В галерее «Колекція» проходит выставка картин Николая Залевского, киевлянина, проживающего ныне в США.
Это сообщение, звучащее буднично, на самом деле таит в себе бурю эмоций для тех, кто знаком с предысторией. «Я пам’ятаю»— первая персональная выставка в жизни художника на его родине и первая в проекте «Повернення». В этом проекте галерея «Колекція» собирается продемонстрировать нашей публике творчество украинских художников, которые работают за рубежом в силу обстоятельств их «бегства из андеграунда» в 70—80-е годы. Как пишет преподаватель Университета Южной Калифорнии искусствовед Максим Климентьев: «Художнику Миколі Залевському випало жити в дивній реальності у дивні часи. Він виріс і сформувався у країні, де ніхто — з тих, хто в ній жив — не хотів тоді жити й куди майже всі з них хотіли б повернутися зараз, хоча б на кілька секунд... Мистецтво Миколи Залевського — це канат, натягнутий між цією дивною реальністю й епохою, в котрій живемо ми, канат, по якому можна іти лише тоді, коли він туго натягнутий, а отже, близький до розриву».
Мне тоже довелось родиться в Киеве, в то же время, что и Николай, испытать напряжение двойственности существования между советскими «нельзя» и «можно». Судьба свела нас в 1977 году на андеграундной выставке в самом конце улицы Красноармейской. Тогда там еще не было метро «Лыбедьская», зато стоял памятник Дзержинскому. «Железный Феликс» зорко всматривался в коммунистическое «завтра», а мы за его спиной утверждали свое «сегодня», стихийно сплотившись в объединении «Рух» ( еще не ведая, что когда-нибудь будет создана одноименная партия). Просто слишком тяготились застоем, желая двигаться, прежде всего — в искусстве, сделав рух-движение смыслом своей жизни. Каждый из нас по-разному воплотил свои юношеские стремления: кто сел на поезд или самолет, кто бежал во «внутреннюю эмиграцию», а кто и отправился на небеса...
И вот второй раз в жизни я вижу полотно Залевского «Однажды ночью» (1974). Тогда оно крепилось на какой-то полиэтиленовой пленке, прикрывающей стену ремонтируемого, а потому временно пустующего помещения. Сейчас же — в прекрасно оборудованной галерее со специальным освещением, какое обычно направляют на бриллианты и драгоценности. Да и каждая картина художника создавалась им, как жемчужина, медленно и постепенно обкатываемая живительными соками. Над каждой Николай трудился годами, собирая и подмечая детали для воплощения задуманного, комбинируя варианты и мучаясь возможными ошибками. Часто он советовался по профессиональным живописным вопросам с любимым преподавателем Полиграфического института Флорианом Ильичем Юрьевым. Помимо картин, чего только не было: и множество книжных иллюстраций, и увлечения, и культуристические занятия с гантелями, и семья, и встречи- расставания...
Художник постоянно наведывался в родной город (Киев). Наверное, эти перелеты навеяли сюжет «Утиный сезон» («Сезон качок»), где одинокая птица пролетает над облаками, отражаясь в окнах небоскребов. Собственно, это летит некто с помятыми авиабилетами вместо крыльев, и лишь в слабом отражении стекла видна утка, на которую обычно охотятся в наших краях. Знакомым с детства местам посвящен «Киевский натюрморт» (2002), в котором на лестницах и крышах разбросаны старые вещи — довоенный чемодан, алюминиевый бидон и пр.
Большинство полотен, представленных на выставке, написаны в Америке, а некоторым, созданным еще в Киеве, пришлось пересекать океан дважды. Каждая работа Залевского — как итог периода жизни художника, а их у него не так много. Можно часами стоять у его полотен и расшифровывать внутреннюю символику художника, сравнивая или совмещая со своей.
