Произведения Эрика-Эмманюэля Шмитта переведены более чем на 30 языков, печатаются во многих странах и идут в театрах более чем 50-ти стран! В Украине поставлены пять его пьес (Киев, Львов, Харьков, Донецк...), а в печать вышли на украинском языке четыре прозаические книги (издательство «Кальвария»). Отмечу, что до этого уже было несколько попыток пригласить его в Украину, но безуспешных. И сложился миф о своего рода рафинированном «снобе», неприступном для общения, который выставляет театрам большие гонорары и не терпит даже малейших изменений текста в постановках. Я, как переводчик трех его пьес, погруженная в нюансы творческой «кухни», была увлечена его многогранностью: сочетанием четкой виртуозной конструкции с болезненной эмоциональностью и тонким глубинным пониманием театра. Образ медийный и образ автора текстов (для меня) расходились. Личное общение развеяло это ощущение и подтвердило: да, это человек-парадокс, который своим безоговорочным и феноменальным успехом утверждает главное: наше время — это эпоха вопросов, а не ответов.
Образ «сноба» развеялся сразу же, с первых реплик. Когда после опоздания на встречу в Молодом театре в Киеве ведущий Юрий Макаров завуалированно объяснил это форс-мажорными обстоятельствами, Шмитт признался, что причина... в невозможности выйти на публику в неглиже, ведь штаны по пути порвались. Сосед слева прокомментировал, что, возможно, причина в особой щедрости украинской кухни прошлого вечера? Так или иначе, но драматург не избегает роли шута — возможно, именно она лучшее альтер-эго Шмитта-философа.
В чем секрет его успеха? Думаю, Э.-Э. Шмитта невозможно втиснуть в стереотипы. Например, миф о разделении драматургии на коммерческую, то есть «попсу», и поисковую «актуальную» с острой проблематикой. К тому же эта актуальность почему-то должна касаться преимущественно подонков, извращенцев, маньяков и прочих маргиналов. Э.-Э. Шмитт своим творчеством отрицает эти штампы. Да, писатель-филолософ пишет сложные интеллектуальные тексты, но эта элитная литература имеет оглушительный массовый успех. Следовательно, тезисы «публика-дура» и «массы хотят примитива» просто не работают.
«НЕУДОБНЫЙ» АВТОР
Когда я расспрашивала в Париже о современной драматургии, Эрик-Эммануэль Шмитт был назван первым — как наиболее прославленный в мире французский автор, и в то же время я услышала, что это — коммерческий автор. В Украине под этим понимают бульварную комедию, а не интеллектуальную драму. Как это сочетается? На эти слова Шмитт рассмеялся.
— У меня такая позиция — я «неудобный» автор, говорит Э.-Э.Шмитт. — Я интеллектуальный писатель, но меня любит публика, большая публика. Поскольку сложно понять, кем я являюсь, это не укладывается в рамки, меня называют «коммерческим автором». Во Франции есть четкое разделение на государственные театры и коммерческие. Там мои пьесы идут преимущественно в системе частных театров, меня называют «коммерческим», хотя это не имеет никакого отношения к бульвару.
Писатель относится к читателю и зрителю с уважением, как к интересному собеседнику и даже превращает его в сотворца. Возможно, в этом и заключается один из секретов его произведений?
Почти два дня я провела вместе с Э.-Э. Шмиттом, слушая его ответы на вопросы в Молодом театре, в книжном магазине «Є» и просто общаясь, и теперь делюсь мыслями писателя о себе, о творчестве, о жизни, о театре и о нашем времени.
Разговор в Молодом театре начался с основ и сакраментального вопроса: как профессиональный философ, автор диссертации и преподаватель из рафинированной семьи стал начинающим драматургом, ведь литературный дебют Э.-Э. Шмитта состоялся достаточно поздно — в 30 лет.
— Я всегда писал, еще с детства! Первый роман я написал в 11 лет, — признается ШМИТТ. — Я прочитал все романы об Арсене Люпене, узнал, что их больше нет, взял тетрадь и решил написать продолжение: «Новое приключение Арсена Люпена». Собственно, так я и делаю: пишу книги, которых мне не хватает. А в 16 лет я играл в театральной студии в лицее. После постановки «Антигоны» Ж. Ануя не знали, что играть дальше, и я написал свою первую пьесу «..., или почему горох зеленый?» Как видите, в этом возрасте я тоже ставил вопросы, но не глобальные. Увидев ее на сцене, я почувствовал себя счастливым. Но в то же время я понял, что я недостаточно прожил, и недостаточно глубоко мыслил, чтобы писать. Я нуждался в опыте и знаниях. Кроме того, я был очень эмоциональным человеком. Поэтому поступил на философский факультет. Для меня философия — это как скелет, знания нужны, чтобы твердо стоять на ногах в этой жизни. Кроме того, я хотел преодолеть свою сверхчувствительность. Слова Лизы из пьесы «Маленькие супружеские преступления» о двух видах мозга — современном, интеллектуальном и древнейшем, инстинктивном — актуальны и для меня. Я длительное время не мог примирить эти две индивидуальности в себе, и собственно, более 10 лет ушло на то, чтобы объединить в себе эмоциональность и рациональность.
