Господствует экстенсивное, имитированное развитие мысли, которая не останавливается ни на одной жизненно важной проблеме. Профанация великих слов, профанация великих идей и фигур нынче идет широким фронтом
С Евгением Александровичом мы познакомились еще в шестидесятые, когда я был учеником седьмого класса. Встреча с ним во многом изменила ориентиры и ценности не только мои, но и моих друзей. Сверстюка отличала чрезвычайная чуткость и внимательность не только к людям (а это как теперь, так и тогда — встречалось нечасто), но и к словам. «Слова не считают, их взвешивают», — писал как-то он. И его собственные слова весят много, ибо оплачены собственной свободой — 12 лет Сверстюк был узником совести. Когда разговариваешь с ним, то замечаешь, что он делает ударение на слове «настоящий» — кажется, тот, кто с полувзгляда распознает истину и фальшь, искренне удивляется, как целое общество не может не замечать рыболовного крючка в яркой аппетитной наживке.
— Евгений Александрович, вас называют одним из самых активных шестидесятников. А как бы вы охарактеризовали основные моральные максимы своего поколения?
— О поколении шестидесятников мы можем говорить, собственно, как о единицах из целого поколения, которые возникли на широкой волне отрицания сталинизма, осознав необходимость громко говорить правду и называть вещи своими именами. Я хочу подчеркнуть слово «громко», потому что тихие сетования и жалобы — это принципиально нечто другое, нежели заявлять громко и бесстрашно. Когда за словами стоит человек, готовый отвечать за них жизнью, тогда это и есть рискованное, открытое и мужественное противостояние, которое не сводится к пустому аффекту.
— А сейчас в обществе люди способны на такое противостояние?
— Как и в каждом поколении, они есть и нынче. Но в воздухе всегда носятся какие-то неповторимые ветры времени. Т огдашние ветры времени были противостоянием лжи, которая имела вполне ясное название — идеология. Сопротивлясь ей,шестидесятники отстаивали ценности общечеловеческие — мораль, этику, по рядочность, человеческую нежность. Я бы сказал, что нынешнее поколение растеряно, оно отрицает всякий энтузиазм, как пережиток прошлого, отвергает много вечных понятий, например — общественный долг, ответственность, которые в легкомысленных речах некоторых говорунов претворились в типичные черты тоталитарного мышления. Советская диета произвела определенный тип человека, который не верит в максимализм. И есть очень большая фальшь в том, что, например, Василя Стуса принимают все. Ведь, собственно, из- за своего максимализма он приемлем очень не для многих. Возможно, это понимают те, кто фамилию «Стус» выкрикивает на каждом шагу, ибо наш мир хотел бы таких людей принимать как канонизированных и мумифицированных.
— Удовлетворяет ли вас уровень рефлексии в современной культуре?
— Как сказал Тычина: «В усі слова узуємось». Я думаю, что сейчас мы очень хорошо иллюстрируем этот образ. Вместе с тем не чувствуется в воздухе той святой идеи, которая задавала бы тон достойного уважения и самоуважения. Сейчас первая проблема — свобода слова. К сожалению, слово в очередной раз грубо использовано в угоду конъюнктуре. Господствует экстенсивное, имитированное развитие мысли, которая не останавливается ни на одной жизненно важной проблеме. Профанация великих слов, профанация великих идей и фигур нынче идет широким фронтом. К превеликому сожалению, весь мир движется, вопреки предупреждениям, дорогой потери духовной и моральной силы. Но не забывайте: в своей «Исповеди» Толстой признает, что наибольшие авторитеты современности, писатели и философы, не могли дать ответа на вопрос, в чем состоит смысл жизни. Но этот ответ всегда имел народ, который жил христианской верой.
— Есть ли сейчас выдающиеся фигуры среди украинских писателей?
— Если бы такие фигуры были, вы бы мне этого вопроса не задавали. Мы переживаем то время, когда иногда есть писатели, которые больше своих произведений. Скажем, Юрий Андрухович. Сейчас довольно много людей, которые умеют писать, а к тому же достигли определенного уровня ментального раскрепощения, обладают силой, но у них нет выстраданной идеи. Они не знают о чем писать, ибо в них нет большой веры, которая всегда вдохновляла людей. Пересмотрите любой современный сборник. Это написано лучше, чем в те подцензурные годы, но нет наполнения. Ведь теперь недостаточно декларировать свое несогласие с господствующей системой, необходимо предложить другую систему, выстраданную внутренне. Все-таки, для творчества нужно определенное напряжение в обществе. Возьмите то, которое появлялось в шестидесятые годы, оно возникало на волне возражения, противостояния и самоутверждения, даже когда это был такой лирический поэт, как Булат Окуджава. А сейчас недостает позитивной веры, глубокого переживания. Очень важно, чтобы в литературе появился духовный стоицизм, тогда конъюнктурные псевдоукраинские завывания останутся по ту сторону культуры.
— Вы так категорично настроены. А как же плюрализм?
— Плюрализм — это совсем не значит одинаковое место и для сорняка, и для пшеницы. Плюрализм значит отсутствие запрещения на культивирование высших сортов.
— А как вы сами стали писателем, поэтом?
— Я никогда не чувствовал себя поэтом, никогда не работал систематически как поэт. Писал интимную поэзию тогда, когда время требовало газетной. Я думаю, что писателем меня сделали тюрьма и ссылка: там я начал писать и переводить, так как больше было нечем заняться. В тюрьме стали писать даже те, кто никогда раньше не писал. Я думаю, что печать настоящего лежит на этих произведениях, ибо они выстраданы, несут отпечаток времени и гнета обстоятельств. После возвращения в Киев я писал немного и, как правило, во время душевных стрессов. Это, собственно, и есть мой способ жизни в поэзии — писать тогда, когда ипытываешь большаю боль.
— Удовлетворены ли вы деятельностью украинского ПЕН-клуба, президентом которого являетесь?
— Что касается ПЕН-клуба, то его эффективность хорошо проявляется на международных встречах. И очень слабо — в Украине. Тяжело заангажировать людей к работе в ПЕН-клубе. Они не видят в этом пользы. Когда-то казалось, что это кратчайший путь к международной славе, а оказалось, что на Западе никто никого с кинокамерами не ждет. ПЕН-клуб — это черная повседневная работа, незаметная и неблагодарная.
В этом отношении мне чрезвычайно импонирует польская интеллигенция. Например, там на конференции можно встретить старого члена ПЕН-клуба Чеслава Милоша, лауреата Нобелевской премии. Сейчас Милош живет в Кракове. Для поддержания надлежащего пульса культурной жизни он выступает на конференциях. Эта внутренняя потребность создавать культурную атмосферу в человеке, которому лично для себя уже ничего не нужно, является очень важной. Ибо главное — понимание того, что когда ты эту атмосферу создашь, тогда и у тебя есть перспективы. Симптом упадка интеллигенции, ее безучастность, возвращение к материальным интересам — это симптом наиболее тяжелого кризиса общественной мысли. Я думаю, что просто бедностью нежелание наших интеллигентов бескорыстно работать объяснить нельзя.
— Невзирая на множество дел, что для вас является самым главным на сегодня?
— Наверное, никого не удивлю, если скажу, что главное для меня сейчас — писать воспоминания. Необходимо только вырваться из потока сезонных заказов и собрать снопы в копну. Этого бесконечно откладывать нельзя.
