Этим летом 18 лет Независимости. Много будут писать о совершеннолетии государственности, будут использовать другие возрастные метафоры. Но, кажется, более благодарной и интересной задачей было бы просто отследить — хотя бы в общих чертах — жизнь молодого человека, одного или одной из тех, кто, по сути, и является сверстником нынешней Украины.
С Галей Карпой я познакомился, когда она еще была школьницей, в ее шестнадцать. Она тогда приехала в Киев из Яремчи, в гости к своей старшей сестре Ирене — писательнице и рок-певице. Уже первые литературные пробы Карпы-младшей, позже опубликованные в альманахе «Четвер», выдавали несомненный талант их автора. Сегодня среди достижений Гали — дебютный сборник под причудливым названием «Пппппппппппп ппп...» (вышел в 2007 году) и научное звание магистра (специализация — японский язык, перевод, Национальный университет имени Шевченко). Возможно, она и не типичный представитель своего поколения — но существуют ли поколения вообще?
— Ты большую часть жизни прожила в Яремче?
— Да, 16 лет.
— Если придерживаться протокольного стиля, то это 16 лет какого режима?
— Здорового демократического.
— А правда ли, что о провинции говорят, что заела среда?
— Такое можно сказать о любой среде, не только о провинции. В моем случае эта среда мне не успела надоесть хотя бы потому, что я сразу после школы уехала в Киев в университет.
— Это я веду вот к чему: приходилось ли тебе бунтовать в определенном возрасте? Мне кажется, через это все проходят...
— Пока не приходилось, потому что у меня не было против чего бунтовать. Я росла в любви и достатке. Имела, что хотела. Хотела — посещала художественную школу, хотела — танцы. Протестуют против ограничений в правах. Мне повезло, я имела свободу.
— Выходит, тебе просто не нужно было расчищать территорию — она уже у тебя была?
— Да, мне было очень комфортно. У меня высокообразованные родители, гиперактивная старшая сестра, с них я могла брать пример. А сильная семья — это очень важный стартовый момент. В тысячи раз важнее, чем когда ребенок вынужден бороться с непониманием вокруг.
— Ну, возможно, не всем так везет... А молодежи в общем обязательно бороться?
— Главное — чтобы не с мельницами. Потому что тогда это никакая не борьба, а махание руками, стоя на месте. Чем быстрее мы вступим в бой, тем быстрее получим свой трофей и победу. Каждый должен когда-то взбунтоваться, герой должен отречься от всего, чтобы в результате обрести свободу быть самим собой.
— Однако старших людей к этому вынуждали и внешние обстоятельства. Кстати, ты помнишь что-то из своего раннего детства, первых четыре года той советской жизни?
— Практически ничего именно с того периода до независимости. Пошла в школу уже в 1992 году. Воспитывалась в национальном духе и в семье, и в школе. Мы с Советским Союзом не встретились и слава Богу.
— Когда ты поняла, что писательство — это твое, что это больше, чем детские попытки?
— Если я чем-то начинаю заниматься, то сразу отношусь к этому серьезно. Когда моя первая повесть вышла в печать в «Четверзі», мне было 16 лет. Этот момент признания другим, посторонним очень важен. Мне очень приятно и даже немного странно, когда кто-то меня читает. Ведь если ты уже что-то опубликовал, можешь забыть о тексте — он больше тебе не принадлежит. Он теперь принадлежит каждому, но не тебе. Вот что такое «смерть автора» (концепция смерти автора в созданном им тексте провозглашена великим французским культурологом Роланом Бартом в 1968 году. — Д.Д.). А сомнения относительно того, мое ли это или не мое, лишь делают текст хуже. Уверена, что писателю только на пользу, если он хорошо владеет другой профессией — желательно, даже не гуманитарной.
— Если продолжать тему восстания, то я хорошо помню твою палатку «Востоковедение» на Крещатике во время оранжевой революции. Как ты сейчас считаешь, не зря там мерзла?
— Сейчас не интересуюсь политикой, но в любом случае хорошо, что победил Ющенко, — страшно себе представить, если бы все решилось по-другому. Тогда был такой всеобщий подъем, и это очень вдохновляло. Однозначно все было не зря хотя бы потому, что украинцы увидели сами себя еще и такими — активными, упорными и принципиальными. Почаще бы народ верил в свои силы.
— А что сейчас больше всего не нравится в Украине?