«ДЕРРИДА НАУЧИЛ МЕНЯ ПОНИМАНИЮ СВОБОДЫ»
Добавим, что профессором философии Шмитта был сам Деррида, и один из вопросов был о том, ощущает ли он на себе влияние своего учителя.
— В то время мне было 20 лет, и мне хотелось провоцировать Дерриду, противоречить, умышленно объяснять вещи «по-антидерридовски». Но Деррида был необыкновенной личностью — он простил мне эти провокации и продемонстрировал, насколько я был смешным в этом. Но со временем я понял, что все же чувствую его влияние на свое творчество, и главное — он научил меня пониманию свободы, — говорит Э.-Э. Шмитт. — Например, мой роман об Адольфе Гитлере, который состоит из двух частей, — актуальной и воображаемой — каким бы он мог быть, если бы поступил в художественную академию — это как раз метод Дерриды. Начальный момент мышления — не универсальный, необходимо уничтожить клише и попробовать альтернативу. Также это проявилось в моем романе «Евангелие от Пилата», который по форме напоминает детектив, но это словно расследование философа. Пилат, как современник Иисуса Христа, имел дело с трупом, который исчез, и пытался это расследовать. Собственно, христианство начинается с тайны исчезнувшего тела. И он заходит в тупик. С точки зрения Декарта, с его рациональным мышлением, это не имеет решения, это тайна. Существует что-то за пределами ума. В этой истории я скорее не Пилат, а жена Пилата — Клавдия. Я так же будто бы прыгнул в веру.
Заметим, что когда-то Э.-Э. Шмитт, подобно персонажу «Маленького Принца» потерялся в пустыне и долгое время был наедине с небом без еды и воды. Он вошел туда атеистом, а вышел верующим, держа в тайне, что же собственно там случилось. Но путь верующего тоже был сложным. На замечания Юрия Макарова, что европейские интеллектуалы нового времени обычно обращаются к далеким религиям, Э.-Э. Шмитт признался, что он также имел подобный «недостаток».
— Дело в том, что я родился в семье атеистов, потом учился и преподавал философию, что также не способствовало религиозности. К тому же я француз, а, следовательно, — сноб. Я стал верующим под звездами в пустыне Сахара — я стал иначе смотреть на мир, — признается писатель. — Но начал я с тибетского буддизма, это был первый рефлекс — обратиться к чему-то наиболее отдаленному. Кстати, я узнал, что я буддист из вопроса журналиста после издания романа «Миларепа» — первого из моего цикла «Невидимого». Но важнее другое: говорить с уважением по отношению к иному мышлению, не из религиозных побуждений, а из желания познать и понять другого...
— Философское прошлое породило еще одну пьесу — «Распутник» — о французском философе Дидро, которому молодой Э.-Э. Шмитт посвятил свою диссертацию. А что стало основным толчком к этой пьесе?
— Я хотел рассказать об этой поражающей личности, его противоречивости. А толчком стал реальный случай, — продолжает Шмитт. — Дело в том, что другой главный персонаж — мадам Тербуш, также имел реальный прототип — она была художницей и, в то же время, воровкой. Однажды она рисовала портрет Дидро и попросила его раздеться. Философ был потрясeн, но сделал это. Мадам Тербуш поняла, что Дидро преисполнен желания к ней, что он прокомментировал оригинальным образом: «Я не такой твердый, как он...». Собственно, этот смешной эпизод и положил начало пьесе. И что очень важно в произведении — это неоднозначность, одна мысль, один взгляд на ситуацию невозможны.
«Я НАПИСАЛ ПЕРВУЮ НАСТОЯЩУЮ ПЬЕСУ В 30 ЛЕТ»
Э.-Э. Шмитт рассказал, как спонтанно началась его театральная карьера:
— Я написал первую настоящую пьесу в 30 лет — о суде бывших любимых над Доном Жуаном. Получив классическое образование, я решил действовать подобно древнегреческим драматургам — использовать миф и столкнуть его с реальностью. Я думаю, в настоящее время каждый ставит вопрос Дон Жуана: что остаeтся после желания, сколько времени продолжаются отношения, где просто желание, а где любовь? Эти вопросы до сих пор актуальны.
