— Все-таки пуповину с Москвой и с «Мастерской Фоменко» вы не обрезаете. Говорят, что Андрей, например, постоянно ездит в Москву играть в спектакле «Таня-Таня»...
Андрей: — Мне чрезвычайно импонирует существование и режиссером, и актером. И здесь, и там. В такой двойной ипостаси.
Когда-то уже был период, когда я поехал ставить свои спектакли и где-то год не существовал постоянно в «Мастерской». Зато когда вернулся, у меня было ощущение блудного сына. В этом театре нет какой-то особой выучки, отработанной методики, но есть ощущение дома, в котором ты существуешь — сложного, иногда невозможного... С Фомой ощущаешь себя как рядом с отцом, но в то же время он говорит, что режиссеры — это одинокие люди, между ними сразу рождается энергия отталкивания. И на практике это действительно так. Я пытался сделать в «Мастерской» «Жизнь есть сон», но удалось воплотить этот замысел в Вахтанговском театре. Опять же разработка «Лгуна» Корнеля начиналась в «Мастерской», а выпустил — в нижегородском театре. Здесь речь не о каких-то конфликтах. Просто время покидать гнездо.
Полина: — Я вообще считаю, что работать можно по всему миру, но жить — только в Киеве. Хотя, возможно, это и непрактично. Корни нужно иметь в своей земле — этим чувством Андрей меня зажег, ибо, в общем-то, я человек интернациональный.
— С чем связан ваш переезд в Киев?
Андрей: — Я сам из-под Харькова, но год до поступления в «Мастерскую» прожил в Киеве. Мне хотелось иметь такую же группу, как «Мастерская», только в Украине. Принцип Фоменковской «Мастерской» — быть тем, какой ты есть. А я другой, я украинский, поэтому российские мифы я не могу принять как свои. Фома же весь построен на русских мифах, он классику русскую ставит и всех убеждает, что это лучше и мощнее всего. Теперь моя задача — суметь создать такую атмосферу здесь. И, как мне кажется, это удалось, когда мы ставили в «Молодом» «Шельменко-2». Я почувствовал наслаждение актерским составом — такое, какого не было нигде. Актеры не перетягивают режиссера на свою сторону, а просто очень хорошо исполняют — а это наибольшее актерское достоинство. Их открытая природа даже немножко обжигает. Вот этот взаимный кайф, возможно, зрителям и не передался, но между нами он был, а такие вещи просто так не исчезают.
Полина: — Мы тогда два месяца, пока репетировали спектакль, как будто горели. И я точно знаю, что это потрясающая постановка, просто ее судьба — несчастливая. На премьере спектакль «споткнулся» — исполнитель главной роли на прогоне сорвал голос, следовало в считанные часы вводить нового актера, а это — сами понимаете — серьезный удар. Сейчас спектакль уже разыгрался бы, но его практически прикрыли — в репертуар «Шельменко» включают фактически один раз в месяц (плюс еще один для второго состава).
Больше всего меня обижает, когда начинают кивать на Москву и все время кого-то с кем-то сравнивать. О наших актерах также говорили, что они слабее, чем московские. Но поверьте мне — ничем не слабее, а к тому же они не такие заносчивые, а потому — готовы к поискам, открытиям, к эксперименту. Эти актеры сами не знают, насколько они хорошие. — Есть ли у вас уверенность в завтрашнем дне?
Андрей: — Основательно я себя еще, к сожалению, не ощущаю. Я как будто где-то на периферии того, что происходит в Киеве, поскольку переехал в новую среду, мне еще следует доказывать свой авторитет. Отсюда и проблемы — мне пока трудно договариваться с театрами, ибо я здесь почти новичок. Но планы мои связаны только с Украиной. Сейчас пытаюсь с двумя актерами ставить в киевском театре «Сузір'я»» прозу Франко. У себя дома собираемся с актерами «Молодого», читаем пьесы, понемногу репетируем в домашних условиях.
