В течение 15 лет (1950—1965) в американском городе Филадельфия, штат Пенсильвания, выходил украинский литературный журнал с ностальгическим названием «Київ». Небольшой по объему, скромный по полиграфическим характеристикам, он был одной из площадок, вокруг которых объединялись эмигранты из Украины.
В Филадельфию, «город братской любви», украинцы потянулись еще в 1880-е годы — сначала из Лемковщины и Закарпатья, потом из Галичины. Поселившись на новой для себя земле, начали объединяться в религиозные общины, создавать «Просвіти», другие культурные общества.
В межвоенное время (1920—1930-е годы) Филадельфия стала центром объединения украинцев. В 1944 г. здесь был созван 2-й Конгресс украинцев Америки, который положил начало деятельности Украинского конгрессового комитета Америки (УККА). В 1948-м состоялся Всемирный съезд украинских женщин, в результате чего появилась Всемирная федерация украинских женских организаций (ВФУЖО). А после завершения мировой войны украинское общество пополнилось несколькими тысячами эмигрантов, прибывших из лагерей перемещенных лиц в Западной Европе. Совместными усилиями было построено целое «государство в государстве». Деятельность церквей, десятков общественно-политических, женских, профессиональных, молодежных, спортивных организаций, финансовых учреждений свидетельствовала, что жизнь обустраивалась, переселенцы укоренялись.
В те годы, когда выходил журнал «Київ», в Филадельфии действовали Украинский музыкальный институт в Америке (1952—1959, директор Г. Савицкий), Украинская художественная студия (с 1952 г., руководитель Петр Мегик), «Молода Просвіта» (с 1953 г.), Украинский театр под руководством В. Блавацкого (1949—1957 гг.), хор «Кобзар» (с 1953 г., дирижер Антин Рудницкий)...
Что же касается журнала «Київ», то он был творческим продуктом частного издательства с таким же названием, основанного Богданом Романенчуком (1906—1989).
РЕДАКТОР
О Романенчуке известно не так и много. Родом он из гуцульского края. Родился в с. Воскресенке Коломыйского уезда. По образованию — философ: в 1935 г. закончил философский факультет Львовского университета (в студенческие годы дружил с Богданом-Игорем Антоничем, оставил воспоминания о поэте). Преподавал украинский язык и литературу в гимназии; учредил во Львове издательство «Українська книгоспілка» (1935—1939). В 1939 г., когда пришли «советы», подался в эмиграцию — сначала в Польшу, потом в Австрию, где находился в лагере для перемещенных лиц. Дочь Михаила Драй-Хмары Оксана Керч свидетельствовала, что в лагере Романенчук «фактически был организатором культурной и общественной жизни»: выполнял обязанности культурно-образовательного референта в лагерной управе, занимался организацией средней школы, вместе с литераторами и учеными из Зальцбурга принимал участие в основании журнала «Літаври» (1947—1948), писал для этого издания статьи и рецензии.
В 1949 г. переехал в США, где и жил до конца жизни.
Б. Романенчук был членом НТШ в США, Украинского библиологического общества, членом Школьного совета при УККА. Изучал в Пенсильванском университете славистику, получил степень доктора философии (в 1958 г.)...
Задачу нового журнала редактор Романенчук видел в продолжении «светлых традиций литературы и искусства Киева, который всегда был центром высококачественной и идейной литературно-художественной жизни». А поскольку «литература и искусство, создаваемые на родных землях, служат, к сожалению, интересам Москвы», то репрезентантом украинской литературы и искусства должны стать «письменники і мистці на вигнанні». Такая максималистская позиция не мешала, однако, Романенчуку время от времени печатать в «Києві» и писателей из подсоветской Украины (Борис Антоненко-Давидович, Николай Бажан, Юрий Бедзик, Ева Будницкая, Николай Винграновский, Евген Гуцало, Иван Драч, Роман Иваничук, Лина Костенко, Ирина Жиленко, Светлана Йовенко, Виталий Коротич, Юрий Кругляк, Роман Кудлик, Евген Летюк, Николай Лиходид, Владимир Мищенко, Дмитрий Мищенко, Андрей Мясткивский, Борис Олийнык, Мыкола Олийнык, Максим Рыльский, Михаил Рубашов, Василий Симоненко, Семен Скляренко, Леонид Смилянский, Вадим Собко, Валентина Ткаченко, Юрий Яновский, Андрей Ярмульский; в этом перечне немало поэтов шестидесятнической волны; в наработках прозаиков редактора интересовали, прежде всего, исторические сюжеты, хотя встречаем на страницах журнала и имя Вадима Собко, который писал на злобу дня и исключительно «о современности»).