Когда я написал пьесу, то решил послать ее одной актрисе, которая мне очень нравилась. На моe счастье, она болела, и потому было время еe прочитать. А прочитав, увлеклась ею и открыла для меня двери театра — это была «Комедия на Шам Элизы» (Елисейские поля). Вот такой парадокс — хотя я никогда не писал музыкальные комедии, моя карьера началась именно здесь.
Ответы на вопрос о том, как философ может так чувствовать природу театра, Э.-Э. Шмитт практически избежал: «Это всe равно, что спрашивать, как рыба учится плавать. Конечно, я читал драматургию — Шекспира, Мольера и так далее».
— А что для вас ближе, интереснее — драма или проза?
— Спонтанно я драматург. Потому что драма — это диалог, дебаты, вопросы. Я создал себя как прозаика, чтобы воплотить сюжеты, которые не вписываются в драму. Это сюжет подсказывает мне, что это будет — драма или роман. Но я не получаю столько удовольствия от прозы, как от театра. Писать для театра — это для меня естественно, все равно, что спросить, как рыба плавает. Да, я читал много пьес, Шекспира, Мольера и так далее, но мои пьесы — спонтанны. Театр — это для меня естественно, я люблю его.
«АКТЕР И ДРАМАТУРГ — ЭТО ПРОТИВОПОЛОЖНЫЕ ПОЗИЦИИ»
— Но говорят, что вы боитесь сцены...
— Я думаю, что актeр и драматург — это противоположные позиции. Автор живeт ирреальной жизнью фантазии, а актeр — реально выходит на публику. Актeр очень зависим от воли других, и это вдалеке от меня. Я проигрываю роли внутренне — я могу быть Ибрагимом или Моцартом. Однако выходить на сцену мне было сложно, особенно в начале. Вот сейчас я говорил себе, что должен играть роль «величайшего писателя Э.-Э. Шмитта», но я понял, что могу просто нормально общаться — и это хорошо.
— Изменяете ли вы что-то в своих текстах от игры актeров?
— Обычно, нет, но я наблюдаю мизансцены, эмоции, ситуации на репетициях и на представлениях и использую этот опыт в будущих текстах.
— А что для вас интереснее — репетиции или спектакли?
— Спектакли, я не люблю смотреть репетиции. Мне нужно чувствовать публику, еe эмоции, эту энергию. Я чувствую потребность в контакте, диалоге актeрской игры и публики.
(К сожалению, Э.-Э. Шмитт увидел лишь один спектакль по своей пьесе — «Загадочные вариации» во Львовском театре им. М. Заньковецкой, но был приятно поражeн им)...
— Я был поражeн, убеждeн игрой украинских актeров. По сравнению с французами, более холодными это более эмоционально, значительно более сентиментально, что меня поразило. И это мне понравилось. Мне показалось, что я понимаю украинский. И это вызвало ощущение братства. Это то, что мне нравится в театре — он роднит людей разных стран.
— Одна из загадок Э.-Э. Шмитта — понимание женщины, женской души. Как это удаeтся?
— Герои были преимущественно мужчинами. Театр спас меня, ведь мне приходилось писать женские роли. И я не мог писать их с себя. Но я много наблюдаю, и это помогает мне понять сущность женщины. Некоторые роли списаны с реальных женщин.
«НАДЕВАЮ МАСКИ, И ЭТО ПОЗВОЛЯЕТ СКАЗАТЬ БОЛЬШЕ ПРАВДЫ»
— Используете ли вы для произведений что-то из собственной жизни?
— Я литератор, а не буквалист. То есть я отдаю преимущество дистанции относительно персонажей, это реальнее. Я рассказываю не только о себе, но и обо всех нас. Я надеваю маски, и это позволяет сказать больше правды. Например, я могу надеть маску ревнивца, чтобы проявить свою склонность к ревности, которую я сдерживаю в реальной жизни.
— Пишете ли вы роли для конкретных актeров?
— У меня в голове есть много актeрских образов. Но это всe равно, что композитор писал бы музыку специально для конкретной скрипки. Так же я пишу «вообще».
— Но пишут, что некоторые роли написаны специально на актеров — Фредерик на Ж.-П. Бельмондо, или «Загадочные вариации» для Алена Делона.
