Как-то одна моя коллега спросила Анну Ипатьеву: каким было ее первое художественное впечатление? Та вежливо ответила: бабушка иллюстрировала детскую книгу («Сказку о белой ромашке» Александра Авраменко), ну а я помогала раскрашивать лепестки цветов. Знаменательно, что на одном бутоне они были разноцветные, словно радужный пасьянс. Не нужно быть штатным герменевтиком, чтобы истолковать в этом первом эпизоде первое проявление расширения формы, отрубности, «воли к фрагменту» — с условием максимального накопления возможных фрагментов на единицу человеко-пространства.
Не так уж и часто дипломное произведение студента становится поводом для огласки, тем более — для торжественной презентации. Ипатьевские «Гипербореи» стали; живописные пайки, слепленные в один поражающий, на большую стену, причудливый мякиш. Посмотреть на работу вчерашней студентки пришел «весь Киев», и не пожалел. (Парадный зал Академии искусств — года три назад — был заполнен полностью.) Тематическая вариация на тему мифического парада, локализованного на разных пространствах, а преимущественно — на севере, народа, посвятившего себя культу Аполлона и пользовавшегося уважением древних эллинов (так, Лукиан пишет, что Пифигора называли «гиперборейским Аполлоном»), — интриговала. «Мы гиперборейцы», — изрекал Ницше в своем «Антихристе», обращаясь к своим (чаще — желаемым) единомышленникам. Ситуация мало изменилась столетия спустя. «Гипербореи» эпохи новейшего декаданса стали quasi-панно, аллегорически зафиксировавшим все плюсы и минусы нашей эпохи.
Произошло ли тут приобретение монументальной формы? Я воздержался бы от утвердительного ответа. Но поставим вопрос иначе: состоялась ли «заявка на личность»? — и тут ответ очевиден. «Конец века», о котором так много говорили нехудожники, все-таки мало приспособлен к рождению нового, но подвести блестящую черту сказанному — это более чем в его возможности. Выставка в галерее «36» позволяет вблизи рассмотреть отдельные части «Гипербореев», а также посмотреть новую серию работ, которую язык не поворачивается назвать анималистической. Пища для бестиария — это уже «ближе к телу». Итак, остановлюсь на них более подробно.
Жанру этому идет определение «колючий Парадиз». При внешнем спокойствии — ощетиненость. При видимом отсутствии монстров — перверсивность (сова с кокетливо подкрашенными губками, как престарелая модница). Косуля, покусывающая собственную ногу, стоит изумрудных крыс. Все ощетинивается, насупливается, прорастает иглами и остью. Крокодил похож на трансвестита, зоологическая принадлежность иных особей угадывается «с напрягом». (И неспроста же в одном из оформленных Ипатьевой представлений — их дислокация в общем наползает на территорию восточного соседа, до Омска включительно, — мелькает «Риголетто» с антропологической «ошибкой природы» в главной роли.) Процесс мутации затронул не только мир людей, но и мир животных, который до недавнего времени представлялся нам родниково-чистым (подтверждение этому — зловещие уродцы собачьих пород, возрастающее присутствие которых на улицах наших городов становится не просто невыносимым — преступным). Поверхность картин покрывается черточками, складками, мелкими камешками — как обломками нерасшифрованного пунктира.., который указывает на произведение-соседа (и так далее, с тем же успехом). Утопия превращается в анти- утопию, стоит зрителю подойти вплотную к полотну (в тех же «Гипербореях»), чтобы возвратить собе подзабытое ощущение босой ступни, которая впервые собирается идти по рельефной, ой, слишком рельефной дороге: колется, щекочет, кусает. Все зрители этих отрицательных действий так или иначе корреспондируются со стратегией определенного животного вида. С другой стороны, в зоомире есть необъявленные ниши, где различие между животным и растительным представляется фиктивным. Кроме пресноводной губки, на ум приходит рыба-колючка. Если в «Гипербореях» (в том числе и в фрагментах, представленных для демонстрации в галерее «36») хотя бы мистифицировалась перспектива идиллии — длиннорукие персонажи плавали в светлых водах, обнявшись с какой-то рыбиной — в новой серии, название которой я так и не смог узнать, животное уже не нуждается в освящении человеческим: носороги и муравьеды замечательно проживут в своей анонимности. Вот только обойдутся ли они без изображений? Хотя бы фрагментарно? Вряд ли.
