В рамках Международного фестиваля Chamber Art Music, который недавно проходил в нашей столице, выступил пианист Клаудио МАРТИНЕС (Испания). Это — феноменальный музыкант-полиглот, который играет на нескольких музыкальных инструментах и знает семь языков. Он родом из Германии, выпускник консерваторий в Мадриде, Москве, Фрайбурге, Комо (Италия) и Балтиморе. В Киеве музыкант дал концерты вместе с камерным ансамблем «Киевские солисты» и струнным квартетом Collegium, а также провел благотворительные мастер-классы для студентов НМАУ.
— С вашей точки зрения, что самое главное в исполнении — стиль, замысел произведения или интерпретация?
— Для меня главное не стиль. И не интерпретация, в традиционном понимании. Главное — что ноты хотят... То есть, это максимально ясное понимание того, какие функции выполняет каждая нота, такт. Понятие стиля — оно же идет от текста. А текст — не то, что написано, а то, что это значит. И это большая работа, поскольку есть много возможностей понимания того, «что это значит». Сначала нужно понять, что было до текста, перед его написанием. Потому что сам графический нотный текст — это на самом деле — очень мало информации.
— То есть, исполнитель должен быть еще и историком?
— Безусловно. Это не касается стиля, который часто, в нашем понимании, связывают с каким-то образом интонацией. Меня это не интересует. Потому что, когда я слушаю, скажем, Баха, то с большим удовольствием могу послушать и Гульда, и Рихтера, и Фишера. Всех этих музыкантов я очень люблю. Меня интересуют исторические связи, то, откуда это все взялось. Ведь музыка как исторический феномен, как эволюционное явление, можно сказать, умерла, и давно. Музыкальный язык — это как латынь или древнегреческий язык, что-то изменить, в принципе, невозможно.
— Есть произведения, которые дают больше свободы исполнителю, а есть такие, которые ее не допускают.
— Единение с музыкой зависит от нашего духовного мира, который формируется под воздействием культуры нашего времени. Поэтому музыка второй половины ХХ века нам более близка, чем музыка конца XVIII века. Самые лучшие интерпретаторы, например Шопена, были в ХХ веке.
— Получается, путь к старой музыке нам закрыт?
— В настоящее время очень интенсивно и активно развивается барокковая музыка. В ХІХ — начале ХХ века ее интерпретация была настолько неразборчивой и часто неграмотной, что сегодня мы, по сути, начинаем с нуля. Пришло новое поколение, которое много читает, много знает. Сегодня уже никто не слушает барокковую музыку в исполнении, скажем, Караяна.
— Почему вы считаете, что мы можем лучше понять ту музыку, которая написана в наше время? В каком смысле?
— В каком смысле? В том, что композиторы еще живы, и мы можем их спросить, что они хотели сказать. Сегодня вообще существует разногласие относительно того, что такое композиция, что такое музыка, что в ней вообще есть. Но композиторы, меня интересующие, в частности Лигети, Мессиан, Куртаг, — основываются на традициях, то есть на музыке, которая была до них. Были и есть и такие, которые хотели прекратить этот путь и создать что-то абсолютно новое, как например, американский минимализм. Однако у того же Лигети можно найти и Баха, и Листа, и Шопена, и Дебюсси, и тех же минималистов, и даже африканскую музыку! Невероятная палитра! Барток — также хороший пример, его музыка объединяет все, что создано за последние 400—500 лет. То же можно сказать и о Брамсе, Бетховене, Бахе. Это композиторы, синтезировавшие все, что было до них, и ничего нового якобы не создавали, хотя нам так кажется. Больше всего меня интересуют в музыке культурные связи.
— Вы играете на нескольких музыкальных инструментах — скрипка, альт, клавесин...
— Несколько лет я занимался игрой на валторне и даже дал один небольшой концерт...
— Насколько знание специфики игры на инструменте помогает почувствовать и понять музыку?
— Очень помогает, и я всем советую. Бетховен, Моцарт, Бах — они играли на разных инструментах, один не исключает другого.
— Традиция универсального музыканта основана еще в древние времена, но в настоящее время на первом месте — специализация.
— Когда я приехал в Москву с намерением заниматься игре на фортепиано, то был альтистом. Я относительно недавно решил заниматься на фортепиано. Как-то мой педагог сказал, что есть много пианистов, но мало альтистов, мол, чтобы я оставался альтистом. Я взял свой альт и хотел параллельно продолжать занятия, но это оказалось очень трудно, потому что в Москве понятие специализации было особенным. Конечно, сейчас я не могу и не хочу делать карьеру альтиста. На скрипке мне вообще не удается поиграть; немного играю на виолончели.
— То есть приоритет — фортепиано?
— Ну, скажем так, на нем я играю немного лучше, чем на альте, но это случайность... С клавесином выступал, а на альте играл как оркестрант с симфоническим и камерным оркестрами.
Сейчас такое время, что можно легко найти любую информацию абсолютно обо всем. Можно посмотреть рукопись, которую раньше нужно было искать годами, — а там все написано. Допустим, чтобы знать, какие штрихи в музыке Баха стоит посмотреть, что Бах написал для скрипки, виолончели, оркестра. И попробовать понять, почему такие штрихи и как это можно сыграть на рояле. Что я советую своим ученикам: не идти за кем-то, брать ту или иную запись, даже самую лучшую, и говорить, что вот так нужно играть. Индивидуальная работа — это самое важное. Педагог, по сути, очень мало может сделать.
— Какой образ Киева у вас сложился?
— Помню Киев 20 лет назад. Конечно, он очень изменился. Для меня этот город интенсивных столкновений и контрастов. Взять хотя бы эти соборы разных веков — Софию, Михайловский и монумент... Родина-Мать. Я с большим удовольствием бываю в Киеве, здесь у меня бывшие ученики, друзья, Киев связан с теплыми воспоминаниями. Я играл здесь концерт лет семь тому назад в Национальной филармонии... Это, наверное, в третий раз здесь выступаю.
