Андрей Цой не любит давать интервью, нечасто выбирается на выставки даже к друзьям-художникам, не понимает «многоэтажные», как яблочный пирог, тусовки и «селфи-героизм». Это не мешает ему быть коммуникабельным, остроумным и гостеприимным: говорят, мастерски готовит антипасту и шашлык, хотя считает их не едой, а поводом для общения. Знает толк в винах, и может удивить нежданного гостя не только фразой «искусство — это цветовая палитра интеллекта», но и незнакомым напитком, который тоже способствует общению. Не сильно жалует науку историю, считая ее несовершенной и расплывчатой. Рассмешил, когда на вопрос, есть ли в его работах испанский след (Андрей учился в Гранадском университете), ответил: «Вряд ли ... Это же Андалусия, самый юг, там главное — вино и хамон!» Растрогал, когда говорили о смерти.
Впрочем, и о живописи, и том, что за ее «стеной» интереснее и лучше расскажет сам Андрей Цой. Для того и собрались.
КАРАНТИН
— Андрей, недавно ты отметил день рожденья, в нынешнем году — нестандартный, карантинный. Чем он запомнится?
— Ничего не изменилось. День рожденья не отложили — встретил я его на даче, где мы сейчас живем. Привычек не поменяли — делали шашлык, пили вино, только компания была небольшая. Сообразили на троих — с женой и сыном. Все, как обычно, я так отмечаю день рожденья уже лет десять.
— Самоизоляция не повлияла на твое настроение, на желание работать? Чем занимаешься на карантине?
— Художники по определению — одиночки. Так что, введение карантина не очень отразилось на моем ритме жизни. Мастерская есть и на даче, поэтому я могу работать. Если хочу. (Смеется). Существует даже своя прелесть в самоизоляции — не нужно тратить время на академию, ездить на работу. Жизнь продолжается, панике не поддается.
ВАРЯГ
— Даже человек, абсолютно не разбирающийся в изобразительном искусстве, и впервые попавший в Украину, наверняка обратит внимание на живопись художника Цоя. Хотя бы потому, что это не совсем «типичная» для украинца фамилия. Каким ветром тебя, родившегося в Мурманске, занесло в наши края?
— Папа был военным, подводником. Когда его по службе переводили из Мурманска, обсуждались три города — Москва, Киев, Севастополь. Слава богу, мы попали в Киев, два других города сегодня весьма проблематичны. Но когда переехали в Украину, ситуация для меня оказалась сложной. Представь, человеку 13 лет — в самом пубертатном периоде его отрывают от привычной жизни, от друзей, увозят за тридевять земель, да еще в страну, языка которой он не знает. Как сейчас помню, когда ехали из аэропорта, я увидел надпись «Перукарня» и решил, что там хлеб пекут! (Смеется)
— Знакомая ситуация. Я была взрослее, когда приехала в Украину, но тоже удивлялась, почему в Киеве на каждой улице — «пекарни»...
— К тому же, я попал в не понятную школу, в 7 «З» (представляешь, «З»!!!) класс, где собрались отпетые мошенники... И хотя учился неплохо, был активистом — председателем совета отряда, когда пришло время думать о поступлении в художественное училище, очень хотел слинять из Киева. Мечтал, конечно, о Ленинградской академии искусств, хотя анкеты разослал в несколько учебных заведений. Первый ответ пришел из Днепропетровского художественного училища, или просто мама подсуетилась, чтобы именно он первым пришел!.. (Смеется). Туда я в итоге и поступил.
— А как же украинский? Уже выучил язык к моменту поступления?
— Во время учебы в школе я был освобожден от украинского как сын военнослужащего — существовал такой закон. И только в училище (это 86-й — 89-й годы, когда в стране возник интерес к национальной самоидентификации) полностью погрузился в украинское «середовище», и это было замечательно. Я оказался в нужный момент в правильной компании. Мои «сокамерники» по общаге начали просвещать меня. И не только в вопросах языка, менталитета. Там сформировались мои музыкальные вкусы. Что я слушал подростком, приехав из Киева? Только Morden Talking... Узнав об этом, мой однокурсник Игорь Попович сказал, как отрезал: «Не катит! Вот Queen, Deep Purple, Pink Floyd — что надо...» Мы хипповали, вышивали джинсы, устраивали безумные (по сегодняшним меркам) выставки и митинги. Например, создали организацию «СТРЕС» — Студенческий Творческий Революционный Союз. На что наш мудрый преподаватель Владимир Аксенов, много повидавший на своем веку, посоветовал: «Лучше не стоит этого делать!» (Смеется)
Ну, а потом была академия, куда я поступил со второго раза, зато в мастерскую к «Сторожу» — Николаю Андреевичу Стороженко. Тогда, в 91-м году, она несомненно была лучшей, чем горжусь. Правда, сегодня, когда я сам преподаю, думаю, что наша с Андреем Блудовым мастерская — лучше всех! (Смеется)
— Когда ты окончил академию, потом аспирантуру, каким представлял будущее? Все-таки художник — профессия творческая, его судьба зависит не только от него самого, а еще и от спроса на живопись, которую он пишет, от моды на тех или иных художников, в конце концов?
