Его неповторимый голос остался в душе и памяти нескольких поколений жителей огромной не существующей уже страны. Особенно он дорог своей Родине — Украине. Известный поэт Александр Вратарев, автор книги воспоминаний «Ко мне приходят голоса», рассказал «Дню» о легендарном Константине Огневом.
В детстве мои ровесники слушали умное радио. В каждой городской квартире и сельской хате постоянно звучала самая что ни на есть примитивная «радиоточка». Эта неутомимая коробка, а то и допотопная черная тарелка совмещала массу замечательных качеств и возможностей: будильник, сказочник, последние известия, сводка погоды, университет, консерватория, стадион — передачи на все вкусы и возрасты. Мы не были столь безоглядно и рискованно раскованы, как позволяют нынешние времена, пристрастия наши не шибко различались, и если все дружно любили песни Утесова, Шульженко, Бернеса, Бунчикова, Нечаева и Руслановой, то из классики простой советский человек отдавал предпочтение полонезу Огинского, арии Ленского и дуэту Одарки и Карася. И вдруг всенародных кумиров Козловского и Паторжинского потеснил никому не известный московский парень Геннадий Пищаев с какой-то арией Надира из оперы Бизе «Искатели жемчуга»:
В сияньи ночи лунной
ее я увидал,
и арфой сладкострунной
дивный голос мне звучал.
Голос был действительно дивный. Наш дворник Никита — при деревянной ноге и двух боевых медалях — сокрушенно качал головой: «Вот, зараза, душу мотает, а выпить нечего»...
Но вот киевское радио, а вскоре и Москва (программы шли вперемежку) стали передавать другую арию Жоржа Бизе из другой оперы — «Пертская красавица», и пел ее уже наш хлопец. И тут весь народ «от Москвы до самых до окраин» услыхал, что наш-то — лучше поет! И Геннадий Пищаев испарился, исчез — как не было. Звали молодого певца Константин Огневой, он закончил Московскую консерваторию, начал работать в Киевской опере и вскоре стал ведущим солистом. Киевская опера в те годы просто сверкала россыпью истинных звезд, но меломаны все чаще ходили на Огневого — его Ленский, Фауст, Альфред, Юродивый были ролями истинного мастера. Да и партию того самого ловца жемчуга — Надира, — который в сиянии ночи лунной увидал свою возлюбленную, Константин Дмитриевич тоже спел.
А романсы, народные песни, особенно украинские! А песни военных лет! И еще он блестяще пел «чистую» эстраду, что для оперного певца — большая редкость: совсем другая манера пения, другая подача звука, умение работать с микрофоном, умение за три минуты создать образ, сыграть маленькую пьесу. В Киеве из оперных певцов по-настоящему это умели только Юрий Гуляев и Константин Огневой.
Решать вентиляционные проблемы на местном мясокомбинате мы с Толиком Назаренко приехали в славный город Желтые Воды дождливым летом 1967 года. Единственной живой душой на необъятной центральной площади был милиционер в несгибаемом брезентовом плаще. Из серебристого громкоговорителя- колокольчика на фасаде громадного Дворца культуры, сооруженного к 300-летию воссоединения Украины с Россией, Константин Огневой своим завораживающим голосом охмурял красавицу:
На призыв мой нежный и страстный, о, друг мой прекрасный, выйди на балкон.
А милиционер оказался бестолковым, но разговорчивым. Он не знал, где находится гостиница, не знал, где мясокомбинат, где столовая — ничего не знал... «Ви пробачте, дядю», — сказал он рано поседевшему Толику, — «я сьогодні перший день на посту. Після дембеля прийшов до мілiцiї, а мене й взяли на роботу. А шо — на рудник не хочу, ми люди грамотні після армії... Уран... А я ще не жонатий. А ви до Козлова?» В закрытых городах все хозяйство называли по фамилии директора «почтового ящика». «Мы к Быкову, — съязвил Толик. — А где проспект диктатора Салазара, знаешь?» В те годы имя ужасного главаря португальской хунты предавалось анафеме с утра до ночи и было у всех на слуху. «Та я ж кажу, що тільки перший день на службі й такого проспекту ще не зафiксіровал».
Тут Огневой запел:
«Там, де Ятрань круто в’ється,
з-під каміння б’є вода...»
«На площі Огнєвой цілий день співає,» — сообщил милиционер. — «Мабуть, у клубі його закільцювали». — «Как это?», — удивились мы. «Ну плівку склеїли у кільце й ганяють».
