1—3. Для меня одно из главных событий этого года — наше достаточно рискованное обращение к очень сложной драматургии: «Дон Кихот» М. Булгакова и «Как важно быть серьезным» О. Уайльда.
Булгаковский «Дон Кихот» никогда не пользовался успехом у зрителя. Как его поставить, выразив в нем духовный мир и Булгакова, и Сервантеса? Проблема!
Более тридцати лет назад у нас в театре был поставлен очень хороший спектакль «Как важно быть серьезным», единственный успешный на всем пространстве тогдашнего СССР во второй половине двадцатого века. Он шел у нас на аншлагах более пятнадцати лет. С новым актерским поколением решиться ставить эту пьесу было непросто.
Затем — у нас в театре в этом году состоялась премьера спектакля по стихотворениям и материалам биографии замечательного украинского поэта Васыля Стуса. Тоже — событие.
Идея эта принадлежит артисту нашего театра Роману Семисалу.
Лично для меня обращение к жизни и творчеству Стуса — акт гуманистический, далее — безусловно, гражданский и, конечно, — творческий. Театр поддержал артиста всеми доступными ему способами и возможностями: режиссура, создание драматургического сценария, сценография и ее осуществление.
Впервые за многие десятилетия в Театре русской драмы им. Леси Украинки спектакль идет на украинском языке. И это не конъюнктура, не лакейское заискивание перед властью, а дань уважения замечательному поэту и гражданину.
Нынче в стране из уст самых разных политиков мы слышим немало призывов к единству Украины. Театр разделяет эту идею, посильно и честно вносит свой вклад в ее осуществление.
Для меня этот спектакль дорог еще и тем, что в нем явно присутствует один весьма существенный мотив: мир приспособленчества — всегда пошлость.
Это слова другого выдающегося поэта, Б. Л. Пастернака. Его тоже травили. Да еще как! И на смертном одре он, как заклинание, все повторял и повторял: «Всю жизнь я боролся с пошлостью». Очевидно, каждый честный художник может повторить эти слова.
В нашем молодом государстве стоит бережнее, внимательнее относиться к истинным талантам, умело распознавать их среди полчищ эпигонов и приспособленцев, беречь настоящих поэтов, настоящих художников.
Берегите нас, поэтов, от дурацких рук,
от поспешных приговоров, от слепых подруг.
Берегите нас, покуда можно уберечь.
Только так не берегите, чтоб костьми нам лечь.
Только так не берегите, как борзых — псари!
Только так не берегите, как псарей — цари!
Будут вам стихи и песни, и еще не раз...
Только вы нас берегите. Берегите нас.
Это — Булат Окуджава.
И третье событие этого года — радостное и серьезное. В сентябре мы, наконец, открыли малую сцену. Это случилось после преодоления многих и долгих мытарств, после того, что четыре года подряд киевская горадминистрация не давала нам разрешения на одиннадцать соток земли, расположенных в нашем театральном дворике, чтобы достроить фойе и начать там играть спектакли.
На этой сцене уже состоялась премьера спектакля «Ромео и Джульетта» У. Шекспира в рамках совместного украинско-немецкого театрального проекта при участии Театра имени Леси Украинки и Отделения драматургии Баварской театральной академии имени Августа Эвердинга в Мюнхене.
Спектакль этот имел успех в Киеве и в Мюнхене, где мы его позже играли. Нынче нас приглашают с ним в Базель (Швейцария) и в Эдмонтон (Канада). Вот три события...
Может быть, редакция ожидала от меня несколько иных ответов на эти вопросы, ответов, более близких к жизни страны.
Однако после прошлогодней безумной и бессмысленной атаки иных властных структур на театр, целью которой было сознательное или бессознательное (не знаю уж, какое) его уничтожение, — атаки, к которой, к сожалению, заискивая перед властью, подключились и некоторые артисты, ушедшие из театра ранее по разным причинам, да и отдельные народные депутаты, те, кто причисляет себя к культурной элите страны, а на самом деле являются холуями власти, готовыми за чечевичную похлебку предать и само дело культуры, и свое имя. Так вот, после всего этого я решил воздерживаться от социальных комментариев и пытаюсь сосредоточиться только на своем деле, ну, еще и на хозяйственных проблемах Киева, поскольку меня избрали депутатом Киевсовета.