Главный же круг авторов «Києва» — писатели-эмигранты. Назову только самые известные имена: Эмма Андиевская, Богдан Бойчук, Вера Вовк, Святослав Гординский, Докия Гуменная, Галина Журба, Олег Зуевский, Олекса Изарский, Иван Кернецкий, Патриция Килина, Юрий Косач, Игорь Костецкий, Богдан Кравцив, Наталия Ливицкая-Холодная, Оксана Лятуринская, Евген Маланюк, Михаил Орест, Тодось Осьмачка, Мыкола Понедилок, Богдан Рубчак, Олекса Стефанович, Остап Тарнавский... По сути, это цвет украинской эмиграционной литературы 1950—1960-х годов. Нескольких знаковых имен, правда, недостает (например, Ивана Багряного; впрочем, это уже, очевидно, следствие идеологических расхождений, которые имели место в эмиграционной среде)...
Довольно часто обращался журнал и к творчеству писателей, уничтоженных коммунистическим режимом (Кость Буревий, Олекса Влызько, Мыкола Вороный, Михаил Драй-Хмара, Николай Зеров, Григорий Косинка, Николай Кулиш, Юрий Липа, Валерьян Пидмогильный, Павел Филипович). Произведения рано угасших Богдана-Игоря Антонича и Юрия Дарагана, как и поэзии Юрия Липы (замученного энкаведистами) и Олега Ольжича (чья жизнь оборвалась в нацистском концлагере «Заксенхаузен»), также появлялись на страницах филадельфийского журнала.
Ежегодно Б. Романенчук издавал шесть чисел журнала. Учитывая небольшой объем издания (50—60 страниц), самое сложное было с прозой и драматургией: приходилось обходиться фрагментами в надежде на то, что они заинтригуют читателя, станут прологом к более близкому знакомству.
СПОРЫ И ИХ ОТГОЛОСКИ
Сам редактор чаще всего выступал в роли историка литературы, критика и публициста. Его перу принадлежат студии об эстетичных взглядах Тараса Шевченко и Ивана Франко, исследования о жанрах новеллы и рассказа, многочисленные эссе о новых лауреатах Нобелевской премии, «мандрівки по книгарських полицях» (обзоры книжных новинок), рецензии, полемические статьи и заметки.
Среди наиболее принципиальных публикаций Романенчука-полемиста стоит назвать его статью «Літературні чекісти» («Київ», 1955, ч.ч.4, 5). Редактор «Києва» спорил с Романом Бжеским, автором памфлета «Політичні ідеї творів М.Куліша», в котором драматург представлен как «большевицький аген, який у своїх творах гльорифікує большевиків и комунізм». «Літературний чекізм не залишився там, по тім боці залізної заслони, він прийшов з нами сюди і є між нами», — гірко констатував Романенчук. Причому, йшлося вже й не тільки про Миколу Куліша: «Бжеський захотів за одним пострілом вбити кількох горобців: попри М. Куліша скомпрометувати і Наукове Т-во ім. Шевченка, і в-во «Київ» та його співробітників, і Літ.-мист. Клюб у Детройті, пришиваючи їм єхидно «інфільтрування комунізму»». За подібними інсинуаціями, на думку Б. Романенчука, проглядалася «хитра політика» Москви, якій вигідно було «позбуватися своїх ворогів, задушуючи їх руками їх же земляків».
Объективно выходило именно так, хотя Б. Романенчук намекал также на то, что в подобных случаях не обходится и без большевистской агентуры, которая «виконує якесь замовлення» («не уроєний комунізм нам небезпечний, але грізна п»ята колона, яка під маскою гіперпатріотизму непомітно вкрадається в наші ряди і веде розкладову роботу»). Как бы там ни было, а решительная оборона Кулиша (и, добивим, Мыколы Хвылевого) от довольно-таки распространенного в эмигрантской среде «гиперпатриотизма» с его примитивным, идеологизированным взглядом на творчество подсоветских писателей 1920—1930-х годов была еще как актуальна.
