джигарханяна. Какую вашу роль в театре или кино любит больше всего?
— Не знаю.
— Никогда не спрашивали?!
— Не спрашивал. Потому что, думаю, быть женой актера — большое несчастье. Объясню. Если исключить гонорары, все, что она видит на экране и на сцене, — наши самые интимные воспоминания. У меня ведь нет другого материала. Если, к примеру, я играю Отелло, то играю со своей женой: мою любовь, страсть, ненависть... И она видит все это, представляете? Даже не знаю, каким нужно обладать мужеством, чтобы пережить все это.
Скажу больше. У меня есть дружочек в Ереване, старый артист. Он говорил: «Никогда не приглашай и никогда не спрашивай. Захотят — придут, захотят — сами скажут». Ведь если ты приглашаешь на спектакль и спрашиваешь мнение о нем друзей-приятелей, они могут быть вынуждены соврать, если вдруг что-то не понравится... Я взял его слова за принцип. Потому не приглашаю жену на премьеры — а вдруг ей неприятно будет? Один мой товарищ, кстати, тоже ереванский, всегда интересовался двумя вещами. Спрашивал: «Когда вы кушаете на экране или в театре, это бесплатно?». И второе: «Когда вы целуетесь, это по-настоящему?». Я всегда отвечал: «Целуемся бесплатно. Это точно!» (смеется).
— Армен Борисович, а есть ли что-то в театре или кино, что вы не можете сыграть? Образно говоря: смотрю на Лоуренса Оливье и не понимаю, как он это делает?
— Пока не дадите роль, не знаю. Прочитаю текст — скажу, если не смогу. Но попробую все, потому что интересно. Однажды я даже сказал, что если бы пришел режиссер и предложил мне сыграть Ромео, пошел бы и попробовался. После подобного высказывания письма получал: «С вашей-то фигурой Ромео играть...» и так далее... Я не завидовал этим корреспондентам: они ведь только одного Ромео видели! А их очень много...
Наши взаимоотношения — зрителя и актера — бесконечны. Я обожаю Чехова, думаю, это самый великий драматург мира (разве что еще Шекспир?). Спектакль нашего театра «Три сестры» заканчивается текстом, который произносит Маша (мы нашли его в ялтинском варианте пьесы): «Вот птицы летают, и будут летать миллионы лет, не зная, зачем. Пока Бог не откроет им тайну». Пока Бог не откроет им тайну...
