Сегодня, в День украинской письменности, в Киеве состоится учредительное собрание по созданию Международной общественной организации «Академия книги». Одной из ее главных задач является пропаганда книжного продукта как такового. А именно: организация всеукраинской государственной и частной сети книгораспространения (чтобы каждый райцентр имел хотя бы один книжный магазин), создание пропагандистских групп, которые бы выезжали в местечки и села знакомить тамошних жителей с лучшими украинскими писателями и их произведениями, предоставление возможностей жителям Украины покупать книжную продукцию с минимальными торговыми накрутками...
На заседании также будут вручать Литературную премию Нестора Летописца трем лучшим летописцам, которые в литературной форме оставляют память об эмоциях и правде нашего времени.
Накануне этого события Дмитрий СТУС, один из организаторов «Академии», главный редактор журнала «Київська Русь», распорядитель и автор предисловий к многим книгам Василя Стуса был гостем «Дня». Естественно, что разговор вышел за пределы обсуждения задач новообразованной организации и коснулся известной монографии Дмитрия Стуса «Василь Стус: життя як творчість» (Гран-при VI Всеукраинской акции «Книга года»). В основу издания положены обработанные документы, в поисках которых Дмитрий ездил по всей Украине и России, а также его личные воспоминания.
— Сколько вышло экземпляров книги «Василь Стус: життя як творчість» вообще? Кажется, первый тираж был тысяча...
— Эта тысяча разошлась за четыре месяца. Второй тираж — четыре или пять тысяч. Сейчас практически книг не осталось. Мне особенно приятно, что их на Востоке читают. Может, через Донбасс... Первое (и самое важное!) обсуждение с историками этой монографии состоялось на семинаре Натальи Яковенко. К сожалению, школы биографистики в стране нет. Поэтому у меня было сверхудовольствие разработать технологию, по которой можно писать биографии. Именно этот научный раздел в книгу не вошел — с Леонидом (Леонид Филькенштейн, директор издательства «Факт». — Ред. ) долго колебались, нужен ли он для широкой аудитории.
— А что самое главное в написании биографии?
— Осознать, что человек меняется. Возьмем Тараса Шевченко, которого вроде бы все поверхностно знают. Но Шевченко-денди в Петербурге — один, Шевченко в Украине — совсем другой, Шевченко — в ссылке в Кос-Арале — еще другой... Это была разная среда, в конце концов, разные человеческие потребности... Поэтому когда писал об отце, я пытался менять стиль в каждом разделе. Хотя у меня не совсем вышло. Кроме того, человека, который опережает свое время, можно понять только в его времени. Культурологическое полотно является определенными штрихами, знаками, символами... Нет личности, которая проявляется вообще. Она проявляется в определенных условиях. Были бы другие условия, те же ее качества проявились бы по-другому. Честно говоря, меня замучил вопрос, мол, что бы ваш отец делал сейчас.
— Возможно, этот наивно оформленный вопрос свидетельствует о том, что общество ощущает потребность в таких людях, как ваш отец. Вы полностью или, может, фрагментарно отреставрировали образ Василя Стуса. Люди хотят дальнейших проектов.
— Для меня Василь Стус — очень конкретная плоть, кости, дух, позитивы, негативы. Личность, которая все время была на грани, расширяла границы возможного, во всяком случае, представление о том, что может и чего не может человек. Она не бессмертна. Вот в том времени родилась и прожила, наполнила его, а может, наполнила еще что-то по прошествии того времени. И в последние годы Василь Стус был уже без нервной системы, он использовал весь свой потенциал. Ну как можно говорить о том, что бы отец делал сейчас? А за счет чего? А плата? Плата есть всегда. Поэтому я не могу дать ответа на вопрос.
— Это и есть ответ. Дмитрий, многие считают, что сейчас кризис национал-демократии очень выразителен. Как-то вы сказали, что еще занимаясь перезахоронением отца, поняли суть вещей. Фактически это звучало так: мол, не на что надеяться.
— Я об этом написал в книге. Я по своим убеждениям довольно скептически отношусь к демократии вообще, хотя не могу этого сказать об отдельных демократических ценностях. А еще более скептически отношусь к возможности обществу или порабощенному народу очень быстро создать собственную адекватную и хотя бы немножко достойную уважения элиту. Все мы помним то время, когда в политику шли далеко не лучшие (речь идет не об отдельных фигурах, а об общей тенденции). Сегодня, как мне кажется, многие политики паразитируют на демократических лозунгах. Подавляющее их большинство начало заниматься только решением собственных проблем. В конечном счете, это нормально. Нельзя делать что-то, не имея минимального комфорта. Только единицы способны спокойно переживать лишения. Но ведь не вспоминать же о других только накануне очередных выборов... На вопрос: «Не пойти ли тебе в политику?..» отвечаю: «Вы что, с ума сошли?» Прав я или не прав, но для себя сделал такой выбор.