Помню, как-то раз мы с Николаем обсуждали свое понимание цвета, которое, как известно, весьма субъективно, и, тем не менее, каждый живописец придает его систематизации огромное значение. «Для меня зеленый цвет — самый равнодушный», — сказал тогда Николай. В моей шкале цветоощущений он таковым не является, но мне показалась интересной его трактовка. Равнодушие, бездействие, безжизненность — то, что вызывало внутренний протест «неформального» художника и в чем наше поколение было солидарным, какой бы внешний символ для него ни был найден — зеленый, серый или же кумачово-красный.
«Я завжди мріяв висадити в повітря цей бездоганно-ситий світ голандського натюрморту. Картина не має права бути додатком до дорогого інтер’єру. Хто дав їм право васалів? Де їх земля?» — пишет Залевский уже ныне, в каталоге, рядом с картиной «Голландский натюрморт» (2005). На ней мы видим, помимо таких обычных предметов, как картофель в пакете, луковицу, тарелку и бутылку пенистого пива, еще и не вмещающийся в эту группу чей-то отрезанный палец, который неожиданно выводит смысл из нормальной, «сытой» области. Муха, которая обычно украшала бытовые натюрморты, здесь появилась по другой причине, указывая на наше криминальное время, что явно разрушает традиционную композицию.
Ничего не имея против милых голландцев, всегда дружелюбный в общении, художник, тем не менее, выделяет сформировавшийся в мире стереотип фарисейской сытости, которая и является его мишенью. Сама мысль о ее неискоренимости, вечно рождающейся как бы для того, чтоб испытать в человеке силу его творческого, живого начала, приводит художника к высшему накалу его сущности и эмоциональности.
Работа «Привет, вечность!», изображающая лежащую худую женщину с одной человеческой ногой, а другой звериной, увенчанной грубым копытом, выдержана в холодно-зеленой гамме. На бескрайнем травяном поле, где вместо светлячков — электрические лампочки, а небо лишь отражается в луже или отсутствует вовсе, оставаясь бутафорией, именно зелень является той нейтральной, нулевой точкой, от которой идет отсчет в сторону жизни или смерти, естественного и искусственного, мгновенного и вечного. В творчестве Николая Залевского нет ничего догматичного, оно допускает разнообразные ассоциации. Да и сам художник черпает вдохновение не только из визуальных впечатлений, а также из музыки, поэзии, из любимых произведений С. Беккета, А. Рембо и других. Сам он немногословен и краток, почти афористичен в высказываниях. Никогда не употребляет алкоголь, не курит — смотрит на мир ясными голубыми глазами.
С особенной полнотой Николай выразил себя в картине «Распятие» (1996). Эта многофигурная композиция, на создание которой ушли многие годы, совершенно оригинально трактует тему Христа. Мы видим только одну его руку, пронзенную гвоздем, которая по масштабам ментального измерения во сто крат превосходит размеры мельтешащих вокруг людей. Действие по географическому положению также сверхмасштабно, охватывает земной шар. По меткому замечанию М. Климентьева, «найпроникливіше Київ відсутній на картині із розіп’ятою рукою на виході із нью-йоркського метро (Crusifiction), і оскільки у Києві теж є метро, друга рука має бути розіп’ятою саме там, на виході... Однак те, що це ліва рука і картина є все-таки намальованою, говорить про те, що робоча рука діє і тому є вільною». Так через самоидентификацию метафорически воплощена мысль о том, что в каждом человеке, как и в художнике, таится частица Бога. Как же относится к ней человек? Старается откликнуться и причаститься к высшим божественным силам или же предпочитает не заметить затаенного в глубине сокровища, закрывает на него глаза и проходит мимо такой возможности? Поставленный Николаем Залевским вопрос сотрясает пространство вокруг картины и проникает до глубины души всякого, кто способен мыслить и чувствовать. Мы видим лица действующих персонажей с различной реакций на неординарное событие и имеем возможность стать на одну из точек зрения. Кто-то задумывается, у кого-то глаза горят жадным до сенсаций любопытством, кто-то озабочен лишь наведением чистоты и деловито вытирает тряпкой льющуюся кровь, а ребенок, как губка, впитывает сразу все происходящее.
На открытии своей долгожданной выставки Николай сказал: «Каждый человек хочет быть услышанным. И я рад, что вы слышите меня».