— Хочется больше образованности и культурности в людях встречать. Самостоятельности мышления, толерантности, вежливости. И веры в себя. Мне очень обидно наблюдать за культурно дезориентированными молодыми людьми, говорящими ни на русском, ни на украинском, а на плохом таком суррогате. Они будто берут и по живому отрезают от себя целый орган — язык. А языковая способность, доказано наукой, отвечает за когнитивные, познавательные способности человека. Это наш культурный код мыслит внутри нас, его нужно всячески лелеять, а не приглушать. Важной победой для украинцев было бы, если бы они раз и навсегда избавились от колониального комплекса второсортности.
Из других стран я до сих пор была только в России, в Москве — и была приятно поражена открытостью и любопытством молодых россиян к Украине в частности. Нужно искоренять стереотипы. Россияне активные — парадоксально, но в условиях политической духоты им удается проводить абсолютно революционные акции. Я имею в виду прежде всего арт-группу «Война».
— Может, эта духота и является условием?
— Возможно. Когда есть с чем бороться, есть сразу и кому бороться. Но я все-таки за свободу.
— А что такое для тебя свобода?
— Свобода — это самостоятельное мышление. Это роскошь иметь свое независимое мнение. И иметь возможность быть услышанным.
— Самостоятельное мышление все же не исключает определенной личной иерархии. Кто для тебя является авторитетом — не обязательно в литературе?
— Могу назвать очень много имен. Кто первый в голову приходит... Махатма Ганди, Нельсон Мандела — философы-мятежники, борцы за социальную справедливость. Но Иисус Христос, несомненно, для меня самый первый, наиболее доступный духовный авторитет.
— Противоположный и несколько провокационный вопрос: тебя старшие поколения чем-то раздражают?
— Слушать о Советском Союзе в общественном транспорте иногда просто невозможно. Но если подумать, сколько раз в жизни этих людей наступал конец света в пределах их системы координат, то можно вполне понять все их недоверие к действительности.
— А что тебя вообще раздражает?
— Когда люди говорят о вещах, о которых они никакого представления не имеют. Это все называется одним словом — понты. Когда вместо сути одна видимость. Такое я ненавижу и свое время на это не трачу. Еще раздражает амбициозность, претенциозность, которая, как правило, вырастает из пустоты. На самом деле большое количество вещей: неконкретность, непринципиальность, заносчивость, а с другой стороны — и зашоренность. Ужасно раздражает, когда люди выдают чужие мысли за свои собственные. Они не подозревают, что такое сработать может лишь на экзаменатора, так как он уже привык. Или раздражает, когда человек прикрывает полное отсутствие мыслей пышными словами вместо того, чтобы честно промолчать. Еще — нечестность.
— Кстати, что касается амбиций — разреши не поверить. Свой уровень амбиций есть у каждого.
— Ты сейчас спрашиваешь о желании, а не о претензиях...
— То есть существуют определенные цели, конкретные, которые четко знаешь.
— Хочу путешествовать. Жизнь такая короткая, мир такой большой, нужно успеть увидеть как можно больше. В идеале я бы хотела открывать что-то новое каждый день. Столько радости, сколько познания нового, мне кажется, ничего не приносит. И хорошо писать. Хочу книгу написать, которая кого-то побуждала бы к движению, к бунту.
— А о чем она?
— Это история мести. Кстати, интересно — мы с Иреной сейчас параллельно пишем истории о двух сестрах. Больше ничего не скажу — работа незавершена.
— Хорошо, говоря более общо: как бы ты хотела писать?
— Я бы хотела писать, как Галя Карпа. Чтобы мой текст говорил сам за себя. В идеале я бы хотела писать очень конкретно, как Пол Теру, например: тремя строчками сказать все. Я бы хотела, чтобы пространство в моих текстах было, как у американских писателей: свободное и широкое, как у Трумена Капоте, как у Селлинджера. Но я также люблю метод, которым героя выстраивает Кнут Гамсун. И экзотичность латиноамериканских магов. Но хочу стать собой.
— Это выходит за рамки той манеры, которой ты сейчас придерживаешься. Чем не устраивает?
— Кстати, мне именно сейчас нравится наконец, как я пишу, — раньше никогда не нравилось. Но хочется развиваться. Это же просто скетчи, упражнения. Как сказал один наш русский приятель, журналист Гриша Охотин, — я пишу, будто демонстрирую свои литературные способности, только показываю — смотрите, как я могу. Я не хочу, чтобы такое впечатление складывалось. Я хочу рассказать историю. Ведь это то, что должна делать художественная литература — рассказывать истории.
— Так ли это обязательно? В прошлом веке немало одаренных писателей хорошо поработало над тем, чтобы избавиться от линейного сюжета, делать текст без фабулы, как в том же новом романе...