Я не знаю, что такое сейчас национал-демократия. У меня были авторитеты, которые относились к старшему поколению. Никто из них при власти не был. Это прежде всего Зеновий Красивский (о его последователях так сказать не могу). Высоко почитал уже покойного отца Ярослава Лесива. Очень любил Ивана Свитличного. Уважаю художника Панаса Заливаху, который сейчас живет в Ивано-Франковске.
— Дмитрий, а все-таки, что вы тогда такое угрожающее увидели?
— Я очень много занимался перезахоронением, но без помощи Славка Чернилевского и Володи Шовкошитного не смог бы дело организовать на надлежащем уровне. Потому что это невозможно: нужно иметь жизненный опыт, уметь открывать двери... А еще когда добавляется работа с документами, транспорт, финансы, а тебе звонят и заявляют, почему нет человека, которому проплатили билет, вы же пообещали... А у нас нет человека! И когда сыновья Тихого сами делали эксгумацию тела отца в Перми, а здесь занимались листовками... Эта шумиха... Не совсем и цирк, потому что тогда впервые подняли желто-синие флаги. Не было осознания, что это все не будет иметь содержания, если не перезахоронить Василя Стуса, Юрия Литвина, Олексу Тихого. Я считаю, что когда переходят человеческие границы, все другое теряет смысл. Для меня человеческое первично.
— В монографии вы пишите о том, как Василь Стус принял смерть Сталина. Для него было очевидно, кто такой Сталин. Но он спрашивал себя, будут ли те, кто еще вчера боготворил вождя, завтра отстаивать свою преданность. Сейчас это проекция на то, готово ли наше общество нести ответственность за своих кумиров? Дмитрий, у вас есть ощущение, что украинское общество взрослеет?
— Бесспорно, украинское общество взрослеет, и, думаю, Майдан этому способствовал. Хотя, на мой взгляд, «оранжевые» события были, может, наиболее асоциальным проявлением общества. В первые три-пять дней, которые для меня, собственно, и являются Майданом, там стоял преимущественно средний класс. Те люди вышли каждый за себя, потому что, образно говоря, Дмитрий, Петр, Сергей, Светлана так дальше жить не хотели, мол, пусть у нас не работает на всех уровнях медицина, но когда речь идет о жизни и смерти, она должна работать. То же самое с судебной системой — нет доверия к ней, но, во всяком случае, очевидные вещи она должна делать. Это же касается депутатов Верховной Рады — решайте личные вопросы, но оставьте пространство, где можно себя проявлять. И этот протест проявился не в единицах, как несколько лет назад возле памятника Шевченко, а в большинстве. Да еще и начался с Киева, а киевляне, к большому сожалению, наиболее благополучный слой Украины. Мои соотечественники почувствовали потребность иметь уважение к себе. Это и является взрослением общества. Просто в 15 лет ребенок инфантилен. А для нации 15 лет — это меньше, чем для человека. В этом вопросе я оптимист. Если уже Сталин объединил эту территорию, а Хрущев это объединение закончил... А территория — постоянно действующий исторический фактор, и он работает. И я не разделяю мнения о нашей инфантильной молодежи, хотя и не все мне в ней понятно, как и, очевидно, ей во мне, потому что это разный опыт. Но это молодые люди уже с менее исковерканными душами и с более прямыми позвоночниками.
— Когда читала книгу, показалось, что вашему деду, бабке, а через них и отцу в определенной степени горечи прибавляло то, что они должны были свою украинскость ощущать как определенную отдельность. Вам не хочется чаще бывать на Донбассе, чтобы узнать, помнят ли там Стуса как донбасовца?
— К Стусу многие относятся с уважением, кто уважает себя. Леонид Бородин последним видел отца живым — они вместе сидели. Сейчас он возглавляет один из наиболее шовинистических журналов «Москва». Я у него как-то был дома и увидел икону в углу, а под иконой — портрет последнего российского царя и... Стуса. «Вы тут ни при чем, — поймал он мой взгляд. — Просто это единственный поэт, которого я знал». То есть один — националист, другой — шовинист, но это люди одного уровня образованности и взаимоуважения.