— Конечно, часто судьба художника зависит от субъективных вещей. Помню, на втором курсе мы сделали выставку в академии. И профессор Василий Иванович Гурин, рассматривая работы, сказал о моей: «Гениально!» Для него, может быть, эта фраза была простым комплиментом, ничего не значащим, а для молодого художника — бальзам на душу!
И еще один серьезный момент! После выставки в академии я отдал эту работу на другой вернисаж — в Республиканский дом художников. Она приглянулась меценату Егору Петровичу Буцану, мужу актрисы театра имени Ивана Франко Полины Лозовой, и он купил ее и еще три больших картины. За 100 долларов, как сейчас помню! (Смеется) Это были огромные деньги, потому что в 90-х студенческая семья могла прожить месяц за 20 долларов! Знаешь, какой была первая вещь, на которую я потратил заработанные деньги? Калькулятор! (Смеется) Денежный стимул дорогого стоит, часто не меньше похвал друзей и коллег. Именно тогда я вывел для себя формулу, почему выбрал именно эту профессию — во-первых, занимаюсь любимым делом, во-вторых, мой труд еще кому-то нужен и, к тому же, он оплачивается.
Это важно, хотя художником я решил стать в глубоком детстве. В детском саду, в Мурманске, где полярные ночи, воспитатели придумали для нас занятие — у каждого был толстый альбом, где мы рисовали все, что хотели. У меня получалось — хвалили. И если раньше я мечтал о профессии таксиста, потом повара, теперь моя судьба была предопределена — буду художником! Леонардо да Винчи! (Смеется) Он был единственный, кого я тогда знал.
Кстати, формула со стимулированием при покупке работ была проверена и на моем старшем сыне Никите. Он тоже учился в академии, но на пятом курсе хотел бросить учебу и уехать с рок-группой в Китай, играть «каверы». Может быть, так бы и произошло, но на какую-то выставку приехали американцы, поляки, купили его картины, и этот небольшой успех стал переломным моментом. Никита закончил академию, и начало его карьеры как художника достаточно успешное.
МИФОТВОРЧЕСТВО
— Ты редко даешь интервью. Но в одном из них сказал, что любишь писать женщин, потому что женщина в живописи интереснее реальной? Можешь прокомментировать?
— Это тот случай, когда интервью брали заочно, и многие мои мысли переданы не совсем верно, а иногда — совсем неверно. Скажу так: еще в юности я придумал формулировку, и даже написал ее на стене в училище: «Цвет женщины зависит не от ее кожи, а от ее пластики». Имеется в виду — живописный цвет. Может быть, в тот момент я был гендерно неправ (смеется), но тогда меня интересовали только женщины, девочки...
— А что сейчас интересует?
— Да... То же. (Смеется). Правда. в последнее время и с мальчиками работаю — например, младший сын Тимофей позировал мне в образе Святого Себастьяна.
Действительно, я не люблю давать интервью, как и любые другие публичные выступления, но писать, особенно исследовательские работы, мне интересно. Даже важно. Преподавательская деятельность, кстати, предоставляет такую возможность.
— «Подсознательное содержание мира» — фраза, которой ты определяешь суть своего творчества, из таких исследовательских работ?
— Это достаточно расхожая фраза. Одно время я увлекался теорией семантики. Семантическим использованием текстов в своих работах. Можно написать просто «дерево», а можно увидеть за этим словом глубокий философский смысл. У меня и сейчас каждая работа имеет вербальное, семантическое название — «Осанна», «Вера Себастьяна»... Раньше я еще расставлял точки после букв. И адепты в фейсбуке потом додумывали, писали глубокомысленные посты! (Смеется) Я этому не препятствую, мифотворчество — вещь интересная, особенно для художника. Пусть думают, что хотят. Ведь кроме визуального контакта человека с картиной ничего другого не существует. Каждый зритель понимает конкретную работу настолько, насколько он может и хочет ее понять. Вполне вероятно, пройдет время, и сам художник, и зритель увидят нечто другое. Это не противоречие. Это наполнение работы. Живопись многослойна. Без пафоса: в каждой работе заложен весь мой профессиональный и жизненный опыт. Какой стороной он откроется кому-то здесь и сейчас, это и есть смысл в данный момент. Работа не меняется, меняется человек.
Мне интересно заниматься всякими фокусами, когда я пишу, оставлять свои или чьи-то жизненные артефакты в работах. Какими-то символами на них указывать, какой-то надписью намекать, какими-то цифрами отмечать... Например, число «3562» — с конкретным человеком я был в тот момент знаком именно столько дней. Или «11 300» — оно изменила определенные отношения между людьми. В каждой работе есть нечто подобное.