— Нет, это просто роли, сыгранные впервые этими актeрами. Но это они так говорят, а не я, это неправда. В целом, я никогда не писал на заказ. Я имел много таких предложений от знаменитых актeров, которых очень люблю. Возможно, я бы стал миллиардером, если бы принял все эти предложения, но я на это не способен. Это не мой случай. Все мои роли написаны «для себя».
— Один из очень важных вопросов для украинских театралов, как вы, как автор, относитесь к воплощениям своих произведений и, в частности, готовы ли вы к радикальным интерпретациям.
— В этом вопросе трудно быть честным... Например, Львовский спектакль («Загадочные вариации») мне понравился. Актeры были погружены в роли, укладывались в каждую реплику. Хотя режиссeр не следовал моим ремаркам, но он предложил собственные сценические средства выразительности, также хорошие. Я чувствовал себя «непреданным». В конечном итоге я пишу ремарки больше для читателей, а не для режиссeров, чтобы тот, кто читает пьесу, мог лучше представлять, что происходит на сцене. Но случаются предложения режиссeров или актeров, от которых я отказываюсь. Например, относительно «Загадочных вариаций» мне почему-то несколько раз предлагали, чтобы мужские роли играли женщины. Я сказал «нет». Если бы я хотел передать страдание женщин — я бы написал другую пьесу. Здесь речь идeт именно о мужчинах. Поэтому пока я жив, я буду протестовать против таких версий. А после — наверное, буду переворачиваться в гробу...
«МУЗЫКУ ВОСПРИНИМАЕШЬ ИРРАЦИОНАЛЬНО, НЕ ТОЛЬКО УШАМИ, НО И НОГАМИ, ВСЕМ ТЕЛОМ...»
Один из важных вопросов — это музыка как важная часть произведений (например, название пьесы «Загадочные вариации») и как персонажи, в частности Бетховен и Моцарт...
— Моя жизнь связана с Моцартом. Дело в том, что когда мне было 15 лет, музыка спасла мне жизнь. Я был в страшной депрессии и всерьез собирался покончить жизнь самоубийством. И вот в это время я попал в Лионскую оперу на репетицию. Представьте себе: старое обветшалое здание, много пыли, никаких декораций и толстая певица в нелепом наряде... Но когда она начала петь, я был поражен — так это было красиво. Она обратила меня к свету. Если в мире есть такие красивые вещи, то стоит жить. Моцарт — это ключ к красоте, к восторгу. В тот день я был спасен искусством, я обрел смысл жизни. Музыка — очень мощное искусство, ее воспринимаешь иррационально, не только ушами, но и ногами, всем телом, она может взволновать за 15 секунд, а мне нужно для этого написать «Оскара и Розовую даму». Но цель одна и та же — выздороветь.
Я люблю слушать оркестр, живую музыку, я не люблю «консервы» (то есть диски). Также я люблю больше театр, чем кино. Для меня музыка и литература очень легко сочетаются. Например, музыка помогла мне в пьесе «Загадочные вариации». Там говорится о любви, а это для меня всегда тайна. Двое мужчин любят одну женщину и не знают об этом. Один из них — мужчина, а второй — эпистолярный любовник. Когда женщина умирает, мужчина находит у нее письма от другого и начинает писать от ее имени. Так они продолжают ее земное существование. Это странная история любви между двумя мужчинами через посредничество женщины. Я считаю, что любовь не имеет пола, для нее не обязателен секс. И возможно, более сильные истории любви, и более глубокие чувства, где нет секса, — материнская, отцовская, любовь ребенка к родителям...
— Не были ли этих два мужчины якобы отражениями «двух разных умов»?
— Да, я идентифицирую себя с обоими мужчинами. Знорко — воплощает образ идеальной любви, отдаленной, а Ларсен — ежедневной, той, которую мы переживаем повседневно. Любовь не единая, она всегда разная. Пьеса почти сложилась в моей голове, но ей чего-то не хватало, и тогда я услышал эту вещь в исполнении Петербургского оркестра — «Загадочные вариации» — 14 вариаций на тему несуществующей мелодии. Это и является образом любви для меня. Это как будто мелодия, которую невозможно распознать. В любви невозможно обладать другим или знать другого, а можно лишь увлекаться тайной. Любить — отдавать себя другому человеку, которого никогда не познаешь, это словно посещение тайны. Так я нашел решение для пьесы.
— А кто для вас важнее в произведении — автор или читатель?
— Я считаю, что текст существует, если есть читатель. Я пишу для других. Но я требую от читателя творить книгу вместе со мной. Я не люблю долгих описаний. Я так строю свои произведения, что всегда оставляю место для читателя — додумывать, дофантазировать, это делает его активнее и внимательнее. Однажды один читатель сказал мне: «Странно, я читал ваш роман 10 лет назад, но хорошо помню его и сейчас». Я ответил, что это потому, что он «написал» его вместе со мной.