Это не значит, что то, что совершается вокруг в Украине, не отдается во мне радостью или болью. Но нынче, после того гигантского стресса, который и я, и театр недавно пережили, я хотел бы в большей мере сосредоточиться на том, что умею. А умею я, как мне кажется, ставить спектакли и учить студентов. И, очевидно, стоит выражать то, что у меня болит, преимущественно средствами искусства, т.е. инструментами, мне близкими.
Все, что я мог сказать о текущем моменте жизни страны, я попытался выразить в спектакле «Дон Кихот. 1938 год» прежде всего, в личности самого М. Булгакова, и Дон Кихота, и в эпизоде «Суд».
Мне очень близки советы Дон Кихота Санчо Пансе, после того как герцог, желая над ним подшутить, назначает его губернатором. Вот тогда-то Дон Кихот и от себя, и от Булгакова обрушивает на Санчо целый водопад советов, которые — я убежден — не утратили ни своей современности, ни своей злободневности и сегодня. Каждое слово в них буквально адресовано многим нынешним руководителям: «Я взволнован, Санчо, душа моя потрясена. Ты внезапно получил то, для получения чего иной тратит неимоверные усилия. Мой долг — предупредить тебя, чего ты не должен делать и что и как ты должен делать, чтобы, будучи правителем, ты не покрыл бы бесславием свое имя, чтобы ты избежал насмешек над собой, а может быть, и злой клеветы, от которой не спасает даже самое высокое положение, чтобы память о тебе была светла... Что еще мне хотелось сказать? Ах, да! Ведь ты будешь судить людей! Это трудно, Санчо. Когда будешь судить, не прибегай к произволу. Ищи истину повсюду, неутомимо... И пусть слезы бедного больше действуют на тебя, чем уверения богача, а в особенности его посулы. Руководись законом, но помни: если этот закон суров, не старайся придавить всей его тяжестью осужденного. Знай, что слава строгого судьи никак не громче славы судьи милостивого. Все может быть на суде. Например, пред тобой может предстать твой враг. Что должен ты сделать в таком случае? Немедленно забыть обиду, нанесенную им тебе, и судить его так, как будто ты видишь его впервые в жизни. Бывают случаи, Санчо, когда судейский жезл вдруг задрожит в руке судьи, и если это случится с тобой, не вздумай склонить его потому, что кто-то сунул звякнувший мешок тебе в капюшон. Последнее в особенности запомни, Санчо, если ты не хочешь, чтобы я стал презирать тебя. И если ты когда-нибудь в состоянии малодушия вздумаешь склонить жезл судьи, то только из сострадания. Поклянись, Санчо, что ты исполнишь все, что я тебе сказал! Поклянись, глядя на Луну!..» Лично мне очень близки эти мысли, эти слова. Мне кажется, я их чувствую, и в процессе репетиций я пытался вдохнуть в них жизнь, всеми средствами театра сделать так, чтобы они ассоциативно взволновали зрителей.
А в финале я вложил в уста булгаковского Дон Кихота одну из так поразивших меня сокровеннейших мыслей Сервантеса: «Делать добро негодяям — все равно, что подливать воду в море». Прожив жизнь, я пришел точно к такому же выводу.
События со знаком минус группируются у меня вокруг поступков нескольких людей, тоже так или иначе связанных с нашим прошлым противостоянием, — бывших сотрудников нашего театра. В свое время я уволил их за прогулы и пьянство, но не по статье Кодекса законов о труде, — я дал им возможность уйти по собственному желанию. И вот — как мелки бывают иные — в те дни, когда театру было плохо, они с легкостью необыкновенной выхватили шашку мести и стали ею размахивать, не гнушаясь самой бесстыжей клеветой. А ведь иным из них я помогал годами, когда они не могли устроиться, выплачивал им материальную помощь.. Не раз я вспоминал тогда напутственные слова моего учителя Георгия Александровича Товстоногова, сказанные в далеком уже 1983 году, когда я начал руководить театром: «В театре каждое благое деяние наказуемо». Может быть, не только в театре?.. Но лично мне трудно жить по этой заповеди.