Через несколько дней в Киеве мне представилась возможность рассказать эту историю Константину Дмитриевичу. С одной замечательной своей сотрудницей мы отправились после работы в ресторан «Интурист», что на улице Ленина. Обстоятельства позволили (к тому же я получил авторский гонорар за грампластинку с песенкой «Карусель» на музыку Леонида Вербицкого). А записал «Карусель» лихо и весело, я бы сказал, «нарядно» Константин Огневой.
«Мест нет» — огорчила нас табличка на стеклянной двери. Но тут на крыльцо вышли покурить музыканты, и вскоре «дыша духами и туманами» ресторанного зала, мы пытались разглядеть, где бы пристроиться.
«Не туда рулишь, капитан, подгребай направо», — раздался хорошо поставленный зычный баритон. Юрий Александрович Гуляев поднялся во весь рост, улыбающийся, кудрявый, в модной тогда цветастой тенниске распашонке навыпуск, и широким жестом приглашал нас к удобному столику у стены. Там же, но в белой «распашонке», сидел Константин Дмитриевич Огневой.
— Юра, — со значением сказал он Гуляеву, — теперь ты понимаешь, почему поэтов надо убивать на дуэли?
Моя реакция напрашивалась сама собой: «Ну вот, заметили, наконец, сходство с тезкой Александром Сергеевичем... Хоть в чем-то».
— Не имеет значения, — возразил Гуляев, — Пушкин, не Пушкин... Сегодня я согласен на роль Дантеса!
Моя спутница действительно была очень хороша собой. И, как правило, мужчины рядом с нею расправляли «павлиньи хвосты и заливались соловьем». Но смешно было бы расправлять «перья» Огневому и Гуляеву, а уж насчет соловьиных голосов... В душе моей трепыхались два ощущения: с одной стороны, здорово, конечно, вот эдак, на короткой ноге, плести лапти и точить лясы с Огневым и Гуляевым, с другой, — мы-то пришли для серьезного разговора, наша Love story, как подбитый самолет, входила в невыносимый штопор, пришла пора расставлять точки над «і».
Между тем баритон и тенор дуэтом сверкали и фонтанировали весельем и остроумием. Театральным байкам и анекдотам конца краю не было.Мы хохотали, люди за соседними столиками бросали в нашу сторону завистливые взгляды — ишь ты, в какой компания развлекаются! Тягаться с блестящими артистами непросто, но я бросил на стол козырную карту — путешествие в Желтые Воды. Толик Назаренко, милиционер недотепа... Проспект диктатора Салазара... И, наконец, маэстро Огневой, которого «ганяють по кiльцю».
— Спасибо, друг, — развел руками Константин Дмитриевич и хлопнул своей ладонью о мою, — не зря, значит, пою... Уважает народ...
Мы стояли с композитором Владимиром Верменичем на ступеньках Республиканского дома радио на Крещатике. Ждали Константина Дмитриевича Огневого.
— «Розумієш», — рассказывал Володя, — «дали мені квартиру в будинку, де самі вожді живуть. Ну от, стою я — вождь iде. Вождь, кажу, пішли, по сто грам візьмемо. Вождь зразу: «Шо такоє, шо такоє, менi в Кабмiн на роботу, державні справи, нема часу...» Вождь, кажу, угощаю. Він туди-сюди, очима блим- блим... «Токо, шоб не довго, бо нарада, делегація... п’яте шосте». От, Сашко, розумієш, яке воно стерво!»
Огневой уже давно хохотал, стоя рядом с нами.
— Володя, я эту твою хохму восемнадцатый раз слышу.
— «Ну i шо. Хоч i двадцятий... А зараз пішли — третім будеш. За нашу пісню треба ж по десять крапель. Такої ж пісні ні в кого немає».
— Нет, не могу, у нас дела с Вратаревым.
А песня у Володи Верменича на стихи Мыколы Сынгаивского, ей-богу, гениальная — «Чорнобривці». И напел ее на магнитную пленку Константин Огневой гениально.
И в Украине, и за дальними далями не одно сердце плачет, слыша проникновенный голос: «Чорнобривці посіяла мати...»
Дело у нас с Константином Дмитриевичем было необычное. Мы направлялись к Иле Яковлевне Каплер, родной сестре Алексея Павловича Каплера, знаменитого киносценариста, того самого, которого из-за пламенной любви к нему Светланы Аллилуевой упек в ГУЛАГ заботливый папа — Иосиф Виссарионович Сталин. Но это было в прошлом, нынче Алексей Яковлевич был в почете, вел «Кинопанораму» на ЦТ, был, хотя и в летах, но мужчина хоть куда, и женат он был на знаменитой поэтессе Юлии Друниной. А седенькая сестра его жила одиноко в маленькой чистенькой комнатушке на улице Ирининской, рядом — КГБ, кстати, и учила английскому и французскому языку различных знаменитостей. Огневому порекомендовала обратиться к Иле Яковлевне ее ученица по английскому — Белла Руденко. Суть в том, что мне проиграли запись совершенно изумительной песни из кинофильма «Шербурские зонтики» и предложили написать русский текст для нового издания «Музична орбіта». Фильм у нас еще не шел, французского я не знаю, но музыка настолько выразительна, что я просто-напросто, как говорится, «от фонаря по Чехову» написал стихи под настроение в размере гениальной мелодии Мишеля Леграна:
Бесконечный вечер,
бесконечный дождь...