Работая над монографией, я сознательно искал недостатки в отце ввиду того, что самый легкий способ «убить» неординарную личность — поставить ее на постамент. Проблема в том, что у нас так делают со всеми. Лично я был противником того, чтобы мама получала Шевченковскую премию (тогда это еще была УССР). Научитесь уважать живых — это будет лучшая память о Стусе. Дайте матери нормальную пенсию, которую она, очевидно, заслужила. Пока только татары нескольких сотен гривен для нее добились. Отец отстаивал права татар вернуться в Крым, так он для них почти святой. Поскольку сейчас мама болеет, я попробовал поднять этот вопрос в связи с присуждением Василю Стусу звания Героя Украины, но получил ответ, что не положено. Это так, между прочим...
— И о том, умеют ли люди быть благодарными, тоже нужно говорить.
— Того же Василя Герасимьюка мы не ценим. А он поэт приблизительно отцового уровня. Пробивается, чувствует высоковольтное напряжение, иногда ему не все поняло в этой жизни — срывается... Нет, чтобы создать ему условия... И это будет нормально.
Конечно, мы должны строить гражданское общество. Были такие попытки вначале. И все мы виноваты в том, что они оказались неудачными — где-то не доработали. В каких это сейчас должно быть формах? Я сторонник того, что это должны быть какие-то элитарные клубы, может, вообще закрытые клубы вроде британских, где бы просто рождались мысли, а потом — существовали. Мысль, слово имеют сакральную силу. Я в меру своих скромных усилий пытаюсь что-то делать. Поэтому для меня было чрезвычайно важно, может, даже не столько перезахоронить отца, сколько сделать его тексты доступными для людей, потому что это тексты колоссальной энергетической силы. Государство пообещало издать для библиотек многотомное издание Стуса. Финансируется в известной степени и научная работа, то есть мы улучшим все, что было напечатано в девятитомнике. А вот удастся ли издать неопубликованное, не знаю. Для этого, очевидно, нужно будет еще искать спонсоров. Не издано много разных записей, заметок, связанных со следствием отца. А это нельзя сделать дешево и плохо, потому что это нуждается в политологических и культурологических комментариях, плюс работы в архивах. А я считаю, что Стуса плохо издавать просто стыдно. Старт состоялся, и теперь нужно держать планку.
— Как бы вы прокомментировали намерение создать «Академию книги» и какие бы вы хотели видеть результаты?
— Это хорошая идея, которая, кстати, возникла давно. Среди основных направлений работы организации прежде всего — восстановление из руин сети распространения украинской книги в государственной, коммерческой, смешанной формах. Ведь люди, которые живут в райцентрах, селах, должны иметь доступ к книге (и не только на уровне библиотек), они должны иметь возможность выбирать, а когда книга им не по карману, то можно вдвоем-втроем сложиться и купить ее. Потому что из этого села или райцентра в Киев выбраться стало невозможно прежде всего из-за низкого образовательного уровня. Думаю, назвать такую ситуацию геноцидом было бы уж слишком, но это можно расценивать как неуважение к своему прошлому и к своему народу. Людям, которые живут не в столице, нужно давать шанс.
— Кого вы видите своими союзниками?
— Активных людей. Не конкретизирую. И не имеет значения, кто во что «впрягается» и сколько у кого сил, потому что мне очень импонирует идея равенства Григория Сковороды в смысле наполненности сосудов. Он говорил, как себя наполнишь, то есть реализуешь, только по тому можно говорить о равенстве. Следовательно, среди своих союзников вижу тех, кто, образно говоря, готов впрягаться в плуг. Очевидно, это также дело общественных организаций. Завистников и критиканов не хочу причислять к соратникам принципиально. Они только то и будут делать, что говорить: «Ты здесь ошибся. А там сделал не так...»
— Тоже своеобразная форма реализации...
— Кроме того, знаю, что вы, Лариса Алексеевна, Андрей Курков, братья Капрановы, Марина Гримич в меру своих возможностей ездим по регионам со своей литературой. Все мы вкладываем в такие поездки собственные деньги. Но важна координация усилий, то есть мы куда-то поехали и взяли не только свою книгу, но еще и книги из «Библиотеки «Дня», «Факта»... Это вроде бы, на первый взгляд, выглядит коммерчески невыгодно. Но если проанализировать глубже — это супервыгодное предложение, потому что тогда начинает работать эффект супермаркета — чем больше выбор, тем больше покупают.
Следующее направление работы «Академии книги» — восстановление институтов редакторов и корректоров, которые умеют грамотно читать и писать хотя бы на одном языкн. Кроме того, собираемся не через систему посредников, а непосредственно свести вместе людей, которые работают в научных учреждениях, и тех, кто хранит рукописи, а еще тех, кто может помочь эти рукописи хранить в необходимых условиях, потому что, к сожалению, государство мало этим занимается. Такие основные направления работы «Академии». Если кто-то из государственных мужей поможет, а я знаю, что кое-кто из новых людей в руководстве проявляет к этому интерес, тогда объем работ будет больше.