«КАК ДИАГНОСТИРОВАТЬ ОПТИМИЗМ И ПЕССИМИЗМ?»
— Какое ваше отношение к смерти, ведь в произведениях — это одна из доминантных тем? (Э.-Э. Шмитт пережил смерть своей жены, других близких людей, поэтому хорошо понимает боль утраты. — Н.Н.).
— Мой оптимизм — это результат боли и утрат. Как диагностировать оптимизм и пессимизм. Пессимист говорит: сейчас все плохо, ну и пусть, завтра будет еще хуже. А оптимист говорит иначе: если сейчас плохо, что с этим делать? Проявление ума и мужества в том, чтобы изменить что-то в мире. Проблема в том, чтобы различить, что можно изменить, а что невозможно. Мы не можем изменить болезни, смерть. Но когда ты не можешь что-либо изменить в мире, ты можешь изменить свое виденье, свое отношение к этому. В случае Оскара, мальчика, больного раком, наука, медицина бессильна. Но любовь и сила фантазии помогают ему жить. Мы не можем изменить болезненные моменты, но можем почему-то научиться. Когда кто-то близкий умирает, нужно осознать, что единственное, что мы можем, — передать им свою любовь...
Добавлю, что иногда тексты Э.-Э. Шмитта оказываются пророческими и для тех, кто пытается их ставить или играть. Так, в Киеве отложили премьеру «Загадочных вариаций» в Молодом театре из-за смерти жены актера, который должен был пережить это и по пьесе. Постановка Э.-Э. Шмитта «Фредерик, или Бульвар преступления», в которой главный герой — знаменитый культовый актер XIX века Фредерик Леметр умирает на сцене — стала лебединой песней для уникального украинского директора Марка Бровуна. Он готовил ее к юбилею Донецкого театра, но оказалось, что этот показ совпал и с поминальными сороковинами руководителя. Актеры плакали на сцене не только из-за гибели персонажа.
Поэтому я спросила об этом уникальном пророческом феномене у автора — случалось ли что-либо подобное, когда ситуации пьес сбывались в жизни во Франции, в других странах?
— Да, подобные ситуации случались, — говорит драматург. — В частности, роль Фредерика стала последней сценической ролью Ж.-П. Бельмондо, это стало вершиной его театральной карьеры. Но в целом это очень интимная вещь, и я не захотел бы об этом говорить.
«МОЙ ПУТЬ — ДВИГАТЬСЯ ДАЛЬШЕ И ДЕЛАТЬ ВСЕ, ЧТО ТЫ МОЖЕШЬ»
— Вы добились большого успеха. Есть ли вершины, нереализованные желания, которые вы стремитесь осуществить?
— Конечно. Я добился успеха, но это не придает мне уверенности. Я хочу написать лучшую пьесу, лучший роман. И это не просто слова, это правда. Я всегда переживаю за то, что я пишу сейчас. Я не думаю о том, что я написал после того, как это написано. Сначала я страдал из-за этого. Я не знаю, хорошо ли то, что я написал. Мой путь — двигаться дальше и делать, все, что ты можешь. Это другие должны сказать, хорошо это или нет, но не я. Поэтому я постоянно меняю жанр и вид искусства: роман, театр, сказка, фильм... Я не хочу судить свои произведения, я должен их содавать, создавать и еще раз создавать. И у меня нет преференций — я люблю всех своих детей. Но я всегда думаю о том произведении, которое я пишу в данный момент, а не о прошлых. Это своеобразный метод «амнезии». Это мой метод: у писателя должна быть своеобразная амнезия, забывать прошлые достижения. Каждый раз нужно творить что-то новое, заново. Иначе ты рискуешь повторяться, но в худшем варианте. Прошлые произведения живут собственной жизнью. Это испытание для них.
Например, я никогда не был в Украине, это впервые. Я приехал и увидел, что у меня здесь есть читатели, актеры, которые играют мои пьесы, переводчики моих произведений. Следовательно, произведения идут своим путем, это не я их веду. И это замечательно! Я думаю о следующем произведении, чтобы сделать его как можно лучше. Да, радуюсь успеху, я счастлив этим, но не довольствуюсь им. Я думаю о сегодня и завтра, а не о вчера. Я не могу иначе. Я постоянно работаю. Не для того, чтобы зарабатывать на жизнь, а потому, что это мой образ жизни, мой путь.