Еще одна моя грусть, как это ни странно, исходит от радости. Недавно я познакомился с несколькими номерами журнала «Образотворче мистецтво», который так талантливо редактирует академик Александр Федорук. Я искренне порадовался тому, как много в нашей стране молодых талантливых художников, какая это мощная и, главное, многомерная когорта. Они такие разные, у них замечательные работы, выполненные на уровне самых высоких мировых стандартов — глаз не оторвешь, — и тут же огорчился и задумался. И возникло у меня множество ПОЧЕМУ?..
ПОЧЕМУ среди актерской молодежи нет такого множества ярких театральных талантов?.. ПОЧЕМУ многие и многие молодые артисты так недостаточно профессиональны, ПОЧЕМУ они часто так пафосно, декламационно вещают со сцены белым звуком и совершенно не умеют легко и полетно вести диалог в ритме, ясно осознавая, что слово — лишь часть диалога, ПОЧЕМУ смысл того, что они говорят, так часто смазан, утерян?..
Может быть, потому, что в изобразительном искусстве художник один отвечает за конечный продукт, и поэтому страсть к совершенствованию у него больше... Или театральная школа у нас хуже и не учит как следует?.. Но не потому же, что талантов убыло?.. ПОЧЕМУ так талантлив журнал «Образотворче мистецтво» и так... ну, не подберу подходящего интеллигентного слова, ну, скажем... неинтересны государственные театральные издания у нас в Киеве?.. Может быть, потому, что Союз художников иной у нас в Украине, чем — снова не подберу подходящего слова — Союз театральных деятелей?.. ПОЧЕМУ — множество. Ответов — маловато...
Одним из самых моих сильных впечатлений в этом году было знакомство с книгой российского литератора, журналиста Д. Быкова, написавшего биографию Б. Л. Пастернака.
Никогда я не читал более захватывающей истории о судьбе поэта в контексте жизни страны. Я был совершенно потрясен. Кому мог, говорил, что эта книга — замечательная. И какова же была моя радость, когда месяц тому назад я узнал, что в России эта книга была отмечена недавно учрежденной самой мощной, престижнейшей литературной премией под названием «Большая книга» в размере ста тысяч долларов.
Что же мне придает силы и наполняет меня оптимизмом?
Ну, прежде всего, — наш зритель, который, несмотря на оболванивание его всевозможным китчем и почти животной эстрадой, сохранил тягу к духовным проблемам, потребность в них. Мне радостно, что он чутко откликается на все истинно человеческое в искусстве и «голосует ногами» за театр духовной надежды. Наши аншлаги с октября по апрель убедительно свидетельствуют об этом.
Хотя все же мы опасались, что спектакль «Дон Кихот. 1938 год» — серьезный, в общем-то, спектакль — не вызовет интереса у зрителей, что зал будет неполон. И это было нашим недоверием к киевлянам. Но вот мы уже сыграли семь спектаклей, и на каждом спектакле — аншлаг. И что самое примечательное и ценное в театре: после спектакля зрители не сразу начинали аплодировать. Сначала наступала какая-то звенящая тишина — самое дорогое для меня в театре, а аплодисменты — потом. Оказалось, что зрителям необходимо было прожить с этой бедой и драмой Булгакова «Дон Кихот» какие-то мгновения в тишине...
Что еще помогает жить?.. Мои близкие. Они меня понимают. Если бы этого не было, то жить было бы трудно. Я вспоминаю замечательные слова из фильма С. Ростоцкого «Доживем до понедельника»: «Что такое счастье? Счастье — это когда тебя понимают».
И еще дают силы жить люди нашего театра. И не только артисты, — разные люди театра... Они были так едины, так вместе, когда каток агрессии против театра, казалось, должен был смести все живое у нас. Это требовало мужества и духовной смелости. Ситуация была сложная. В ней ведь можно было отмолчаться и тихонько посидеть в углу.