Когда-то я открыл для себя замечательного немецкого (еще времен ГДР) художника Вернера Тюбке. И стал его фанатом. У него в каждой картине присутствует некий знак — мне очень понравилась эта идея, я ее позаимствовал, и с тех пор использую, считаю догмой, без которой нельзя завершить работу.
А еще у меня в каждом полотне можно найти число «762». Некоторые думают, что оно связанно с нумерологией. Пусть это останется для них тайной. А дело было так. Однажды мне приснился сон — лес, трава, навстречу идет какое-то существо в белом (не помню, девочка или мальчик), и говорит: «Назови три цифры, и полетишь...» Называю. И, действительно, начинаю парить над лугом...
Я и раньше знал, что по медицинским показателям у людей во сне наступает момент, который называется «апне», когда он почти задыхается, а еще — когда его практически парализует. Так вот, в том сне я решил сознательно проснуться, и когда это случилось — не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, даже пальцы не двигались... Потому и запомнил число «762», мне показалось, что оно не случайно, и стал использовать эти цифры в своих работах. Никакого отношения к нумерологии они не имеют, у меня об этой науке вообще весьма приблизительные знания. Как в анекдоте про чукчу: «Что вижу, о том и пою». Так и я. Все намного проще. Но от этой простоты сложность не уменьшается.
— Кроме цифр используешь еще какие-то шифрограммы?
— (Смеется) Однажды у меня был большой заказ от «колбасной королевы». И одна знакомая предложила вписать в работы какую-нибудь анархическую фразу, продиктовала мне ее то ли на испанском, то ли на французском. В каждое полотно я вставлял по одной букве, которые никакого смысла для зрителя не имели. Но если знать этот секрет и расположить картины в нужном порядке — можно прочитать фразу целиком! (Смеется)
КОМПЛИМЕНТАРНЫЙ ПЕРИОД
— Баловник, однако! А как ты сам для себя определяешь стиль и жанры своих работ?
— Спорный вопрос, который мы много дискутировали с искусствоведами. С Леной Ягодовской, в частности. Что важнее — курица или яйцо? Так и тут — художник или искусствовед?.. Предположим — модернизм, метамодернизм, постмодернизм... Во всех этих определениях есть, конечно, концептуальные нитки, но все очень размыто...
— А критерии узнаваемости художника? В чем они?
— Узнаваемость любого художника состоит из множества компонентов. Ментальность, форма, цикличность. Надеюсь, что ментальность я сохраняю. Но пытаюсь все время меняться, и называю это — «формовидение».
— Кумиры, авторитеты в живописи есть?
— Всегда были. В разные периоды жизни (по мере того, как приобретаешь знания, что-то учишься делать сам) нравится тот или иной художник, его философия. Последнее время (я это не скрываю) в моей живописи присутствует комплиментарный элемент. Заимствую определенные изображения, ситуации, фотографии, но всегда пишу на обратной стороне полотна, а иногда и на самой работе — «Кавер Джейсона», «Цой и такой-то». Полностью фамилию художника не упоминаю, но для моей совести этого достаточно. Потому что, так или иначе, в современном искусстве — эпоха взаимного проникновения. Нам доступен огромный поток информации, и что-то, что нравится, даже на бессознательном уровне, влияет на творчество.
У украинских художников, конечно, школа устаревшая. От европейских коллег мы отстали в развитии лет на 50-70, и сегодня, как малые дети, осваиваем то, что они давно прошли. Потому и занимаемся комплиментарным творчеством, но утверждать, что это плохо, я бы не стал. Скорее, такая у нас судьба.
ФОРМАЛЬНОЕ ИСКУССТВО И ВЕТРЕНЫЕ МЕЛЬНИЦЫ
— Если абстрагироваться, что ты — художник, на чьи выставки пошел бы с удовольствием?
— (Задумывается) Я бы обратил внимание на одесситов. Они по-другому мыслят. Можно проследить весьма интересные тенденции. У киевлян все известно заранее.
— А в академии есть самобытные ребята?
— Молодежь все время меняется. Я ведь преподаю с 2001 года. И работа в академии никогда не являлась заработком, скорее, это альтруизм. Мне всегда нравилось общение со студентами. Разработка исследовательских программ, которые в первую очередь, делаешь для себя. Они помогают понять многие тенденции в искусстве и разобраться в них. А если и у студентов получается — вдвойне приятно. Это главное, что держит меня в академии.
Мы с Андреем Блудовым пытаемся создать «плато» в академии для таких молодых людей. Добились, чтобы в нынешнем учебном году заработала «Мастерская формального искусства». К сожалению, не все понимают внутреннего механизма, благодаря которому она действует. И эффективно. Это исследовательские программы, лекции, мастер-классы — студентам нравится.