— Была мода, был период со своими задачами и требованиями, значения которого никто не отменяет, несомненно. Модернизм создал новую философско-культурную парадигму, обновил художественные формы, полностью перезапустил всю систему. Это была революция сознания, суть которой — доказать самим себе и людям, что можно вот еще так — совершенно иначе. Можно и так. Оно сыграло свою роль, но классическую художественную литературу никто не отменял. Это был как лифт на верхний этаж. И в пределах открытого ими нового этажа замечательно находится место и для классического линейного сюжета.
— Но ведь, согласись, есть немало очень талантливо сделанных произведений, где основной герой — язык как таковой.
— Да, но это экспериментальная литература, намеренно революционная, не для чтения на досуге. Она повлияла на все несомненно, но осталась в истории. А все законы, по которым строится художественное произведение, неизменны. История будет успешна и прочитается, если это будет история конкретного героя, покидающего свой дом, борющегося с драконами, проходящего путь испытаний, встречающего прекрасную царевну, примиряющегося с отцом, завоевывающего свой трофей. И эта модель характерна для классического мифа, для мифов различных культур, для волшебной сказки, для романа — просто в разных вариациях, но всегда речь идет именно об этом, и так будет вечно, иного нет, потому что такова наша человеческая природа.
— Кто тогда твой герой? Как он чувствует себя?
— Мой герой чувствует себя хорошо. Он в основном находится один на один с собой и время от времени ходит заглядывать за горизонт. Но пока ему далеко до края света, поэтому он постоянно возвращается домой.
— Относительно познания мира и самого себя — мне очень понравилась цитата из Симоны Вайль в твоем Живом Журнале: «Из людей, чья неземная (surnaturelle) часть их самих еще не проснулась, правы атеисты, а верующие не правы». А что ты можешь сказать о своей неземной части? Познала ли ты ее?
— Вопрос веры, отношений с божественным — очень интимная тема. А что касается неземной части — если земная я попытаюсь материальными словами назвать абсолютно нематериальную субстанцию, это будет неправда. Давайте назовем словом душа.
— Что тогда означает истинная вера?
— Это такой трансцендентный опыт, который опять-таки невозможно высказать. Но вера приносит то, что мы уже можем почувствовать, — отсутствие страха, вопросов, уверенность в правильности всего происходящего сейчас. Вера дает свободу.
— А в своем будущем ты также уверена?
— Я не знаю, что будет завтра. Но я открыта любым изменениям. Вперед с песней. Я уверена в целесообразности и уникальности всего происходящего со мной сейчас. Потому что это только моя жизнь, и мне выпало счастье здесь и сейчас быть и ощущать, и создавать что-то свое — и как я должна быть благодарна за это. Ведь можно было бы и не быть вообще.
Несколько новых миниатюр Гали Карпы
БЕЛІНДА Й ПРЯМОКУТНИК
Белінда ходив на дах молитися. Ходячи туди-сюди взад-вперед молячись, він бачив світ тільки прямокутником перед собою, вертикальним прямокутником, в який вміщалася лише прямокутна частина світу. Белінда вертів головою — але все одно бачив прямокутник, справа й зліва.
Одного разу, коли Белінда ходив по даху, молячись, зверху з’явилась драбина, вона хиталася на вітрі своїми мотузками й дерев’яними перекладинами. Белінда так довго чекав на це, що навіть вже був забув, на що саме чекав, а при вигляді драбини очі йому затуманились і він, переступаючи ногами вгору і вгору, плакав, як маленький. А що очі йому затуманились, то він і не відразу помітив, як поволі розростався у всіх напрямках його прямокутник.
БЕЛІНДА І СНІГ
Випав сніг, і Белінда пішов подивитися, як задалеко випав сніг. Белінда пішов вперед, а кроки його позаду засипались новим снігом. Белінда все йшов і йшов, і аж коли він перетворився на ледь помітну точку на тлі білого снігу, він зрозумів, що сніг випав дуже далеко. Белінда зрозумів, що сніг випав повсюди, і що назад можна і не повертатися. І тоді Белінда зник.
БЕЛІНДА І ДВЕРІ
Коли виявилось, що в його житті все так само важливо, як і не має жодного значення, Белінда почав ходити зовсім по-інакшому — задом наперед. Так Белінда відкрив у своїй голові нові двері й вийшов в них.
БЕЛІНДА І СЛІДИ
Вночі випав сніг, а зранку Белінда пішов до лісу. Сніг лежав по коліна, і щоб не намочити ноги, Белінда мусив ступати крок в крок слідами того, хто був пройшов тут першим. Белінда йшов і йшов, аж раптом сліди обірвалися прямо посеред дороги. Так Белінда зрозумів, що це були його сліди, і повернувся.