Не менее горячей оказалась вспышка страстей вокруг трудов и личности Дмитрия Чижевского. На его исследование Das heilige Russland резкой статьей отозвался Василий Косаренко-Косаревич («Малорос чи Конрад Валленрод? — «Київ», 1960, ч. 5-6). Он упрекнул Чижевского за то, что тот якобы отрывает наследие Киевской Руси от украинской истории и что политика у него побеждает науку, к тому же на пользу «євразійству», «месіяністичному москальству». Чижевский поставлен в один ряд с теми, кто «проводить спритно історичний геноцид українського народу як власної національної індивідуальности від прадавнини».
На статью В. Косаренко-Косаревича крайне острой репликой отреагировал историк И. Лысяк-Рудницкий, сделав в своей статье «Проти Росії чи проти радянської системи?» («Сучасність», 1961, ч.10) острое замечание, полностью посвященное критике Д. Чижевского на страницах «Києва». Статья В. Косаренко-Косаревича названа «безвідповідальною писаниною», а ее автор зачислен в «пігмеї» (в противовес «людям великого формату», к которым, считал И. Лысяк-Рудницкий, принадлежит и Дмитрий Чижевский).
Оценки, прозвучавшие с обеих сторон, были далекими от научной толерантности; за «безвідповідальну писанину» Лысяк-Рудницкий мимоходом упрекнул и Романенчука, поэтому редактору «Києва» ничего не оставалось как высказаться и себе (см. его статью «Культ особи? (З приводу однієї примітки)». — «Київ», 1961, ч.6). С основной мыслью В.Косаренко-Косаревича он солидаризировался, добавив, что и в «Історії російської літератури», изданной на немецком языке, Д. Чижевский «став цілковито на позиції московської науки і всю нашу стару літературу прилучив до московської... І про Україну та про українську літературу проф.Чижевський в цій частині книжки не вронив ніже одного слова». Следовательно, «проф. Чижевський таки справді інформує світову науку однобічно і промовчує певні речі, чим фальшує історію».
Критически упомянуты в этом контексте и труды историка Георгия Вернадского.
Не будем здесь обсуждать вопрос, кто из дискутантов был прав больше в конкретных оценках; отметим только, что затронутая ими проблема выходит далеко за пределы локальной полемики вокруг исследований Д. Чижевского. Поскольку и сейчас темы «Україна і Київська Русь» и «Росія і Київська Русь» остаются предметом не только научных дискуссий, но и идеологических противостояний. Такими они были и в 1960—1961 годах, когда столкнулись мнения сторонников Д. Донцова В. Косаренко-Косаревича и Б. Романенчука с одной стороны и либерала И. Лысяка-Рудницкого — со второй. Серьезной дискуссии тогда, к сожалению, не вышло: слишком зашкаливали эмоции «високих сторін»...
ГОРДИНСКИЙ И МАЛАНЮК
Среди многочисленной автуры «Киева» стоит выделить Святослава Гординского и Евгения Маланюка — думаю, что именно эти литераторы в значительной степени задавали тон изданию.
Святослав Гординский выступал на страницах «Киева» как поэт, историк литературы, критики, искусствовед и переводчик (несколько переводов с Р.-М. Рильке, Ш. Бодлера и отрывок из поэмы «Орфей и Эвридика» Овидия).
Один из почтенных исследователей «Слова о полку Игоревом», он знакомил читателей журнала со своими «словополківськими нотатками»; ему принадлежит приоритет в презентации текста «Справжнього «Народного Малахія»» Н.Кулиша (см: Гординский С. «Справжній «Народний Малахій». — «Київ», 1953, ч.4; сама же пьеса напечатана годом раньше: «Київ», 1952, ч.ч. 3,4,5—6) и комедии «Отак загинув Гуска» («Київ», 1951, ч.6). «Эта комедия нигде не была напечатана, а оригинал ее погиб во время войны и сохранился в записке, сделанной С.Гординским в 1943-ем», — отмечала редакция. Интересно, что в современных изданиях произведений Н.Кулиша эта публикация С.Гординского почему-то не замечена (см., напр.: Куліш М. Твори: В 2 т. — К., 1990).