На асфальт, на плечи
ветер сеет дождь.
Ты не рядом с сердцем
в этот час идешь.
Я хочу уйти,
я уйду в дождь.
Огневому музыка безумно понравилась, и стихи его устраивали, но, как разумный человек, он не хотел оказаться в нелепом положении. Вот мы и хотели узнать, о чем все- таки поют французы. А пела в фильме не кто-нибудь, а совсем юная тогда Катрин Денев. Но ничего-то мы не знали...
Сухонькая, но крепенькая Иля Яковлевна только-только вернулась из Парижа, где гостила у своей старшей сестры. Фильм «Шербурские зонтики» в Париже она видела. Поразились мы с Константином Дмитриевичем тому, что, оказывается, этот фильм — реклама, заказ фирмы, производящей зонтики. Добрались до песни.
— Нет, нет, — сказала она, — в тексте про дождь ничего нет. Слова там простые: «До свиданья, милый, не забудь меня. До свиданья, милый, буду ждать тебя». Но вот что удивительно, эти русские слова, как ни странно, передают все содержание фильма полностью. И все действие фильма происходит на фоне дождя, иногда переходящего в мокрый снег...
Мы ушли от милейшей старушки очарованные и успокоенные. Константин Дмитриевич сказал, что споет эту песню месяца через полтора-два на встрече редколлегии издательства «Музична Україна» с курсантами Высшего военного училища связи на Печерске.
На концерт принесли свеженькие экземпляры «Музичної орбіти» №1. Я поначалу очень обрадовался, затем очень огорчился. Рядом были напечатаны два текста: «Нескінчений дощ» — украинский текст И. Драча и «Бесконечный дождь» А. Вратарева.
Стихи Ивана Федоровича были мягкими, легкими и певучими:
«Нескінчений вечір,
нескінчений дощ...
На асфальт, на плечі
вечір сіє дощ...»
И так далее, абсолютная калька с русского. Константин Дмитриевич замечательно пел эту песню и объявил замечательно: «Русские стихи Александра Вратарева, перевод с русского Ивана Драча».
После концерта ко мне подошел главный редактор издательства «Музична Україна», полноватый и добродушный Володя Симоненко, поправил очки на переносице указательным пальцем: «Прости, старик. Перестраховались...».
Позвонил композитор Александр Осадчий, руководитель инструментального ансамбля «Мелодия», с которым работали Огневой, Гуляев, Богатиков: «Давай напишем что-нибудь для Константина Дмитриевича, он просил».
Я принес несколько стихотворений в филармонию, где Огневой репетировал с «Мелодией». Не понравились, вернее, как очень вежливый и чуткий человек, Костя сказал: «Стихи хорошие, но не мое это... Ты вспомни атмосферу того далекого вечера, когда мы были вместе с Юрой Гуляевым. И эта женщина так удивительно смеялась». Через неделю я принес новые строчки.«Во ржи поют перепела»... Осадчий написал мелодичную музыку. Огневой спел эту песню трогательно, искренне, светло и грустно одновременно, но без надрыва. Голос звенел, как вода ключевая, живая вода. Пел для себя и для всех. Так поют перед дальней дорогой.
...В 1999-м, в предпоследний год уходящего тысячелетия, я позвонил ему. Он обрадовался. Вот хорошо бы встретиться, поговорить. Столько вспомнить можно...
— Константин Дмитриевич, что голос такой слабый?
— Спина болит... Радикулит какой-то отвратительный, просто подняться не могу. Ладно, не будем об этом. Ты замечаешь, Огневого все реже «ганяють по кільцю». Я понимаю, другие времена — другие песни. Молодым да прытким надо себя показать. Мы свое уже доказали. Как только станет чуть полегче — обязательно встретимся.
Вскоре его увезли в Феофанию в больницу. Это был не радикулит...
Константин Огневой ушел 15 декабря 1999 года. Но с нами навсегда его задушевный, благородный, чистый голос. Он звучит звонко, истово, как бессмертная молитва во славу жизни и любви. Этот голос слышат небеса и земля. Ему завидуют ангелы.
P.S. 30 сентября в Национальной опере Украины пройдет вечер, посвященный памяти Константина Огневого.