— Ваша мастерская может стать определенным прорывом в профессиональном образовании, ведь ты сам сказал, что украинские художники отстают от своих европейских коллег?
— К сожалению, опыт показывает, что наша «Мастерская формального искусства» — борьба с ветреными мельницами. Все гораздо хуже, чем выглядит на первый взгляд. Но это тема для отдельного разговора.
ДВА ОДИНОЧЕСТВА
— Не могу не спросить, как уживаются в семье два художника? С разной философией, видением мира, творческим почерком?
— (Смеется) Достаточно спокойно, мы ведь с Леной стали жить вместе, уже имея определенный опыт семейной жизни. А в принципе, как в каждом подобном союзе, все зависит от буйства характера. В любом случае, это — психбольница. Представь, что в одной палате поселили Бонапарта, Гитлера и Сталина. Потасовки там будут каждый день.
— Детей в свою палату пускаете?
— Не пускаем! Вернее, осторожничаем. Например, я не хочу, чтобы Тимофей (младший сын) стал художником. Когда он был маленьким — рисовал, писал книги. (Смеется) Но специально вовлекать его в профессию (как в «династиях сталеваров») не буду. Пусть он сам ищет свои трудности. Старший Никита был «обречен», и не сопротивлялся, так получилось. Слава богу, у него пока все складывается. Дочка Соня нашла себя в другой профессии.
ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ
— Корейские корни чувствуешь?
— У меня папа — кореец, но родился он уже в СССР, а мама — донская казачка, из Таганрога.
— Язык знаешь?
— Нет! Я даже в Корее еще не был. Но гены, как ни странно, проявились через еду. Уже лет 15 ем только палочками, при виде вилки меня корежит. И кулинарная тема захватывает! Кимчхи, например, острая квашеная капуста с приправами. Это блюдо даже занесено в список нематериального культурного наследства ЮНЕСКО.
— Что для тебя семья и дети?
— Базис, последняя инстанция, где ты можешь быть самим собой.
— В чем твоя слабость?
— Как и многие, не переношу нагрузку и стресс.
— А в чем сила?
— В таланте! (Смеется) Дар божий заниматься тем, чем хочешь и умеешь. Хотя это не моя заслуга.
— Когда и где ты бываешь счастлив7
— Есть счастье тихое — семья, машина... Есть счастье, связанное с оргазмом, — это мастерская. Здесь я — в одиночестве, рядом только «конструктор», который сам собираю.
В ЧЕМ МАГИЯ ЖИВОПИСИ АНДРЕЯ ЦОЯ?
Лариса БОЖКО, искусствовед:
«Творчество Андрея — это театр, где сценограф, режиссер и художник по костюмам — триединство в одной ипостаси. Он умен, талантлив, переполнен идеями и философскими концепциями. Его перфекционизм не позволяет расслабиться и понизить планку, поэтому из года в год живопись приобретает новое качество, отточенность техники, это как очередной тончайший слой лессировки, раскрывающий магию мастерства».
Светлана ЗАЛОГА, режиссер:
«Живопись Андрея Цоя — это философия, космос и... магия. В чем магия магии?.. Его картины — чистая энергия, я бы приходила к ним просто на подзарядку, руку приложить».
Елена ДУДНИЧЕНКО-ЦОЙ, художник:
«У Андрея есть «неприкасаемая планета». Территория его мира, о котором сложно говорить даже с близкими. Его музыки. Например, он любит что-то врубить и слушать в наушниках. Мечтать о чем-то, и работать. Это его личное пространство. Я просто радуюсь в такие минуты, глядя на него. Выражение «глубоко спрятанная истина» — это про Цоя. И секрет его живописи, наверное, именно в одиночестве».
СПРАВКА «Дня»
Андрей Цой, живописец.
• Родился в Мурманске 9 апреля 1971 года.
• Окончил Днепропетровское художественное училище имени Е. Вучетича (1990).
• Факультет изобразительного искусства университета Гранады (Испания, 1993 — 1994).
• Национальную академию изобразительного искусства и архитектуры (Киев, 1997).
• Аспирантуру Национальной академии изобразительного искусства и архитектуры (2001).
• Старший преподаватель кафедры живописи и композиции Академии (2001 — по настоящее время).
• Член Союза художников Украины.
• В 2008 году вошел в рейтинг-каталог «Современное искусство Украины периода Независимости: 100 имен».
• Работы художника находятся в галереях и частных коллекциях Украины, Испании, Литвы, Румынии, Иордании, США, Кайманских островов, ОАЭ, Италии, Канады, Франции, Чехии, Китая.
• Женат. Жена — Елена Дудниченко-Цой, художник
• Трое детей — сыновья Никита и Тимофей, дочь Соня.