Полина: — Со своей профессией — художник-полиграфист — я себя везде чувствую достаточно уверенно. Тем более что мне есть чем подтвердить свою квалификацию. В Киеве я, так же как и в Москве, прихожу на различные фирмы и предлагаю свои услуги. Заказы есть. Но моя боль — это книжки. И это та же проблема, что и в Москве: в красивые книжки, выполненные на высоком полиграфическом уровне, никто не хочет вкладывать деньги, так как это дело долгое, а что здесь, что в России абсолютно нет уверенности в завтрашнем дне. В Киеве я была почти во всех издательствах, и везде ситуация такая: книжек печатается маловато, так что когда и появляется какой-то заказ, то его, естественно, отдают «своим» — художникам издательства. Разве я не понимаю? В Москве все так же.
— Говорят, что даже наиболее ярые российские демократы ломаются на украинском вопросе...
Полина: — Это абсолютно так и есть. Андрей, работая в Москве, восемь лет приучал своих друзей к тому, что Киев — это не периферийный российский городок, а колыбель славянской культуры. И то, что когда актеры театра Фоменко, наши друзья, приехав сюда на гастроли, сказали: «Да, теперь мы понимаем, почему вы переехали в Киев», — это я считаю нашей с Андреем победой.
Я сама была абсолютно нормальной имперской девушкой. Я еврейка, мои родители — коренные москвичи, и у меня не было совершенно никаких оснований любить Украину. Я о ней тогда не только ничего не знала, но и не хотела знать. А теперь меня уже удивляет, когда мои друзья- москвичи выказывают полное незнание исторических реалий. Типичная фраза: «Да кто там твою Украину угнетал?» « Я почти взрываюсь: «А русификация? А голодомор 1933 года?» «В России тоже голодали». И это не потому, что они какие-то циники — товарищи просто не понимают, о чем речь идет.
— Есть ли вещи, которых вам недостает в киевском культурном пространстве после Москвы?
Полина: — В Москве мы часто ходили в театральную библиотеку. Кстати, там их три. А в Киеве есть только Библиотека искусств, но когда мы там разговариваем по-украински, на нас смотрят будто на аборигенов. И еще: всегда предлагают сначала русские переводы и не понимают, почему мы хотим читать мировую драматургию по- украински. Мол, «по-русски же лучше». Чем только — я не понимаю.
Андрей: — Да, это очень серьезная проблема. Когда я не могу здесь найти Кромеллинка или Кальдерона в украинском переводе, то чувствую себя обкраденным.
Полина: — Меня удивляет, в хорошем понимании, киевский вкус. Например, в Москве Кальдерон — это экзотика, даже в кругу профессионалов приходится объяснять, кто это такой. А в Киеве никого Кальдероном не удивишь — его ставят.
— А не было ли у вас ощущения, что вы из столицы переехали в глубокую провинцию?
Андрей: — У меня никогда. К тому же, что касается Киева, то мы с Полиной просто влюблены в этот город.
Полина: — Я воспринимаю Киев как обычный европейский город с необыкновенной историей (у Москвы такой нет). Я хожу по улицам и ощущаю, как много здесь такого, что можно впитывать в себя, впитывать, как губка, — стоит только сбросить шоры. Провинциальность я ощущаю только тогда, когда на мое обращение по-украински, мне отвечают по-русски. А еще — ужасно раздражает суржик.
— Тяжело было перейти на украинский?
Андрей: — Не знаю, тяжело или нетяжело, поскольку я другого не хочу. Я родом из Слобожанщины, родители никогда у меня не говорили на украинском языке. Мама вообще из Белгорода. Я заканчивал русскоязычное Днепропетровское театральное училище, потом — ГИТИС. Поэтому для меня язык — чрезвычайно болезненный вопрос. Я не могу понять одного, зачем в Киеве со сцены говорить на ломаном украинском языке, а в быту на украинизированном русском? Так не должно быть. Ибо если ты профессионал, ты как дышишь, так и поешь... Поэтому с большим удовольствием разговариваю только на украинском.
Полина: — Я переехала в Киев в октябре и через месяц начала учить украинский язык — меня Андрей учит. Я иногда возмущаюсь на улице, мол, неучтиво на украинский вопрос отвечать по-русски. А мне говорят: «Вам хорошо, вы, по-видимому из Львова, так и язык знаете, а у нас просто не было возможности его изучить».
Как вы не понимаете, двуязычие — это болезнь. Если вы не запретите русский язык, то можете погибнуть — никогда ничего не будет. Язык — это самоуважение, в конце концов — это личные амбиции: если человек хочет жить не в бывшей колонии, а в независимом государстве, то неужели так тяжело напрячься и изучить язык?