Среди многочисленных литературоведческих исследований С.Гординского стоит выделить его интереснейшую студию «Франкові «Квіти зла»» («Київ», 1957, ч.4) с ее неожиданными типологическими сближениями (Франко — Бодлер, Франко — Гайне), с рассуждениями о «нирване» и «Будде» в «Зів’ялому листі», а также с тонкими наблюдениями над сложной, переменчивой творческой личностью большого поэта, который на этот раз как будто забыл о своих добровольных обязательствах борца за идеи, углубившись в космос души, которая переживает любовную катастрофу.
Достойны внимания и статьи С. Гординского о поэзии Е. Маланюка, которого он считал «поэтом выдающейся лирической силы» и в то же время «представником певної вольової, вітаїстичної філософії», «поэзии Украине мілітантіс» (см: «Євген Маланюк. З нагоди появи «Поезій»». — «Київ», 1955, ч.2 и «»Влада» Євгена Маланюка». — «Київ», 1952, ч.1). Однако Маланюка не стоит воспринимать односторонне, то есть лишь как трибуна, — говорит Гординский. Так как «у каждого поэта его идеи стоят как раз столько, сколько сила слова, которая их выражает». Критик замечал и то, и то: «культ державно-творчих елементів», ненависть поэта к малороссиянству, его «боротьбу за вирізьблення української людини», — а в то же время и «античную Украину» поэзии Маланюка, и трактованный в историософском ключе «комплекс поля-простору», метафору степи как национального проклятия, «трагічного місця українського небуття», и глубокие эстетические связи музы Маланюка с «космической музыкой» «Солнечных кларнетов», с образностью неоклассиков и неоромантиков...
Трудно согласиться только, читая Гординского, с тем, что «степная Эллада» Евгения Маланюка была его «идеальным образом Украины», в котором объединились красота и сила. Как раз наоборот: украинская «элладность» была объектом жестких инвектив поэтов, альтернативой «римскости», такой желанной и дефицитной! Поэт тосковал по «Риму», а не по «Элладе» (тем более степной).
Вопреки плохой традиции говорить важные слова уже после смерти художников, Гординский еще в 1955 г. назвал Маланюка большим поэтом, — и это не была дань какому-то торжественному моменту. К такому выводу он подводил читателей «Киева» всей логикой своих рассуждений и аргументов.
Сам Евгений Маланюк, как и Святослав Гординский, также был для «Киева» своим автором. С Богданом Романенчуком он имел творческие контакты еще с довоенные, львовские времена. В 1939 г. переписывался с ним как с редактором издательства «Українська книгоспілка», которое готовило к выходу в свет сборник Маланюка «Перстень Полікрата».
Кроме многочисленных поэзий, Е. Маланюк печатал на страницах «Киева» литературно-критические и культурологические эссе, в частности и попутные (почти дневники) заметки, которые были аналогом современных «блогов». Откликнулся на смерть Кнута Гамсуна, на присуждение Нобелевской премии Франсуа Мориаку, на появление «Дневника» Аркадия Любченко или же книги польского поэта и публициста Юзефа Лободовского «Золотая грамота»... Очень субъективные, безапелляционные, однако всегда обозначенные большой эрудицией, заряженные публицистической страстью и верой в то, что право на жизнь имеет только высокое искусство, зиметки Маланюка будоражили мысль. Его рассуждения о Гамсуне и Лободовском согреты теплом воспоминаний о собственной елисаветградской юности или же контроверсионными впечатлениями о его, Маланюка, Варшаве; итоговые суждения о творчестве Мориака — пересыпанные неожиданными ассоциациями (заслуживает внимания, в частности, наблюдение о «странном, хотя, возможно, и очень дискуссионном подобии» между Ф. Мориаком и нашим В. Пидмогильным); с пиететом вспоминал Евгений Маланюк имена Мономаха, Святослава Завойовника, Кирилла Транквилиона, Сковороды, Остроградского, Франко, Стефаника, Нарбута, Зерова, Кулиша, Курбаса, Хвылевого, Пидмогильного, Антоненко-Давидовича, Лесевича, Донцова, Липинского, увлекался песнями казацкой эпохи и песнями УПА, исполнительским искусством Анны Ширей... Но в то же время — с сокрушительной резкостью писал о национальном малокровии, провинциальной «малороссийщине», а также и о тех авторитетах, которые ему казались «дутыми». Современного читателя может шокировать пренебрежительное отношение Евгения Маланюка к Пабло Пикассо («фигляр от искусства»), Чарли Чаплина («кльовн з повітового цирку», «ванька ру-тю-тю»), «салено-бесцыетного» Сюлли Прюдома, Бернарда Шоу с его «скрипуче-старческим хихиканьем», к музыке Игоря Стравинского, романам Артура Кестлера, поэзии Томаса Эллиота... Что ж, суровые оценки Маланюка не претендовали (и не могли претендовать) на статус исторического приговора, зато они дают хорошую пищу для понимания эстетики самого «императора железных строф», которого привлекало искусство идеологически наполненные, так сказать — «воинственно-строительное».
Фундаментальных статей Е.Маланюк написал для «Киева» немного: вспомню его обстоятельные студии «Думки про М.Рильського» («Київ», 1951, ч.4) и «13 травня 1933 року» («Київ», 1956, ч.1). Рыльский и Хвылевой — также были именами из канона Маланюка...
МЕЧТЫ О ЕЩЕ НЕ ИЗДАННЫХ КНИГАХ
Взяв за ориентир «передовые течения культуры христианского Запада», заверив читателей, что украинская литература должна «достичь высокого художественного уровня», журнал «Киев» с самого начала своего существования большое внимание уделял переводам произведений из области зарубежного писательства. Воспользовавшись публикациями «Киева», можно было бы составить хорошую антологию мировой поэзии, тем более что презентовали ее украинские толкователи высокого класса — Михаил Орест, Олег Зуевский, Святослав Гординский, Богдан Кравцив, Остап Тарнавский... Шарль Бодлер, Леконт де Лиль, Антонио Мачадо, Райнер-Мария Рильке, Стефан Георге — вот лишь несколько имен из представляемой антологии, на самом же деле их — десятки.
Кое-что из переводческой наработки, представленной филадельфийским журналом, в последние годы попадало к изданиям творческого наследия М.Ореста, С.Гординского, О.Зуевского и других мастерова, однако все же резерв еще остается.
Просматривая подготовленный недавно Марией Гринько указатель журнала «Киев», чаще всего думаешь именно об этом — о потребности обнародования того, что для современного читателя еще остается за ширмой. Например, эссе Б. Романенчука о Нобелевских лауреатах. Или литературно-критических студий Владимира Дорошенко и Григория Лужницкого. А каким интересным мог бы быть том мемуаров, которые печатались в Филадельфии более полувека тому назад! Воспоминания В. Блавацкого, И. Боднарука, Д. Гонты, А. Городиского, О. Домбровского, Ф. Дудко, О. Изарского, И. Керницкого, В. Королива-Старого, Н. Кульчицкого, Г. Лащенко, О.Малюка, Л. Михайловой, М. Мухина, В. Пачевского, Р. Пачевского, Б. Сивенко содержат бесценные свидетельства об украинской истории преимущественно ХХ века, причем история эта «очеловечена», переломлена в судьбах тех, о ком рассказывают мемуаристы.
Могу засвидетельствовать: прочитанные в «худеньких» номерах журнала «Киев» воспоминания существенно дорисовывали в моем воображении портреты Юрия Клена, Юрия Липи, Елены Телиги, Оксаны Лятуринской, Василия Пачевского.
Читая «Киев», историки украинской эмиграции последнего века и все, кому интересно узнавать судьбу родного слова на разных материках, откроют для себя еще один островок украинской культуры, важный знак бытия нашего национального духа в среде тех, кто сумел бросить вызов жестоким обстоятельствам, чтобы «светлые традиции литературы и искусства Киева» жили и на далеких от Украины территориях.
